А.А.Кокошин. Концепция блицкрига — военно-стратегическая основа планируемой агрессии.

1. Исторические корни формул «молниеносной войны» с решительными целями

Победа, одержанная советским народом и Вооруженными силами СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., — едва ли не самое выда­ющееся свершение в мировой истории. Был разгромлен исключительно сильный и опасный противник, ожесточенно и с высоким уровнем воен­ного мастерства сопротивлявшийся до самого конца — до момента взятия Красной армией Берлина. При этом наш народ, наши вооруженные силы понесли огромные потери.

 

Третий рейх обладал не только разнообразной современной по тем временам военной техникой, но и квалифицированным военным персо­налом, воспринявшим идеи, последовательно и систематически развивав­шиеся несколькими поколениями немецких военачальников и военных теоретиков. Недоучет мощи этого страшного противника умаляет заслуги нашего народа, наших вооруженных сил в его разгроме.

Изучение немецкого военного искусства периода Второй мировой во­йны, в том числе теории и практики реализации блицкрига, неоправданно затянулось в нашей стране на долгие десятилетия. Отсутствие комплексных исследований этой темы не позволяет, в частности, должным образом оценить долгосрочные тенденции в развитии форм и способов ведения вооруженной борьбы, изменения в сфере военного дела и военного искусства в современ­ных условиях. А выявление этих тенденций и характера перемен необходимо для прогнозирования военного строительства на ближайшие 20-30 лет.

Следует вспомнить об одном очень важном выступлении И. В. Сталина в 1947 г., прямо относящемся к вопросу изучения немецкого военного ис­кусства, навыков того противника, с которым СССР пришлось иметь дело в Великую Отечественную войну. Речь идет о публичном ответе Сталина на письмо видного советского военного историка Е. А. Разина, посвященное роли К. фон Клаузевица в развитии военной стратегии. И. В. Сталин в своем ответе Е. А. Разину пишет: «Должны ли мы критиковать по сути дела военную доктрину Клаузевица? Да, должны. Мы обязаны с точки зрения интересов нашего дела и военной науки нашего времени раскритиковать не только Кла­узевица, но и Мольтке, Шлиффена, Людендорфа, Кейтеля и других носителей военной идеологии в Германии. За последние тридцать лет Германия дважды навязала миру кровопролитнейшую войну, и оба раза она оказалась битой. Случайно ли это? Конечно, нет. Не означает ли это, что не только Германия в целом, но и ее военная идеология не выдержали испытания? Безуслов­но, означает. Всякому известно, с каким уважением относились военные всего мира, в том числе и наши русские военные, к военным авторитетам Германии. Нужно ли покончить с этим незаслуженным уважением? Нужно покончить. Ну, а для этого нужна критика, особенно с нашей стороны, со стороны победителей Германии»[1]. После такого заявления И. В. Сталина о «незаслуженном уважении» к «военным авторитетам Германии» никакое объективное исследование сильных сторон гитлеровского вермахта, герман­ской военной мысли, разумеется, в то время было невозможно.

Однако и на протяжении многих последующих десятилетий после смер­ти И. В. Сталина — вплоть до недавнего времени — мало что менялось в этом вопросе. На необходимость объективной оценки нашего основного противника в Великой Отечественной войне в послевоенный период обращал внимание ряд видных советских военачальников. Так, Г. К. Жуков в своих беседах с К. Симоновым говорил: «Надо оценить по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира»[2]. Тем не менее в изучении военного искусства вермахта, его орга­низации, системы и принципов управления, особенно «тонких технологий» ведения войны, в отечественной науке существуют значительные пробелы.

Стратегия, оперативное искусство и тактика блицкрига имели довольно глубокие исторические корни. Ф. Вейтл отмечал, что идеи скоротечной войны с решительными целями стали активно прорабатываться в создан­ном Г. фон Мольтке-старшим Большом генеральном штабе Второго рейха с 1890-х гг., когда все более рельефной становилась проблема войны Гер­мании на два фронта[3]. В то же время есть свидетельства того, что к идеям скоротечной войны фон Мольтке обратился гораздо раньше, в частности, при подготовке войны с Данией из-за Шлезвига и Гольштейна в 1864 г.[4]

Важным этапом в формировании идей блицкрига было выдвижение на рубеже XIX-ХХ вв. в оперативно-стратегическом масштабе начальником Большого генерального штаба Германской империи А. фон Шлиффеном формулы «победы, как при Каннах». Сражение при Каннах в 216 г. до н. э. привело к абсолютной в тактическом отношении победе карфагенской армии под командованием Ганнибала над римлянами, стало на все последу­ющие века символом грандиозного военного успеха, причем одержанного над численно превосходящим противником.

А. фон Шлиффен, считая битву при Каннах образцом решающего сраже­ния, имеющего цель уничтожить неприятельскую армию, отмечал: «.. .суще­ственно не сосредоточение главных сил и ресурсов против неприятельского фронта, а нажим на фланги...»[5]. Он пишет: «Счастье Ганнибала заключа­лось в том, что против него был Теренций Варрон, который расположил пехоту в 36 шеренг в глубину и тем самым свел на нет свое превосходство в силах». Далее А. фон Шлиффен говорит, что «полководцы его (Теренция Варрона. — Авт.) школы бывали во все времена»[6]. Расчет на наличие «теренциев варронов» у противника станет одним из краеугольных камней при проведении в жизнь германских планов «молниеносной войны», на что до сих пор разные исследователи практически не обращали внимания.

Формула «победы как при Каннах» в германском Генштабе при А. Шлиф-фене отрабатывалась многократно в ходе тщательно подготовленных командно-штабных военных игр. Она воплотилась в «плане Шлиффена», который был ориентирован на быстрый разгром Франции с последующим разворотом всех сил на Восток, против России, — до того, как Россия могла бы осуществить полную мобилизацию и начать наступательные действия против Германии. В «Советской военной энциклопедии» 1978 г. издания оши­бочно говорится о том, что «план Шлиффена» был применен в 1914 г. «с не­значительными изменениями» и «потерпел сокрушительное поражение»[7].

В суждении о «незначительности» изменений, внесенных накануне Пер­вой мировой войны в «план Шлиффена», мы видим отголоски отмеченного выше суждения И. В. Сталина о немецком военном искусстве. На деле из­менения были велики, они по существу перечеркнули «план Шлиффена». Как писал видный отечественный военный теоретик и историк В. Ф. Но­вицкий, преемником А. Шлиффена — Г. фон Мольтке-младшим, племян­ником «великого Мольтке», шлиффенская идея «Канн» была «преступно искажена» в 1914 г.[8]

У германской армии в начале ХХ в. не хватало дивизий, чтобы осуще­ствить двойной охват крупной группировки французских войск, как это в свое время сделал Ганнибал в отношении римлян. В силу этого А. Шлиф-фен сделал ставку на полуокружение французской армии мощным правым крылом германской армии, которое должно было высоким темпом пройти территорию нейтральной Бельгии по обоим берегам р. Маас и через долину Уазы обрушиться в направлении на Париж, тем самым разгромив фран­цузские войска неожиданно оказавшейся у них в тылу германской армией.

Г. Мольтке-младшего очень беспокоила недостаточная, по его мнению, численность немецкой группировки и войск, оставленных в Восточной Пруссии. В результате он каждый год ослаблял правое крыло германской группировки против Франции и усиливал за счет этого левое крыло. В 1920-е гг. А. М. Зайончковский писал, что по плану Г. фон Мольтке-млад-шего за счет ослабления правого фланга германских войск на фронте про­тив Франции в Восточной Пруссии развертывались три полевых корпуса и один резервный, а на левом крыле против Франции было вместо одной образовано две армии. А. М. Зайончковский справедливо говорил об этом плане как о «плане Мольтке-младшего», хотя и отмечал, что он опирался вроде бы на идеи фон Шлиффена[9]. Выдающийся отечественный военный теоретик и историк А. А. Свечин указывал, что план Мольтке-младшего («к которому приложил свою руку Людендорф») «отличался от плана графа Шлиффена своей половинчатостью»[10]. А. А. Свечин отмечал, что «правое крыло немцев, от силы которого зависел весь успех наступления, было ос­лаблено на 5 корпусов»[11]. В результате в 1914 г. блицкриг, как он планиро­вался А. фон Шлиффеном, не был реализован. Не разгромив вооруженные силы Франции в первые несколько недель, Германия уже за четыре года до окончания Первой мировой войны проиграла ее. «План Шлиффена» был действительно полон риска, но риска осознанного. Этот план был на грани авантюры, он ставил в определенной мере внешнюю политику в подчинение военной стратегии. Но он имел и значительные шансы на успех.

А. А. Свечин заключал, что «наличность» упомянутых выше пяти кор­пусов на правом фланге германской армии осенью 1914 г. «без сомнения, изменила бы ход мировой истории», что «есть основания предполагать, что мир мог быть заключен французами уже в сентябре 1914 года»[12]. Такому грандиозному результату германской армии способствовала бы и слабость французской военной стратегии того времени, в которой ставка также делалась на наступление, но не со столь тщательно отработанными планами[13].Идеи Шлиффена продолжали жить и развиваться в германской военно-стратегической и оперативной мысли в 1920-30-е гг.[14]

Они привлекли внимание и ряда высокообразованных военных специ­алистов в СССР того периода. Их значение понял, в частности, как уже гово­рилось, А. А. Свечин, добившийся публикации сборника основных трудов А. фон Шлиффена в Советском Союзе. О шлиффеновских «Каннах» в начале своего труда «Размах операций современных армий» (1926) говорил В. К. Три-андафиллов. Но нет свидетельств того, что на эти идеи обратил внимание К. Е. Ворошилов или сменивший его на посту наркома обороны СССР С. К. Ти­мошенко, а также начальники Генштаба РККА К. А. Мерецков и Г. К. Жуков, тем более — советское государственно-политическое руководство.

