А.А. Кокошин. О предмете военной доктрины. Дебаты 1920-х "О единой военной доктрине" и их некоторые уроки

В истории нашего Отечества наи­более значительные дебаты по вопросу о военной доктрине прошли (с перерывами) в 1920 - 1923 го­дах. Тогда в нашей стране, бедной материальными ресурсами, залечи­вающей раны первой мировой и гражданской войн, появилось нема­ло одаренных людей в различных областях общественных наук. Без преувеличения период 1920-х го­дов можно назвать своего рода зо­лотым веком военной и военно-политической мысли. Нельзя не отме­тить, что в этот период над военно-теоретическими, военно-историчес­кими вопросами самостоятельно работали многие государственные и партийные работники, высшие ко­мандиры Красной Армии и Красно­го Флота. Проводилось немало ин­тереснейших конференций, дискус­сии велись на страницах общей и профессиональной печати. Эти де­баты малоизвестны даже заинтере­сованному российскому читателю, не говоря уже о широкой публике.

Между тем они дают, по мнению многих специалистов, не только общее историческое понимание пред­мета и содержания военной докт­рины, но и могут в немалой мере помочь в том, чтобы понять, как мы должны подходить к формированию военной доктрины и политики наци­ональной безопасности России се­годня. Так что даже беглый обзор этих взглядов участников дискуссии представляется поучительным и своевременным.

У ряда участников этой дискуссии по "единой военной доктрине" Кроеной Армии были свежи в памя­ти попытки добиться разработки и принятия на вооружение царской армией военной доктрины незадол­го до первой мировой войной. Тогда генерал В. Борисов предла­гал, в частности, в качестве осно­вы для "единой военной доктрины" внедрить в русской армии суворов­скую "Науку побеждать" примени­тельно к новым историческим усло­виям. Сердцевиной военной докт­рины русской армии должна была стать смелая наступательная стра­тегия и тактика, соответствующая,, по мнению генерала, духу русско­го солдата и призванная обеспе­чить победу России в будущей вой­не. В. Борисов делил доктрину на две части: оперативную ("взгляды") и воспитательную ("уставы"). Сто­ронниками "единой военной докт­рины" были также генералы А. Елчонинов и А. Незнамов. Послед­ний, будучи профессором Никола­евской военной академии Гене­рального штаба, ратовал за со­здание такой военной доктрины, которая бы участвовала и предус­матривала широкую подготовку го­сударства, армии, народа к конкретной предстоящей войне. (При этом Незнамов был известен тем, что выступал поборником оборо­нительной стратегии для России в первой стадии будущей первой ми­ровой войны, детально обосновав это в серьезном труде "Оборонительная война".) Он считал, что собственные интересы России, во­преки интересам Франции и Анг­лии, требуют именно такого подхо­да к стратегии.

Но в царской армии было немало и противников оформления "еди­ной военной доктрины". Это такие известные в то время военные тео­ретики и практики, как А. Зайончковский, Е. Кривцов, К. Адариди, Ф. Огородников, и др. Они счита­ли, что такая доктрина, будучи об­лаченной в соответствующие фор­мы официального документа, скует мышление и инициативу военачальников.

Целый ряд положений, которые можно назвать элементами доктри­ны, были отражены в "Уставе поле­вой службы" (1912 г.) и в положе­нии "О полевом управлении вой­сками". Опубликование "Устава по­левой службы" дало повод офици­альным кругам к изданию в 1912 году специального указа, запреща­ющего всякие дискуссии о военной доктрине. Основой указа было распоряжение императора Нико­лая II начальнику Николаевской академии Генерального штаба, а также начальнику Генерального штаба и редактору военно-научно­го журнала "Русский инвалид" - ос­новного в то время органа военной мысли. Генералу Янушкевичу, быв­шему в то время начальником ака­демии, он говорил: "Военная докт­рина состоит в том, чтобы испол­нять все то, что я прикажу. Прошу Вас передать Незнамову, чтобы он больше с этим-вопросом не высту­пал в печати".

Тем самым Николай II постарался в вопросах определения важнейших установок для российских воору­женных сил сохранить за собой максимально возможную свободу рук. В результате российское госу­дарственное, военно-политическое руководство встретило мировую войну в состоянии "стратегического раздрая", без четко определенных целей войны, исходя из долгосроч­ных интересов самой России, а не ее союзников по Антанте.