 

2. Поиск между двумя мировыми войнами новых форм ведения войны для достижения решающего успеха

Созданные в Германии между двумя мировыми войнами новые оператив­ные (и оперативно-тактические) формулы будущей войны в своей концеп­туальной основе опирались на идеи А. фон Шлиффена и на понимание роли новых технических средств вооруженной борьбы, появившихся в массовом количестве на Западном фронте к концу Первой мировой войны. Речь идет, прежде всего, о танках и ударной авиации, а также об автомобильном транспорте, применение которого резко повышало не только тактическую, но и оперативную мобильность войск.

При этом германские военные теоретики и военачальники самым вниматель­ным образом следили за разработками новых форм и способов ведения воору­женной борьбы, которые велись их зарубежными коллегами. К последним отно­сились Б. Лиддел Гарт и Дж. Фуллер в Великобритании, Ш. де Голль во Франции, Л. Эймансбергер в Австрии. В самой Германии над вопросами будущей войны еще в 1920-е гг. интенсивно и весьма профессионально работал командующий рейхсвером генерал Г. фон Сект и ряд офицеров из его ближайшего окружения. В условиях, когда численность германской армии Версальским договором 1919 г. была ограничена до уровня в 100 тыс. военнослужащих, много внимания уде­лялось мобильности, гибкости, противотанковой борьбе и противовоздушной обороне, насыщенности войск современными средствами связи и др. Особое внимание Г. фон Сект и его соратники уделяли обеспечению внезапности в ведении боевых действий. Уже в первом наставлении рейхс­вера, подготовленном вскоре после завершения Первой мировой войны, подчеркивалось, что каждое действие должно базироваться на внезап­ности, что без обеспечения внезапности невозможно достичь крупных результатов боевых действий[15]. Вопрос об обеспечении внезапности ста­нет одним из краеугольных камней стратегии и оперативного искусства «молниеносной войны».

В свою очередь, обеспечение внезапности требовало разнообразных мер по введению противника в заблуждение — с помощью как целенаправлен­ной дезинформации, так и мер стратегической, оперативной и тактиче­ской маскировки. Дезинформация была очень важной частью подготовки в 1940-1941 гг. нападения гитлеровской Германии на СССР; ее значение только сравнительно недавно стало должным образом оцениваться отече­ственными и зарубежными специалистами. К сожалению, есть достаточно оснований считать, что беспрецедентная и весьма изощренная дезинфор­мационная кампания в отношении советского партийно-государственного руководства и военного командования во многом достигла своих целей[16]. Она явилась весьма значительным фактором при обеспечении внезапности нападения 22 июня 1941 г., что в немалой мере способствовало поражению РККА в приграничных сражениях и в последующих событиях на советско-германской фронте летом — осенью 1941 г.

Говоря об идеях уже упоминавшегося британского генерала Дж.Ч. Фул-лера, следует отметить, что, по его мнению, когда проводится наступление, командир механизированного (танкового) соединения должен быть как можно ближе к голове наступления. Дж.Ч. Фуллер настаивал, что при атаке командиры механизированных соединений «должны лично вести в бой свои части»[17]. Он прозорливо говорил о том, что у механизирован­ной армии (или у механизированного соединения) должны быть, наряду с танками, мощные противотанковые средства (что было воспринято в вермахте и недоучитывалось как во Франции в 1940 г., так и в СССР в 1941 г., накануне гитлеровского вторжения)[18].

Дж. Ч. Фуллер также продвигал пионерскую по тому времени идею легкой самоходной артиллерии противотанкового назначения[19]. В СССР вопрос о создании самоходной бронированной артиллерии поднимал еще в начале 1930-х гг. М. Н. Тухачевский, однако эта идея не находила своего воплощения вплоть до 1942 г., когда командование Красной армии учло успешный опыт применения самоходной артиллерии в вермахте.

О том, что «механизация войск увеличила шансы разгрома главных сил противника без необходимости ведения крупных сражений», писал Б. Лиддел Гарт[20]. Он отмечал, что «разгром противника стал возможным благодаря на­рушению механизированными войсками линий снабжения и управления про­тивника, а также благодаря прорывам танков в глубокий тыл противника»[21]. Именно идея парализовать нервную систему противника танковыми соеди­нениями и частями с мотопехотой (при тесной поддержке авиации) стала одной из центральных в формуле блицкрига в 1939, 1940 и 1941 гг.

Молодой подполковник французской армии Ш. де Голль внимательно следил за работами Дж. Фуллера и Б. Лиддел Гарта. Сразу же после прихода А. Гитлера к власти в 1933 г. де Голль в статье, опубликованной в журнале «Политика и парламент», поставил вопрос о создании ударной маневренной армии с отборными механизированными и бронетанковыми войсками[22]. В мае 1934 г. он выпустил книгу «За профессиональную армию», посвящен­ную вопросам стратегии и тактики, многочисленным техническим деталям формирования танковой профессиональной армии[23].

Ш. де Голль описывал возможности такой армии для прорыва прочной обороны противника. В результате прорыва обороны противника, по его словам, открывался бы «путь к великим победам, которые по своим далеко идущим последствиям сразу же приведут к полному разгрому противника»[24]. Де Голль справедливо писал о том, что «таким образом тактика перерастает в стратегию, что некогда являлось конечной целью военного искусства и верхом его совершенства...»[25].

В Германии книгу быстро перевели на немецкий язык. Ее с большим вниманием прочитали В. Кейтель, В. фон Браухич и особенно генерал Г. Гу-дериан[26]. О ней докладывали Гитлеру. Во Франции же на книгу Ш. де Голля не обратили должного внимания.

Упомянутый выше австрийский генерал Л. Эймансбергер в своей книге «Танковая война», увидевшей свет первый раз в 1934 г. в Германии, про­зорливо писал: «Перевес в численности быстроходных дивизий — а ос­новными являются именно они с авиацией, — проявится относительно времени и пространства совершенно иным образом; он может привести к поражению совершенно неслыханных масштабов»[27].

Л. Эймансбергер предлагал создать из танковых и моторизованных ди­визий танковую армию, которой придавалась бы смешанная воздушная ди-визия[28]. Он предусматривал использование авиации для непосредственной поддержки действий танков, но речь еще не шла конкретно о критически важной роли прицельного бомбометания пикирующими бомбардиров­щиками.

Масштабная интеллектуальная работа по преодолению позиционности военных действий, которые доминировали в Первую мировую войну, была проделана в Советском Союзе. Речь идет, прежде всего, о «теории глубокой операции» и «теории глубокого боя».

Первую приближенную формулировку теории «глубокой операции» дал в 1926 г. в уже упоминавшейся работе «Размах операций современных армий» В. К. Триандафиллов. Он настаивал: для прорыва фронта на оперативную глубину с учетом мощи средств обороны, что проявилось еще в Первой ми­ровой войне, необходима мощная ударная армия. Такую армию он именовал «таранной группировкой». Именно «таранным» способом В. К. Триандафил-лов считал возможным пробить сильную оборону противника, насыщенную различными средствами поражения. Основными средствами подавления и прорыва В. К. Триандафиллов считал артиллерию, в том числе тяжелую артиллерию резерва главного командования. При этом он предусматривал и массированное применение химического оружия[29].

В. К. Триандафиллов писал и об определенной роли танков, однако в его работе 1926 г. они еще не занимали центрального места.

Свои разработки теории «глубокой операции» В. К. Триандафиллов про­должил в книге «Характер операций современных армий», которая впервые была опубликована в 1929 г. (а затем, после гибели В. К. Триандафиллова в 1931 г. в авиакатастрофе, несколько раз переиздавалась в СССР в 1930-е гг.).

Мощные удары «таранных группировок», считал Триандафиллов, спо­собны привести к самым серьезным политическим последствиям. По его словам, «глубокие и сокрушительные удары могут вывести из игры доволь­но быстро целые государственные организмы. По отношению к большим государствам эти удары могут привести к разгрому их вооруженных сил по частям, крупными пачками»[30].

Разгром вооруженных сил противника благодаря таким операциям, по мнению В. К. Триандафиллова, создает «условия для социально-политиче­ских потрясений»[31]. Форма удара — «односторонний таран» или «действия на скрещивающихся направлениях»[32]. Критиком такой «таранности» вы­ступил А. А. Свечин.

В рамках глубокой операции В. К. Триандафиллов предусматривал про­рыв в оперативный тыл конницы и моторизованных частей, в том числе легких танков и пехоты на вездеходных автомобилях. Он писал о возмож­ности «глубоких проникновений в расположение противника», о возмож­ности «больших оперативных скачков»[33].

Как одну из важнейших тенденций в развитии военного искусства В. К. Триандафиллов отмечал «беспрерывные попытки превратить танк из средства тактического в средство большого оперативного значения». Он считал, что «новый танк должен участвовать не только в сравнительно скоротечной атаке, при сопровождении пехоты в бою, но и во всех фазах преследования, вне поля сражения»[34]. Говоря о роли авиации, В. К. Триандафиллов писал, что она «стала и мо­гущественным оружием непосредственного участия в сражении благодаря своим пулеметам и бомбам»[35]. Более подробно проанализировать тактику действий авиации при непосредственной поддержке наземных сил В. К. Три-андафиллов не успел.

Значительную роль в разработке теории «глубокой операции» сыграл М. Н. Тухачевский. В статье, посвященной новому Полевому уставу РККА 1934 г. (ПУ-34), М. Н. Тухачевский критиковал тех лиц в Красной армии, кто утверждал, что «танки имеют значение лишь как средство непосредственной поддержки пехоты»[36]. Он обоснованно отмечал, что «средства наступатель­ные или средства подавления, к которым относятся танки, авиация, химия, требуют очень большого искусства в организации их взаимодействия»[37]. М. Н. Тухачевский призывал к тому, чтобы отрабатывалось «кропотливое, тщательное взаимодействие между пехотой, танками и артиллерией»[38], по­нимая, что такое взаимодействие — это труднодостижимая задача, требую­щая высокой военной культуры и постоянных тренировок[39]. После того как М. Н. Тухачевский был репрессирован в 1937 г., мало кто из высших коман­диров РККА обращал внимание на это исключительно важное требование к реальной боевой эффективности вооруженных сил. В вермахте же оно не­укоснительно проводилось в жизнь, обеспечивая успех и на тактическом, и на оперативном уровне (с учетом, разумеется, того, что химическое оружие по разным причинам так и не было применено в ходе Второй мировой войны).

Отмечая возросшие возможности обороны, Тухачевский, тем не менее, писал, что «за наступлением по-прежнему остаются преимущества, заклю­чающиеся в возможности подавляющих концентраций на направлениях ор­ганизованного удара и нанесения обороняющемуся тяжелых поражений»[40].

Цитируя ПУ-34, М. Н. Тухачевский подчеркивал, что задача танков дальнего действия — прорваться в тыл главных сил обороны, разгромить резервы и штабы, уничтожить основную группировку артиллерии и от­резать главным силам противника пути отхода[41].

М. Н. Тухачевский не обошел вниманием проблему управления. Он от­мечал важность предоставления инициативы подчиненным: «Управление боем должно сочетать в себе и необходимую методичность управления сверху, и широкую инициативу подчиненных как бы в помощь управлению снизу»[42].

Говоря о «глубокой операции», Г. С. Иссерсон писал: «Будущая операция явится по своей глубине уже не единой цепью ряда прерывчатых сражений, а сложной цепью слившихся на всю глубину боевых усилий»[43]. Подчерки­валась возможность развития оперативного маневра путем применения мотомеханизированных частей и авиации. Предполагалось, что оперативное искусство встретится с решением задачи «фронт против фронта», поэтому «глубокий прорыв и сокрушение фронта должно быть достигнуто на всю глубину», для чего потребуется огромное боевое напряжение войск[44].

Уже в проекте Временного наставления мотомеханизированных войск РККА «Вождение и бой самостоятельных механизированных соединений» (1932) говорилось о том, что механизированные войска имеют все не­обходимое для самостоятельных боевых действий в отрыве от основной группировки своих войск; глубина проникновения в зону обороны про­тивника определяется запасом горючего и боеприпасов; говорилось и о том, что глубина отрыва механизированного соединения может составлять до 200 километров[45].

В 1936 г. с учетом теории «глубокой операции» проводились масштабные маневры Белорусского военного округа[46]. Ими руководил И. П. Уборевич (расстрелян в 1937 г. по «делу Тухачевского»), которого исключительно высоко как военного профессионала оценивали Г. К. Жуков, И. С. Конев, К. А. Мерецков и другие советские полководцы.

В. К. Триандафиллов, как уже сказано выше, погиб в 1931 г. в авиационной катастрофе. Он не успел переработать свою книгу по теории «глубокой операции». Сохранился черновик новой редакции. Как справедливо отмечает Дж. Кипп, при подготовке новой редакции книги В. К. Триандафиллов уделял внимание вопросам применения крупных бронетанковых сил в на­ступлении, а также роли механизированных общевойсковых соединений[47].

Отечественные исследователи Л. Н. Лопуховский и Б. К. Кавалерчик не­безосновательно пишут о том, что «теория глубокого боя и операции заслонила для нашей армии разработку проблем обороны, маневренной войны, встречных операций, сложных вопросов вынужденного и преднамеренного отхода. В конечном итоге идея "ответного удара" стала стержнем плана войны вместо более подходящей для нашей армии идеи стратегической обороны»[48].

Как теперь уже достаточно широко известно, наиболее подробно необходимость ставки в начальный период будущей войны на стратегическую оборону (с последующим переходом в контрнаступление) обосновал еще в 1920-е гг. А. А. Свечин[49].

Среди его единомышленников были такие видные отечественные тео­ретики, как А. И. Верховский, В. А. Меликов, А. А. Незнамов[50].

Можно достаточно уверенно говорить о том, что ставка советской сторо­ны на начальном этапе на стратегическую оборону (с последующим мощным контрнаступлением), как предлагал А. А. Свечин и его единомышленники, была бы значительно более адекватным способом противостояния блицкригу, чем тот план войны, который имелся у командования РККА накануне гитлеровского вторжения в СССР.

Тухачевский выступал яростным критиком военно-стратегических воззре­ний А. А. Свечина, в том числе его взглядов на роль стратегической обороны. В ряде случаев критика М. Н. Тухачевского была фактически шельмованием этого выдающегося отечественного военного теоретика и военачальника[51]. К сожалению, недоучет руководством СССР и командованием Красной армии важности стратегической обороны стал их «ахиллесовой пятой» в начальный период Великой Отечественной войны[52]. Во многом это было результатом прямого воздействия партийно-государственной идеологии СССР на военную стратегию СССР.

 

3. Вопросы управления и организации войск в вермахте

Принципы управления войсками в вермахте имели давнюю традицию, восходящую, по крайней мере, ко временам Г. фон Шарнгорста и А. Гнейзенау — крупнейших военных реформаторов Пруссии. Она стабильно передавалась из поколения в поколение, в том числе офицерами службы Генерального штаба. Огромная систематическая работа здесь была проделана Г. фон Мольтке-старшим, возглавлявшим прусский, а затем германский Большой Генеральный штаб в 1858-1888 гг.

Г. фон Мольтке-старший настойчиво добивался от командиров всех сте­пеней единого подхода к рассмотрению обстановки и принятию боевого решения, стремился развивать в них самостоятельность мышления и действий, инициативность[53]. Для командиров оперативного уровня огромное значение имели тщательно подготавливаемые командно-штабные игры, которые совершенствовались в вооруженных силах Германии из поколения в поколение. В этих играх во многом и воспитывались самостоятельное оперативное мышление, гибкость в принятии решений в зависимости от складывающейся обстановки. Г. фон Мольтке к франко-прусской войне 1870-1871 гг. сумел подготовить командный состав прусской армии к децентрализации управления и к инициативности личного состава вплоть до отдельного бойца, крайне необходимых для управления во встречном бою, который был характерен для этой войны. Как отмечал А. А. Свечин, «при недостаточной подготовке частных начальников встречный бой угрожает выродиться на поле сражения в анархию»[54]. Сам Г. фон Мольтке-старший весьма красноречиво писал об отрицательных сторонах «жесткого» управления, при котором всячески ограничивается инициатива командира или командующего: «Несчастнейший из командиров тот, кем жестко управляют, каждый день, каждый час он должен объяснять вышестоящим свои замыслы, планы, намерения, ежесекундно его одергивают по телеграфу. В таких условиях командир теряет уверенность в себе, решительность и храбрость. Он уже не может вести войну. Дерзкое решение можно принять только в одиночку» [55].

Генерал вермахта Б. Мюллер-Гиллебранд в своем обстоятельном труде, посвященном сухопутным войскам Германии периода Второй мировой войны, отмечал особое значение инициативных действий командира в условиях быстро меняющейся обстановки, которых добивалось командование вермахта[56].

Э. фон Манштейн в своих послевоенных мемуарах писал, что успехи вермахта во многом зиждились на традиции самостоятельности в немецкой армии, не предоставлявшейся «в такой степени командирам никакой другой армии — вплоть до младших командиров и отдельных солдат пехоты»[57].

В ходе Гражданской войны в России 1918-1922 гг. и у красных и у белых инициативность командиров и командующих в силу специфики этой войны, в том числе отсутствия сплошных фронтов и маневренности, проявлялась весьма широко. Этот дух инициативности в Красной армии сохранялся определенное время, однако он был почти вытравлен в результате репрессий 1937-1938 гг. и последующих лет.

Г. К. Жуков (в то время командующий Киевского особого военного округа) на совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. подчеркивал: «В условиях маневренной войны с подвижным и искусным про­тивником потребуются командиры, воспитанные на проявлении разумной инициативы и большой самостоятельности, иначе командиров, приученных все делать по расписанию, активный, инициативный противник разобьет в первом же сражении»[58]. С подобных же позиций выступали и такие видные военачальники, как К. А. Мерецков (начальник Генерального штаба РККА в августе 1940 — январе 1941 г.), генералы И. С. Конев, И. Р. Апанасенко[59].

Но за оставшееся до начала Великой Отечественной войны время удалось сделать далеко не так много, как этого требовало реальное положение дел в советских вооруженных силах, сложившееся после репрессий 1937-1938 гг.