Сильнейший импульс дискуссии о военной доктрине Красной Армии дал выдающийся русский и совет­ский военный мыслитель А. Свечин (он принимал активное участие в русско-японской войне; первую ми­ровую войну начал командиром пе­хотного полка, закончил начальни­ком штаба армии; несколько меся­цев в 1918 году он был начальни­ком генштаба Красной Армии, по­лучившем в то время наименование Всеросглавштаба; погиб в ходе сталинских репрессий в 1938 г.), сделавший в профессиональной во­енной аудитории доклад "Военная доктрина", опубликованный затем во втором номере журнала "Воен­ное дело" за 1920 год.

Свечин в своем обосновании не­обходимости военной доктрины начинает с констатации того, что в области военного мышления в Рос­сии царит интеллектуальная анар­хия. По его меткому определению, "доктрина, являясь проявлением воли к победе, ферментирует пе­реход мысли в действие". Доктрина нужна для того, говорил Свечин, чтобы "в области военного мышле­ния армия не представляла люд­скую пыль, а сплошное целое". Со­здание военной доктрины, спра­ведливо отмечал Свечин, "требует огромного общего усилия и подъе­ма, большой работы и согласия наставников армии". Предостере­гая творцов доктрины от бесплод­ного теоретизирования, Свечин настаивал на том, чтобы доктрина создавалась на основе военно-ис­торической работы; он яростно вы­ступал против прямых иностранных заимствование при разработке до­ктрины, подчеркивая, что она должна прежде всего иметь отече­ственные корни, "родиться из на­шего сознания".

По тексту своих тезисов Свечин еще раз подчеркивает, что "докт­рина - это дочь истории". Это на­стоятельное требование Свечина исключительно актуально и сего­дня, поскольку есть еще немало по­пыток сконструировать новую во­енную доктрину России в отрыве от реального исторического опыта на­шего Отечества, без глубокого проникновения в сущность истори­ческих задач, стоящих сегодня и на перспективу перед нашим общест­вом и государством, перед всей си­стемой обороны страны.

"Доктрина освещает все частные вопросы военного дела", писал Свечин, она "руководит тактическим обучением войск". Памятуя о том, чем кончилась попытка создания "единой военной доктрины" накану­не первой мировой войны, он пи­шет, что "уставов не достаточно - нужна доктрина, которая их пропи­тывает и дополняет". Само же кон­центрированное определение во­енной доктрины у Свечина выглядит следующим образом: "Военной до­ктриной называется угол зрения, под которым понимается военная история и освещается ее опыт и поучение".

Наряду с тезисами Свечина наибо­лее заслуживающие внимания вы­ступления по вопросу о том, что же должно быть содержанием во­енной доктрины, на какой опыт и традиции она призвана опираться, принадлежали уже упомянутому выше А. Незнамову, а также И. Вацетису (бывшему полковнику цар­ской армии, занимавшему одно время в ходе гражданской войны пост главкома Красной Армии, ре­прессированному в конце 30-х годов) и И. Уборевичу (бывшему по­ручику царской армии во время гражданской войны, командовав­шему армиями республики, а затем бывшему военному министру Даль­невосточной республики. После гражданской войны занимал высо­кие командные должности в РККА; расстрелян в 1937 г.)

А. Незнамов, в частности, предла­гал в емкой, компактной форме толкование "военной доктрины":

1.     "Как взгляд на войну данного об­щества и правительства, еще лучше всего народа"; при этом Незнамов делал немаловажную оговорку -"если он для этого дозрел". "Соот­ветственно этому взгляду будут и внешняя политика вестись, и стро­иться вооруженные силы (до экономики и воспитания детей включи­тельно)".

2.     Как современные чисто военные взгляды на эксплуатацию вооруженной силы на войне: то, что у нем­цев мы видели в их "Основных ука­заниях старшим войсковым началь­никам" или у французов в "Reglement sur 1а conduite des grandes unites".

3.     Как вывод из обеих первых - (а) полевой устав армии, т.е. совре­менный военной катехизис для вто­ростепенных начальников, и (б) прочие уставы - общий символ ве­ры для массы армии.