Важная роль в управлении войсками вермахта отводилась принципу единоначалия, который практически никогда не подвергался сомнению. Большую работу по обеспечению принципа единоначалия прусской (германской) армии проделал в XIX в. Г. фон Мольтке-старший. «Принцип единоначалия в управлении войсками, не допускавший побочных путей отдачи приказов и приказаний, а также свобода принятия решений давали общевойсковому командиру возможность уверенно проводить свое решение в жизнь», — писал генерал вермахта Б. Мюллер-Гиллебранд[60]. По его словам, «в сухопутной армии, в отличие от высших органов ОКВ, этот принцип неограниченной командной власти проводился, как и прежде, с достаточной последовательностью»[61].

В Красной армии принцип единоначалия в период 1917-1942 гг. по по­литико-идеологическим причинам неоднократно нарушался: вводился ин­ститут политкомиссаров, которые подчас весьма жестко контролировали действия командиров, вмешивались в управление боевыми действиями. В очередной раз в момент раскручивания репрессий против подавляющей части высшего и старшего командного состава РККА институт военных комиссаров был введен Постановлением ЦИК и СНК СССР от 10 мая 1937 г. в связи с «антисоветской троцкистской организацией в Красной Армии»[62]. Как говорил руководитель Главпура РККА Л. З. Мехлис в своем выступлении на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 г., «комиссары и политработники — глаза и уши партии в Красной Армии»[63]. В начале 1940 г. единоначалие вновь было восстановлено. После этого высшее военное командование Красной армии стало всячески подчеркивать его значение. Так, например, генерал-лейтенант И. С. Конев на Совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. говорил о том, что «коллегиальное управление частями в бою к до­бру не приведет, и что, следовательно, единоначалие как целесообразный принцип управления присущ армии»[64]. В «Приказе о боевой и политической подготовке войск на 1941 учебный год» от 21 января 1941 г., подписанном наркомом обороны С. К. Тимошенко, ставилась задача «укреплять единоначалие как основу [курсив авт. — Авт.] управления войсками»[65].

После тяжелых поражений Красной армии в первые месяцы 1941 г. институт политкомиссаров, обладающих большими полномочиями, был введен вновь.

Многие ветераны рассматривали это и как акт политического недоверия к командному составу, в своем подавляющем большинстве состоявшему в ВКП(б), и как меру, дезорганизующую управление. В октябре 1942 г. единоначалие в Красной армии было вновь восстановлено[66].

В вермахте большое внимание уделялось тому, чтобы маневренные, скоротечные боевые действия обеспечивались устойчивой и надежной связью на всех уровнях в стратегическом, оперативном и тактическом звеньях.

Была проведена работа по заблаговременному оборудованию командных пунктов, начиная со ставки фюрера — Главнокомандующего вермахтом. Все эти пункты управления, особенно ставка А. Гитлера в Восточной Пруссии, имели мощные узлы связи, обеспечивавшие надежное непрерывное управление войсками. В этом отношении вермахт, безусловно, превосходил своих противников и в 1939 г., и в 1940 г.; то же можно сказать и о его превосходстве в этом вопросе над Красной армией, по крайней мере до 1943 г. Здесь, в частности, уместно вспомнить, что для высшего руководства СССР и для Генштаба накануне нападения гитлеровской Германии специальные пункты управления отсутствовали. При подготовке к войне с СССР Генеральный штаб сухопутных войск вермахта проделал большую работу, чтобы обучить офицеров умело вести разведку, обеспечивать взаимодействие между родами войск, фронтами и с авиацией, быстро реагировать на изменение боевой обстановки, рационально использовать имеющиеся силы и средства, заблаговременно готовиться к борьбе с танками и авиацией противника[67].

В течение нескольких лет перед началом Второй мировой войны в нацистской Германии планомерно осуществлялось создание танковых объединений. Без метаний, без шараханий из одной крайности в другую, с поэтапной отработкой вопросов управления все большей массой танков, с поиском оптимального соотношения в танковых соединениях между собственно танковыми частями, с одной стороны, и мотопехотой, артиллерией, зенитной артиллерий, частями обеспечения (в том числе танкоремонта), саперными ча­стями — с другой. 12 октября 1934 г. была завершена разработка схемы первой танковой дивизии вермахта (учебной). Как писал Г. Гудериан, «объединение наших немногочисленных бронетанковых сил в крупные соединения — дивизии — и объединение этих дивизий в корпус должно было компенсировать недостаток в количественном отношении». Такие части в Германии, в отличие от других стран, не создавались для непосредственной поддержки пехоты. Гудериан последовательно и исключительно настойчиво, с серьезными расчетами, выступал против того, чтобы имевшееся у Германии ограниченное число танков распределялось бы по пехотным дивизиям, на чем настаивали многие германские военачальники[68]. И ему, подчас в острой борьбе со своими оппонентами, удалось добиться признания правоты своей позиции.

Но это не означало, что, по воззрениям германских теоретиков и военачальников, пехота не нуждалась в непосредственной поддержке танков. На практике этот вопрос неоднократно вставал в ходе Второй мировой войны перед немецким командованием — особенно тогда, когда блицкриг в СССР не состоялся.

По-иному решалась проблема распределения бронетанковой техники во французской армии: в результате она была лишена возможности массированного применения танков.

К 15 октября 1935 г. в Германии были сформированы три танковые дивизии — 1-я, 2-я и 3-я. Одновременно были созданы так называемые легкие дивизии (три дивизии по два мотопехотных полка, разведбат, артполк, танковый батальон и другие части). Были также сформированы четыре мотодивизии, представлявшие собой обычные полностью моторизованные пехотные дивизии[69].

Были сформированы 14-й армейский корпус, состоявший из мотодивизий, 15-й армейский корпус, состоявший из легких дивизий; три танковые дивизии вошли в состав 16-го армейского корпуса. Что принципиально важно — все три корпуса были сведены в одну вновь созданную 4-ю группу, которую 1 апреля 1937 г. возглавил генерал В. фон Браухич (будущий главком сухопутных войск Германии). Находившийся в Лейпциге штаб этой группы отвечал за обучение и комплектование указанных соединений, за оперативную подготовку их штабов.

Таким образом, уже в 1937 г. в Германии возник прототип танковой армии, способной решать задачи оперативного и даже стратегического уровня. Это формирование последовательно, без радикальных оргштатных изменений и ломок, развивалось в оставшиеся до Второй мировой войны годы; через его школу прошли сотни офицеров вермахта.

В отечественных исследованиях организационным решениям германского командования до сих пор не придается должного значения. Автору пока не удалось обнаружить и следа того, что создание 4-й танковой группы в таком составе стало бы предметом особого внимания нашей военной разведки, военного командования СССР, не говоря уже о высшем руководстве страны.

При подготовке к войне против СССР в вермахте было значительно увеличено число танковых дивизий, что позволило сформировать четыре танковые группы, преобразованные позднее в танковые армии. При этом число танков в каждой дивизии уменьшилось, но в общей массе танков возросла доля средних танков, производство которых было увеличено в Германии после разгрома Франции и ее союзников (1940). По разным причинам вермахт не смог использовать в сколько-нибудь значительных количествах трофейные французские и английские танки. Но им были взяты на вооружение легкие танки чехословацкого производства, отличавшиеся высокими тактико-техническими и эксплуатационными характеристиками. Для формирования новых танковых дивизий были использованы наиболее подготовленные пехотные и моторизованные дивизии вермахта с личным составом, имевшим высокий общеобразовательный уровень и обладавшим различными техническими навыками[70].

Красная армия была едва ли не пионером в создании танковых частей и соединений. В 1929 г. был создан первый механизированный полк, развернутый в механизированную бригаду; их ядром были танки. В 1932 г. было начато формирование механизированных корпусов.

В августе 1938 г. механизированные корпуса без особых изменений в их ор­ганизационной структуре были переформированы (а по сути переименованы) в танковые. К концу 1938 г. в Красной армии уже имелось 4 танковых корпуса, 24 отдельные танковые бригады и 4 тяжелые танковые бригады[71]. Этим была создана хорошая основа для создания танковых объединений — танковых армий (танковых групп). Но в 1939 г. танковые корпуса были упразднены — исходя из опыта локальной войны в Испании, где танки использовались в сравнительно небольших масштабах и преимущественно в горной местности.

В июне 1940 г. в ускоренном порядке вновь началось формирование крупных танковых соединений — механизированных корпусов со штатной численностью танков 1032 единицы; эти корпуса имели в боевом составе по две танковых и по одной моторизованной дивизии, которые формировались заново с расформированием имевшихся до этого танковых бригад. Решение о расформировании танковых бригад в РККА было одной из наиболее крупных ошибок организационного характера накануне Великой Отечественной войны, имевшей самые тяжелые последствия для нашей армии и всей страны.

Одним из важнейших элементов организации германских вооруженных сил в войне против СССР было наличие в них высших оперативных объединений ВВС — воздушных флотов[72]. Базовой организационной единицей люфтваффе была эскадра, в которую входили, как правило, самолеты одного типа — бомбардировщики, пикирующие бомбардировщики или одномотор­ные истребители, тяжелые двухмоторные истребители. Численность самолетов в эскадре была 100-200 единиц. Эскадра, в свою очередь, составляла две-три авиагруппы по три отряда (эскадрильи) в каждой. Эскадры входили в состав авиационных корпусов, которые уже и образовывали воздушные флоты. В состав воздушных флотов ВВС Германии входили также зенитные корпуса. Состав воздушных флотов, их структура позволяли им как проводить самостоятельные воздушные операции, так и обеспечивать поддержку сухопутных войск и ВМС на тех или иных направлениях[73]. ВВС Красной армии такой организации не имели. Прежде всего, в них отсутствовали высшие оперативные соединения. Подавляющая часть боевой авиации РККА была подчинена командованию общевойсковых объединений (фронтов и армий). Это затрудняло массированное использование ударной авиации[74].

К 22 июня 1941 г. военная авиация нацистской Германии численно усту­пала ВВС Красной армии, но обладала значительными преимуществами по тактико-техническим характеристикам самолетов, по уровню летной и тактической подготовки летного состава, по наличию у его значительной части реального боевого опыта, а также в силу отмеченных выше органи­зационно-штатных решений[75].

 

4. Блицкриг вермахта в 1939 г. и в 1940 г. и учет этого опыта в Советском Союзе

Польша, как и предвидел еще в 1920-е гг. А. А. Свечин, стала первой жертвой Германии в новой мировой войне[76]. Она была разгромлена вермахтом менее чем за две недели.

В подавляющей части современных исследований говорится о том, что во многих случаях польские войска оказали мужественное сопротивление агрессору. Но уровень боевой подготовки, оперативного искусства, технической оснащенности вермахта, степень быстроты действий его соединений и частей намного превосходили то, что могла противопоставить вермахту польская армия.

В отличие от 1940 и 1941 гг., танковые силы вермахта еще не действовали автономно в виде корпусов или танковых групп на оперативном уровне. Они использовались на тактическом уровне как отдельные дивизии. Воздушно-десантные части держались в резерве[77]. В ходе Польской кампании впервые были апробированы методы максимально тесного взаимодействия танковых сил и авиации, что в мирное время в больших масштабах не отрабатывалось на маневрах в Германии[78].

В операциях германских танковых войск в войне против Польши делалась ставка, прежде всего, на быстроту действий, а не на использование огня с бронированных машин как средства подавления. Это требовалось, чтобы внести смятение в ряды обороняющихся поляков и подавить их волю к сопротивлению. Танки, как правило, обходили узлы сопротивления, укрепленные районы, противотанковые препятствия, населенные пункты, не таранили хорошо подготовленную оборону в лоб. Для командиров вермахта главным было, действуя по линии наименьшего сопротивления, прорваться глубже в тыл противника, развивая успех в глубину[79].

Как писал Б. Лиддел Гарт, «для польской армии было бы разумнее организовать оборону значительно восточнее границы, за широкими реками Висла и Сан»[80]. Но для этого надо было бы оставить некоторые важные районы страны, что для польских руководителей представлялось неприемлемым с политической и экономической точек зрения.

Заметим, что подобным же образом была дислоцирована и значительная часть сил Красной армии в западных военных округах. Наиболее опасной была конфигурация сил Западного ВО на Белостокском выступе. Положение дел здесь в первые дни приграничного сражения было усугублено некоторыми ошибочными действиями командования Западного фронта во главе с генералом армии Д. Г. Павловым[81].

Чисто военные операции вермахта против Польши сопровождались немецкими акциями «психологической войны» и массовым использованием диверсионных групп[82].

Быстрому успеху вермахта способствовало и то, что польское командование уделяло явно недостаточно внимания подготовке театра к обороне, в том числе не занималось строительством оборонительных сооружений[83]. К. Типпельскирх писал, что польское командование «безответственными в оперативном отношении действиями в значительной степени ускорило быструю победу немецких войск»[84].

Война против Польши велась гитлеровской Германией при наличии минимальных запасов боеприпасов и других средств обеспечения боевых действий войск. Современный немецкий исследователь К.-Х. Фризер отмечает, что уже через восемь дней войны в Польше наступил почти полный коллапс обеспечения германских войск боеприпасами (в люфтваффе, например, кончились запасы авиабомб)[85]. Генеральный инспектор ВВС генерал-полковник Э. Мильх после Польской кампании заявил, что потребуется семь месяцев, чтобы обеспечить немецкие ВВС всем необходимым. Значительными были потери автотранспорта в моторизованных дивизиях — до 50%[86]. Пока нет свидетельств того, что об этой проблеме были осведомлены разведки СССР или западных стран — союзниц Польши.

В ходе Польской кампании вермахт получил ценнейший боевой опыт на всех уровнях своей военной машины, хотя он и имел дело с заведомо более слабым противником. Генеральный штаб сухопутных войск вермахта в традициях Г. фон Мольтке-старшего в кратчайшие сроки изучил уроки Польской кампании и немедленно ввел соответствующие добавления и изменения в систему боевой и оперативной подготовки вермахта. Но даже после скоротечной победы над Польшей влияние опыта Первой мировой войны на мышление генералитета оставалось огромным. Генерал-полковник Р. фон Лееб предостерегал против того, чтобы полагаться на такой же быстрый успех в войне с Францией, который был достигнут в войне со слабой Польшей; он считал, что в войне с Францией обеспечение внезапности невозможно и что эта война приобретет затяжной характер с огромными потерями для Германии[87]. Многое свидетельствует о том, что подобные мнения доминировали и у командования западных союзников. Уроки блицкрига германо-польской войны 1939 г. не были должным образом учтены ни Францией и ее союзниками, ни советским руководством и высшим военным командованием. Это в немалой степени способствовало успехам вермахта в 1940 г. на Западе и в 1941 г. на Востоке. В подготовке разгрома Франции и ее союзников весьма важную роль сыграли отработанные до совершенства военные игры, которые прово­дились в лучших традициях Г. фон Мольтке-старшего, А. фон Шлиффера и Г. фон Секта. В таких играх одним из наиболее сложных элементов является игра за противника. В одной из таких игр немецкими генштабистами был сделан вывод о том, что «французское и английское командование не способны должным образом реагировать на внезапность, что они все время будут запаздывать в своих действиях в случае обеспечения немцами внезапности»[88]. Это совпадало с мнением Гитлера о французских и британ­ских государственных руководителях.

Перед осуществлением блицкрига против Франции и ее союзников в 1940 г. боевые возможности вермахта существенно увеличивались по всем направлениям. Это касалось не только танков и авиации, но и средств ПВО, артиллерии, средств обеспечения мобильности. С учетом опыта Польской кампании наращивалось производство боеприпасов и других средств обеспе­чения боевых действий. Как и в Польской кампании, важная роль отводилась пикирующим бомбардировщикам «Юнкерс-87», а в деле завоевания господ­ства в воздухе — истребителям «Мессершмит-109» новейших модификаций.

Усиливалась и германская артиллерия ПВО. Считалось, что она высвободит истребительную авиацию люфтваффе для задачи завоевания господства в воздухе. Многие германские орудия ПВО были двойного назначения, то есть были способны к эффективному ведению борьбы с тан­ками противника. Мобильная немецкая зенитная пушка калибром 88 мм весила 4,92 тонны и по своим характеристикам превосходила французские; британская калибром 3,7 дюйма весила 10,3 тонны. Даже 40-мм пушки «Бофорс», приобретенные обеими странами в Швеции, весили в два раза меньше в германском варианте, чем в английском[89].

К 1939 г. Франция имела 5 полков ПВО, Германия — 72 полка; особенно отставали французы в орудиях малых калибров - от 20 мм до 40 мм — для отражения налетов на малых высотах на мосты и малоразмерные цели[90].

Во многих современных исследованиях опровергается утверждение о том, что люфтваффе имели большое преимущество над авиацией французов и их союзников. У Франции было примерно одинаковое с Германией число боевых самолетов[91]. При этом французские летчики имели больший налет, чем не­мецкие летчики. Во французских ВВС сохранялось ядро блестящих пилотов Первой мировой войны[92]. Но у немцев важную роль играли пилоты, имевшие опыт войны в Испании, Польше, Норвегии. Они хорошо разбирались в эффективности огня малокалиберной артиллерии ПВО, знали, как оптимально по­строить боевые порядки бомбардировщиков, как эффективнее использовать истребители. В частности, о том, что истребителям лучше летать парами, а не тройками, летчики французской Воздушной армии (Armee de l'Air) не знали[93]. Люфтваффе в целом превосходили ВВС Франции в тактическом отношении.

Во Франции перед войной был создан пикирующий бомбардировщик «Луар-Ньюпор» LN-40 с характеристиками, подобными Ю-87; но командование ВВС Франции отрицательно отнеслось к этой машине, заказанной флотом для авианосцев. В то же время в сухопутных войсках данный тип самолетов во Франции не использовался. Соответственно во Франции недооценивали роль сравнительно тихоходного Ю-87 в люфтваффе[94].

Подобным же образом к Ю-87, как свидетельствует, в частности, авиакон­структор и заместитель наркома авиапромышленности СССР А. С. Яковлев, относились и в ВВС РККА[95], и этот самолет так и не был закуплен в Германии (при этом были закуплены образцы практически всех других бомбардировщиков, имевшихся на вооружении ВВС Третьего рейха).

Большая часть ВВС Франции не была способна взаимодействовать с сухопутными войсками. В военно-воздушной доктрине имелись понятия «штурмовые удары» и «удары пикирующих бомбардировщиков», но средства для этого отсутствовали[96].

Истребитель «Девуатен» Д-520 по своим характеристикам был сопоставим с «Супермарин Спитфайер» и последними модификациями «Мессерш-мита-109». Но к маю 1940 г. в ВВС Франции имелось всего 79 таких машин[97].

К. Фризер небезосновательно отмечает, что развитие танков в Германии благодаря ограничениям Версальского договора отставало чуть ли не на поколение от развития бронетанковой техники Великобритании и Франции[98]. Генерал M. Г. Гамелен, командующий союзными войсками во Франции в первые дни вторжения Германии, позднее признавал, что французские танки были лучше немецких в борьбе «танк против танка»[99].

По оценкам экспертов, обладавший высокими качествами французский танк Somua S35 превосходил немецкие средние танки. У французов также были хорошие противотанковые средства, поражавшие все немецкие танки (кроме небольших модифицированных средних танков Т-4 с передней частью, у которых имелось дополнительное экранирование). Но во французских механизированных войсках гораздо хуже, чем у немцев, обстояло дело с системой управления и связи[100]. Французские танки были плохо оснащены радиостанциями.

И в целом дело с радиосвязью во французской армии было не на долж­ном уровне. Даже у штаба главкома не было собственной радиостанции[101].

Танковые дивизии Франции в отличие от германских не имели никакой тактической подготовки, их действия не увязывались с действиями других элементов вооруженных сил. Начальник Генштаба германских сухопутных войск Ф. Гальдер именно под влиянием отмеченной выше командно-штабной игры стал в определенный момент склоняться к тому, что дерзкое наступление вермахта через Арденны принесет успех, за что активно ратовал начальник штаба группы армий «А» Э. фон Манштейн. До этого Ф. Гальдер долгое время считал, что район Арденн малопригоден для действий танков[102].

В первоначальном плане, составленном под руководством Ф. Гальдера, предусматривалось нанести главный удар через центральную часть Бельгии, как и в 1914 г. Это было бы в определенной мере повторением «плана Шлиффена».

Согласно же плану другой стороны, составленному генералом Гамеленом, усиленное левое крыло союзных армий должно было вступить в Бельгию немедленно вслед за вторжением немцев в эту страну и продолжить наступ­ление в восточном направлении до рубежа р. Диль, а если бы оказалось возможно, то и дальше. Французский план действий («план Диль») был на руку немцам. Он создавал для вермахта эффект удара по флангу крупной группировки в духе идей фон Мольтке и фон Шлиффена[103]. Гамелен перебросил основную часть своих бронетанковых сил в Бельгию, чтобы прикрыть наступающие войска союзников[104]. Перед Арденнами он оставил только небольшой заслон из сравнительно слабых дивизий.

Силы вермахта были брошены в наступление 10 мая 1940 г. — поначалу против Нидерландов и Бельгии, что дезориентировало союзное командование. Французы и их союзники решили, что немцы снова, как и в 1914 г., действуют по канонам «плана Шлиффена»[105].

Переход через Арденнские горы был тщательно продуман и отработан на основе большого количества собранных штабными работниками соединений и объединений вермахта сведений о дорогах, водных преградах, мостах, переправах. В 1940 г. в танковой группе имелось пять танковых и три моторизованные дивизии, большое количество корпусных и армейских частей, тыловые службы. У соединений и частей танковой группы было отработано тесное взаимодействие с авиацией — со штабами 3-го воздушного флота, 2-го авиационного корпуса, особенно непосредственно с поддерживавшими тан­ковые группы частями ближних бомбардировщиков, а также с 1-м корпусом ПВО[106]. В Арденнах действовало 45 дивизий вермахта против 9 французских[107].

Командование танковой группы Э. фон Клейста и группы армий «А» решилось на крайне высокую степень риска, наступая очень узким фронтом с высокой степенью перегрузки маршрутов. В процессе прохождения танковая группа оказывалась весьма уязвимой для ударов с воздуха. Ее колонны на каждом из четырех маршрутов, с учетом средств усиления и тылов, растягивались более чем на 300 километров! Союзники имели здесь еще один шанс сорвать германское наступление массированными ударами своей авиации по колон­нам, растянувшимся от Рейна до Мааса, но этот шанс они не использовали[108].

Расчет на «теренциев варронов» в стане западных союзников в 1940 г. полностью оправдался. Генерал фон Бок писал в своем дневнике после того, как он узнал, что танковая группа Клейста успешно форсировала Маас, что «французы выглядели так, как будто они полностью утратили здравый смысл! В ином случае они могли бы остановить нас и остановили бы нас»[109]. Но даже после прорыва через Арденны и форсирования Мааса высшее командование вермахта продолжало опасаться контрудара французов по сравнительно небольшому числу немецких танковых и механизированных дивизий, прорвавшихся глубоко в тыл союзникам. Проявлял большую нервозность и сам А. Гитлер[110].

Однако после дальнейших успехов германских танковых соединений в реализации формулы «молниеносной войны» Франция признала себя побежденной, а Великобритания в районе Дюнкерка эвакуировала свой экспедиционный корпус, потеряв при этом все тяжелое оружие. Эти результаты в значительной мере были связаны с высоким уровнем инициативности таких танковых командиров, как Г. Гудериан, Э. Роммель и др., действовавших в соответствии с заветами Г. фон Мольтке-старшего.

В сочетании с массированным применением диверсионных групп в тылу противника, хорошей координацией действий сухопутных войск и ударов авиации танковые и механизированные войска вермахта нарушали, прежде всего, систему управления войсками противника, оказывали на него мощное психологическое воздействие, создавая во многих случаях хаос и панику. В целом, видимо, эта сторона действий немецких танковых и механизированных войск была недооценена советским военным коман­дованием перед 22 июня 1941 г.

Многое говорит о том, что главной причиной поражения Франции и ее союзников в 1940 г. была неадекватность французской военной мысли новым условиям; она отставала от развития германской военной мысли на пару десятилетий — несмотря на наличие упоминавшегося выше труда Ш. де Голля.

Известно, что нарком обороны С. К. Тимошенко, выступая на совещании высшего командного состава РККА 31 декабря 1940 г., заявил, что в стратеги­ческом отношении война 1940 г. на Западе ничего нового не дала[111]. Нарком обороны СССР не увидел «ничего нового» в том, как нацистской Германией было осуществлено стратегическое сосредоточение и развертывание войск и как серией последовательных операций в очень сжатые сроки были решены крупнейшие стратегические задачи войны. Это было одной из грубейших принципиальных ошибок советского высшего командования в оценке войны 1940 г. на Западе. С. К. Тимошенко также ничего не сказал о том, где вермахтом был нанесен главный удар. Он как бы упрекнул германскую армию в том, что она «не отважилась атаковать и прорвать "линию Мажино"», что она предпочла ее обойти, «не считаясь с нейтралитетом Голландии и Бельгии». При этом не был упомянут главный удар вермахта через территорию Люксембурга и через Арденны (группа армий «А» с танковой группой Клейста)[112]. Удар же через Бельгию и Голландию, как отмечалось, носил отвлекающий характер.

Тимошенко высоко оценил моральный дух вермахта в войне на Западе: «Твердость дисциплины, большая инициативность и активность коман­диров всех рангов и готовность войск к самопожертвованию»[113]. В целом успехи немецкого блицкрига на Западе произвели сильное впечатление на командование РККА и на специалистов, занимавшихся исследованием этого вопроса. Это нашло отражение, в частности, в ряде публикаций в про­фессиональных советских военных журналах[114].

И. В. Сталин, выступая перед выпускниками военных академий РККА в Кремле 5 мая 1941 г., говорил: «С точки зрения военной, в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идет вперед, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка»[115]. Отчасти Сталин был прав в отношении «самодовольства» и «зазнайства». Но в целом такие оценки дезориентировали командование и командиров РККА, советскую оборонную промышленность. В этом выступлении И. В. Сталина, в частности, ничего не было сказано об уровне оперативного искусства вер­махта, о важности имевшегося у него богатого боевого опыта и т. п.

Рядом ветеранов советской разведки неоднократно в беседах с автором отмечалось, что в докладах, в разведывательных обзорах акцент делался не на добытых данных об уровне управления у вероятного противника и его умении руководить в наступательных операциях огромными массами войск, не на идеях, лежавших в основе боевых уставов и наставлений, а, прежде всего, на численности и структуре его вооруженных сил, их дислокации, наличии основных видов вооружений и военной техники, ее тактико-технических характеристик и т. п. В результате складывалась картина, не дававшая полного представления о реальных боевых возможностях опаснейшего противника, постигшего, по выражению А. А. Свечина, «оперативную тайну» Второй мировой войны.

К сожалению, командование РККА в целом не смогло должным образом оценить то, что было осуществлено вермахтом в 1939 и 1940 гг. при разгроме вооруженных сил Польши, Франции и ее союзников.

Большую роль в неадекватном усвоении опыта войны против Польши и Франции сыграло положение дел в советской разведке — как военной, так и политической. Обе эти разведки подверглись в 1937-1939 гг. жесточайшим репрессиям. Это серьезнейшим образом отразилось, в частности, на аналитических возможностях разведки[116]. Сыграла свою роль и чехарда с назначениями в Генеральном штабе РККА — как на уровне начальников Генштаба, так и начальников оперативного управления Генштаба — этого «генштаба в генштабе».

 

5. Роль войсковой и оперативной разведки в обеспечении блицкрига

Если говорить о работе войсковой и оперативной разведки в гитлеровском вермахте, то она была не просто лучше поставлена, нежели в польской, французской или английской армии, но в вермахте и гораздо лучше было отлажено взаимодействие разведчиков с работой других подразделений штабов, прежде всего с операторами. Это относилось и к руководству военной разведки, и к высшему командованию. Взаимоотношения разведчиков и операторов можно, безусловно, отнести к «тонким характеристикам» системы боевого управления. У западных же союзников наблюдалась совсем иная картина. Вот ее описание: «Французские и британские разведслужбы поставляли данные на столы (в кабинеты) офицеров-операторов так, как будто они приносили им ежедневную газету»[117].

Польская кампания характерна первым оперативным использованием радиоразведки[118]. Еще более масштабным было использование радиоразведки в ходе кампании вермахта против Франции и ее союзников в 1940 г. При этом немецкие службы прослушивания эфира использовались и для активных мероприятий, имитируя ложную радиосвязь несуществующей немецкой армии[119].

В вермахте накануне вторжения в СССР значительно большее внимание, чем в советских вооруженных силах, уделялось средствам радиотехнической разведки. На первом этапе Великой Отечественной войны это давало дополнительные, весьма важные данные для германского командования при нанесении ударов по важнейшим элементам системы военного управления, особенно в оперативном звене. Средствами радиоразведки вермахта подробно были вскрыты дислокация частей и соединений ВВС РККА, их состав, даже тактико-технические характеристики самолетов; боевые по­рядки ВВС РККА; перемещение частей, система снабжения; потенциальные цели для бомбардировок и другое[120].

Одновременно службами связи вермахта предпринимались масштабные меры по защите информации, передаваемой по радио, в том числе с использованием шифровальных машин «Энигма». Высокая степень защищенности передаваемой по радио информации давала возможность командующим и командирам, штабам вермахта смело и интенсивно пользоваться этим видом связи. В этом они значительно превосходили своих противников,в том числе командующих и командиров, штабы РККА. Как уже отмечалось, использование радиосвязи было одним из важнейших условий эффективного продвижения подвижных соединений, координации действий родов сухопутных войск (артиллерии, танков, пехоты, инженерных частей), надежного взаимодействия люфтваффе с сухопутными войсками и т. д. Со­ветской разведке, в отличие от британской, не удалось проникнуть в тайны германских шифров и кодов[121]. Это существенно снижало качество разведданных, получаемых советским государственно-партийным руководством и высшим военным командованием.

 

6. Оперативное искусство блицкрига

Как уже отмечалось выше, в оперативном искусстве вермахта ставка делалась не на физическое уничтожение массы людей противника, а на его дезорганизацию, на то, чтобы посеять панику, отсечь тылы, нарушить связь, управление; в конечном итоге окружить и взять в плен большое число людей[122]. Расчет был также на то, что при этом снижались и собственные потери вермахта.

Применение германских танковых соединений и объединений во Вторую мировую войну было ориентировано, прежде всего, на глубокие прорывы в оперативный тыл группировок противника, с тем чтобы личный состав соответствующих частей и соединений испытал страх быть отсеченным от соседей и от тыла, испытал бы страх оказаться окруженным и уничтоженным. Танковые соединения вермахта с минимальным числом моторизованной пехоты действовали на большом удалении от основных сил, от общевойсковых соединений и объединений. Часто они не создавали плотного окружения, но умело имитировали его. Они вводились в действие на стыках соединений противника, там, где не ожидалось сколько-нибудь серьезного сопротивления, где не было задач «прогрызания» или «взламывания» обороны, решение которых было чревато большими потерями в бронетанковой технике. И для этих задач больше всего подходили легкие (и отчасти средние) танки с небольшим потреблением горючего, что облегчало действия танковых соединений и частей на большом удалении от тыла. Сила воздействия глубокого проникновения танков в боевые порядки и оперативные тылы противника была представлена в одном из рассказов известного французского писателя и военного летчика А. де Сент-Экзюпери, наблюдавшего с воздуха действия танковых войск вермахта в 1940 г. Он писал: «Враг уяснил себе одну очевидную истину и пользуется ею. Люди занимают немного места на необъятные просторах земли. Чтобы постро­ить солдат сплошной стеной, их потребовалось бы сто миллионов. Значит, промежутки между войсковыми частями неизбежны. Устранить их, как правило, можно подвижностью войск, но для вражеских танков слабо мо­торизованная армия как бы неподвижна. Значит, промежуток становится для них настоящей брешью. Отсюда простое тактическое правило: "Танковая дивизия действует, как вода. Она оказывает легкое давление на оборону противника и продвигается только там, где не встречает сопротивления. И танки давят на линию обороны. Промежутки имеются в ней всегда. Танки всегда проходят"». Далее А. Сент-Экзюпери писал: «Эти танковые рейды, вос­препятствовать которым за неимением собственных танков мы бессильны, наносят непоправимый урон, хотя на первый взгляд они производят лишь незначительные разрушения (захват местных штабов, обрыв телефонных линий, поджог деревень). Танки играют роль химических веществ, которые разрушают не сам организм, а его нервы и лимфатические узлы. Там, где молнией пронеслись танки, сметая все на своем пути, любая армия, даже если с виду она почти не понесла потерь, уже перестала быть армией. Она превратилась в отдельные сгустки. Вместо единого организма остались только не связанные друг с другом органы. А между этими сгустками, как бы отважны ни были солдаты, — противник продвигается беспрепятственно. Армия теряет боеспособность, когда она превращается в скопище солдат»[123].

Эти оценки А. Сент-Экзюпери — весьма ценный элемент для понимания того, как на деле реализовывались идеи блицкрига (нельзя не вспомнить, что Свечин предостерегал советских разработчиков теории «глубокой операции» против увлечения таранными ударами).

Германия не обладала тяжелыми танками вплоть до 1943 г. В кампании против СССР в 1941 г. немецкие танковые группы действовали на удалении в сотни километров от основных сил сухопутных войск, что долгое время никак не укладывалось в сознании высшего командного состава РККА. При этом действия танковых войск вермахта сдерживались консерватизмом германских командующих групп армий — классических пехотных командующих. Такие действия были связаны с большим риском — противник гипотетически мог нанести удар по флангам прорывающейся танковой группировки[124].

Но нанесение фланговых ударов требовало бы соизмеримого уровня тактического и оперативного мастерства, наличия слаженных соединений, высокого качества работы разведки танковых и моторизованных частей и соединений (которая имела свою специфику) и ее взаимодействия с командованием. Напомним, что для этого была необходима и высокая степень радиофикации танковых войск. Для успешных ударов во фланги с выходом в оперативный тыл противника необходимо было иметь устойчивую связь во всех звеньях (в том числе по горизонтали) и самим иметь инициативных, грамотных в тактическом и оперативном отношении командиров. Советские мехкорпуса в июне 1941 г. таким требованиям, как правило, не отвечали. В первые дни войны в ходе контрудара под Дубно (битва за Дубно — Луцк — Броды) советские механизированные корпуса действовали малоэффективно (в том числе по вине вышестоя­щего командования), понесли огромные потери. Однако в то же время «благодаря танкам и авиации Юго-Западный фронт избежал (на тот момент. — Авт.) катастрофического развития событий в виде окружения львовского выступа и смог относительно организованно отойти на рубеж старой границы»[125], был сорван стремительный прорыв вермахта к Киеву.

 

7. Тактика, техника и вооружение блицкрига

Немецкие танки превосходили машины своих противников не в бро-незащите, вооружении или проходимости, а, прежде всего, в решениях, обеспечивающих удобство, эффективность работы экипажей. Среди них было наличие командирской башенки с приборами наблюдения высокого качества; размещение наводчика вблизи центра тяжести танка, в силу чего он не подвергался большим колебаниям при движении машины и имел более выгодные условиях для ведения стрельбы и др.[126] У германских танков в целом имелось большое число смотровых приборов, лючков, что давало немецким танкистам значительные преимущества в обзорности[127]. В этом отношении немецкий средний танк Pz III (в советских документах именовавшийся Т-3), например, превосходил советский Т-34[128], обладавший многими преимуществами и над Pz III (Т-3), и над Pz IV (Т-4).

В обеспечении реальных боевых возможностей танков огромную роль, наряду со средствами связи, играют прицелы для танковых орудий. У советских танков были проблемы (на протяжении не одного года) и с качеством прицелов.

Для вермахта были характерны, как уже говорилось, высокий уровень радиофикации войск (прежде всего танковых и моторизованных), высокое по тому времени качество радиоаппаратуры, полное обеспечение средствами ра­диосвязи (УКВ) каждого немецкого танка и самолета, хорошее знание штабами и командирами схем связи, ее режимов. По некоторым оценкам отечественных и зарубежных специалистов, в то время Германия обладала лучшей в мире радиоаппаратурой, превосходившей по своему качеству и американскую, и английскую технику. Радиофицированная танковая дивизия вермахта была подобна осьминогу, нащупывавшему расположение противника щупальцами, в роли которых выступали ее мобильные разведывательные отряды[129].

С обеспеченностью средствами связи у советских танковых войск накануне 22 июня 1941 г. дело обстояло значительно хуже. Это крайне негативно сказывалось на тактике бронетанковых войск РККА, которая длительное время уступала тактике немецкого «панцерваффе». Значительные про­блемы со связью имелись перед началом Великой Отечественной войны и в авиации РККА. В целом дело со связью в Красной армии, как уже гово­рилось, обстояло значительно хуже, чем у вермахта, на всех уровнях — от стратегического до тактического. Это ярко проявилось сразу же в начале советско-германской войны, когда, в частности, из-за утраты большей части связи было потеряно управление войсками со стороны командования Западного фронта РККА.

Г. К. Жуков отмечал плохое положение дел в Красной армии со связью и неумение командиров и штабов пользоваться современными средствами связи, прежде всего радиосвязью[130]. По его словам, «командиры и штабы избегали пользоваться радиосвязью, предпочитая связь проводную. Что из этого получилось в первые дни войны — известно»[131]. По свидетельству Жукова, недостаточное внимание к роли связи в советских вооруженных силах шло с самого политического верха.

Острые проблемы со связью в Красной армии были еще в ходе боев у озе­ра Хасан, во время похода в Западную Украину и в Западную Белоруссию в 1939 г., в советско-финскую войну ноября 1939 — марта 1940 г.[132] В акте приема Наркомата обороны СССР С. К. Тимошенко от К. Е. Ворошилова (декабрь 1940 г.) отмечалось наличие большого числа устаревшей техники связи в войсках, отсутствие быстродействующих и засекреченных при-боров[133].

Для реальной боевой эффективности танковых войск вермахта большое значение имела мотопехота, особенно оснащенная бронетранспортерами. «Действия спешившейся мотопехоты были аналогичны действиям штурмовых групп», история которых восходит к завершающему периоду Первой мировой войны[134].

Командующие и командиры сухопутных войск и люфтваффе благодаря многочисленным командно-штабным играм и учениям обеспечили, как уже говорилось, исключительно тесное взаимодействие между частями и соединениями этих двух родов войск и на оперативном, и на тактическом уровнях. Авиация, особенно пикирующие бомбардировщики люфтваффе «Юнкерс-87» («штуки»), наносила высокоточные удары по различным объектам противника, включая отдельные орудия, танки, дзоты и доты.

Как отмечал Гудериан, «главная задача ударной авиации, взаимодей­ствовавшей с танковыми соединениями и частями, состояла в том, чтобы обеспечить самую непосредственную поддержку танковых атак»[135].

Авианаводчики люфтваффе находились в боевых порядках сухопутных войск в передовых частях. Большую роль играли офицеры связи от авиации в танковых войсках. Они постоянно информировали авиационный штаб об изменениях боевой обстановки и обеспечивали наведение самолетов на цель. Танковые части должны были незамедлительно использовать результаты ударов авиации, пока противник не оправился от ударов с воз-духа[136]. Одновременно офицеры связи от наземных войск направлялись в авиационные эскадры и разведывательные авиационные части. При каждой дивизии наземных войск имелись посты наведения, которые могли выделять более мелкие группы в части, откуда осуществлялось наведение самолетов на цель уже непосредственно в интересах той или иной части[137]. Это обеспечивало экономное использование сил авиации и максимально эффективное использование наземными войсками результатов ударов авиации; к тому же наличие постов и групп наведения было призвано предотвращать поражение авиабомбами своих войск[138].

За счет теснейшего взаимодействия между сухопутными войсками и люфтваффе во время кампании мая — июня 1940 г. на Западе пехота и танки могли получать поддержку ударной авиации в течение 45 минут после запроса. У союзников же на это уходили долгие часы, а нередко это занимало и более суток, в течение этого времени обстановка уже ради­кально менялась.

А. Кессельринг, командовавший воздушным флотом, приданным группе армий «Центр», отмечал «образцовое взаимодействие» между сухопутными войсками и люфтваффе. Он писал, что дал указание генералам подчиненных ему частей ВВС и зенитной артиллерии «относиться к пожеланиям коллег из сухопутных войск так, как если бы это были мои приказы, не смущаясь тем, что их непосредственным начальником был я...»[139].

Пилоты сравнительно тихоходных небронированных пикирующих бомбардировщиков Ю-87 обладали весьма хорошей подготовкой в пилотировании и в тактике. На нее в германских ВВС тратилось много времени и сил, что явно давало свои плоды. Уровень физической и летной подготовки пилотов пикирующих бомбардировщиков Ю-87 был таков, что многие из них осуществляли пикирование на цель почти вертикально, почти под углом 90° (испытывая огромные физические и психические перегрузки); а чем ближе угол пикирования к 90°, тем в большей мере траектория сбрасываемой бомбы совпадает с линией прицеливания[140]. При этом, как пра­вило, «Юнкерсы-87» пикировали устойчиво, не рыская, на сравнительно небольшой скорости (450 км/ч при угле пикирования 70°). В результате пилот «штуки» получал больше времени на прицеливание, чем, например, пилот советского пикирующего бомбардировщика Пе-2 (переделанный из высотного истребителя-перехватчика), который при пикировании раз­вивал скорость до 680 км/ч. К тому же медленно пикирующий «Юнкерс» мог начинать выход из пике на меньшей высоте, чем тот же Пе-2, в силу меньшей набранной инерции (пилоты советских пикирующих бомбарди­ровщиков Пе-2 с большой задержкой освоили пикирование под такими же углами, как пилоты Ю-87, что сказывалось на точности бомбометания)[141].

У «Юнкерса-87» имелся специальный прибор для выхода из пикирования. Использовались не только авиабомбы, но и сирены, во многих случаях эффективно действовавшие на психику подвергавшихся бомбардировке войск. Р. Цитино сравнивает пикирующие бомбардировщики Ю-87 с мо­бильной артиллерией, действовавшей по вызову танков[142].

В качестве пикирующего бомбардировщика люфтваффе часто на советском фронте использовали и более тяжелую двухмоторную машину — «Юнкерс-88», у которой также имелось устройство по выводу этой машины из пикирования. Это устройство было приобретено для советских ВВС накануне войны. У пикирующих бомбардировщиков германских ВВС была и тщательно отработанная тактика, позволявшая, в частности, снижать потери от действий истребителей противника[143].

Успешность действий германских ВВС в обеспечении действий сухопутных войск была самым тесным образом связана с завоеванием люфтваффе господства в воздухе.

Одним из важнейших элементов завоевания господства в воздухе было нанесение внезапных ударов по аэродромам противника, уничтожение его самолетов на земле. Не следует забывать и о роли в реализации блицкрига артиллерии вермахта, которая обладала значительным числом весьма со­вершенных по тому времени систем. Особое значение имели так называемые штурмовые орудия — самоходная артиллерия на шасси немецких танков. Главной задачей штурмовых орудий сухопутных войск вермахта была непосредственная поддержка пехоты с дистанции 200 м, но при этом им приходилось решать и задачи борьбы с танками противника[144].

* * *

К моменту нападения Германии на СССР 22 июня 1941 г. компоненты нацистской военной машины достигли исключительно высокого уровня развития и слаженности. Боевой дух вермахта после скоротечного раз­грома Франции и ее союзников в мае — июне 1940 г. был весьма высок. Его значительная часть, не говоря уже о войсках СС, находилась под сильнейшим влиянием нацистской идеологии, проникнута чувством ра­сового превосходства немцев, арийцев. Гитлер утвердил у большинства командиров вермахта свой авторитет полководца. Это был смертельно опасный противник.

Расистские представления Гитлера и его ближайшего окружения о внешней политике сказывались на военно-стратегических и оператив­ных взглядах германского командования. Это стало одним из важнейших источников фатальных ошибок руководства нацистской Германии в войне с СССР.

К июню 1941 г. в Германии имелись тщательно продуманная организация войск, отлаженная система боевого управления на всех уровнях, основная боевая и вспомогательная техника, во многом соответствовавшая задачам блицкрига. Нельзя не сказать еще раз о богатейшем военном опыте вер­махта, который он обрел к лету 1941 г., — несравненно более богатом, чем к моменту наступления на Западе в мае 1940 г.; и этот опыт был тщательно проанализирован и осмыслен. Для германской промышленности и во­оруженных сил была характерна высокоразвитая техническая и научная культура. Важным фактором являлась общая образованность населения Германии.

Советский Союз, несмотря на все достижения индустриализации 1920-1930-х гг., значительно отставал от Германии в развитии науки и тех­ники, в степени образованности населения. Это во многих случаях прямо сказывалось на сравнительной боеспособности вермахта и Красной армии.

Высоким профессионализмом (как сейчас говорят, креативностью) об­ладала значительная часть немецкого военного командования. В то же время у немецких военных профессионалов, в том числе генштабистов, имелись серьезные недостатки. Они усугублялись действиями такого верховного главнокомандующего вооруженными силами нацистской Германии, как А. Гитлер. Оценивая творцов немецкого блицкрига, вполне можно опереться на мнение А. А. Свечина относительно немецкого военного командования. Оно, по словам Свечина, сказанным сразу же после Первой мировой во­йны, «было талантливое, быть может, оно было на дюйм ниже того роста, который необходим для победы, но этот недостающий дюйм — как раз тот, который отличает гения от простого смертного»[145].

Советскому Союзу потребовались экстраординарные усилия, чтобы оста­новить победоносное наступление вермахта в 1941 г., сорвать реализацию плана «Барбаросса». Попытка блицкрига в отношении СССР, хотя в результате и не удавшаяся, в сочетании с многочисленными ошибками, допущенными советским государственным руководством, и проблемами советских воору­женных сил, поставила Советский Союз в 1941 г. на грань катастрофы.

Сила немецкой военной машины, являвшейся частью крайне идеоло­гизированного нацистского государства, была такова, что и после краха блицкрига в результате масштабного поражения группы армий «Центр» под Москвой зимой 1941-1942 гг. потребовалось еще несколько лет тяже­лейших боев и сражений, прежде всего на советско-германском фронте, а также совместные усилия СССР, США и Великобритании, чтобы добиться безоговорочной капитуляции Третьего рейха.

 

 

Глава IV коллективного труда Нацистская Германия против Советского Союза: планирование войны»

Ответственный редактор генерал, профессор, доктор исторических наук, В.А. Золотарев

М; Кучково поле, 2015