Выдвигая такую формулу предмета военной доктрины, фактически Незнамов предлагал объединить в ее рамках в единую систему взгляды как на вопросы высшего политиче­ского и военно-политического уровня, так и на вопросы сугубо военного характера оперативно-стратегического и тактического уровня.

Уборевич заявлял о том, что он не согласен с такой трактовкой поня­тия   "военная  доктрина".   По его мнению, "такое определение пред­ставляется слишком широким, так как захватывает области, не имеющие прямого отношения к доктри­не". В буквальном понимании, счи­тал Уборевич, "доктрина есть уче­ние, военная доктрина — военное учение; но это определение слиш­ком общее, а более частное состо­ит  в том,  что  военная доктрина есть то или иное понимание интел­лектуальными силами данного во­енного   мира   сущности явлений войны и образа действий войск при различных их положениях".

Если вчитываться внимательно, то различия во взглядах Незнамова и Уборевича на предмет военной до­ктрины не столь уж и велики, по­скольку   под   "сущностью явления войны" можно понимать и незнамовский "взгляд на войну данного общества и правительства". В определении   доктрины Уборевича ("образ действий войск при различ­ном их положении") явно присутст­вует правомерная идея разновариантности действий Красной Армии в зависимости от потребностей по­литики и конкретной оперативно-стратегической обстановки. Такой принципиальный подход Уборевича сказался на его последующих теоретических разработках и на его практической деятельности на вы­соких   командных   должностях в Красной Армии, когда он готовил вверенные ему войска (в частности, Белорусский военный округ) к эф­фективным действиям как в наступ­лении, так и в обороне, как в боль­шой войне, так и в локальных вой­нах и конфликтах.

И. Вацетис в своей статье, опубли­кованной в журнале "Красная Армия", фактически уклонился от рас­смотрения вопросов высшего воен­но-политического, а также страте­гического уровня в качестве пред­мета военной доктрины. Основное внимание он уделил необходимости выработки    единых тактических взглядов с упором на возрастаю­щую    роль    новых технических средств ведения войны. Трактовка Вацетисом понятия военная доктри­на близка к современному запад­ному понятию "тактическая доктрина". Он подверг резкой критике "традиции холодного оружия", став­ки на штыковую атаку пехоты и атаку конницы с "шашками наго­ло", имевшие место в России нака­нуне первой мировой войны и при­несшие стране дополнительные ог­ромные потери.

Причина такого упора на отработ­ку новых, современных взглядов на тактику со стороны Вацетиса как боевого офицера русской армии ясна. Благодаря устаревшим взглядам на тактику в сочетании с храб­ростью офицеров и рядовых едва ли не в первый год мировой войны практически престала существовать императорская гвардия, славившая­ся своим подбором личного соста­ва, традициями, храбростью; тяже­лейшие потери в первый же год по­нес профессиональный офицерский и унтер-офицерский корпус линейных частей российской армии. Бе­зусловно, это позднее сказалось и не только на ходе военного проти­воборства России на фронтах пер­вой мировой войны, но и на пара­личе, а потом и развале армии в 1917 году, на том, как развивались революционные события и в февра­ле, и в октябре 1917 года.

Нельзя не отметить, что в значи­тельной мере Красная Армия, ве­домая прошедшими школу миро­вой войны командирами, во мно­гом отказалась от культа холодно­го оружия, в том числе в кавале­рии от культа "сабельного шока". Многие специалисты, писавшие по горячим следам боевую историю гражданской войны, отмечали, что красная конница в гораздо боль­шей степени, чем белая кавалерия, использовала огневое поражение, даже при массированных кавале­рийских атаках.

В дискуссии по военной доктрине Красной Армии не смогли принять участие многие командиры и полит­работники Красной Армии, нахо­дившиеся в то время на фронтах гражданской войны. Поэтому после завершения   гражданской войны дискуссия вспыхнула вновь. Наибо­лее важными на этом этапе были выступления Михаила Васильевича Фрунзе, занимавшего в то время пост главнокомандующего силами Украины и Крыма.

В ходе гражданской войны М. Фрун­зе, выросший в крупного военачаль­ника из гражданской человека, про­фессионального революционера, командовал несколькими фронтами, наибольшей   известности добился, командуя Южным фронтом, разгро­мившим врангелевскую армию осе­нью 1920 года. (Почти все осталь­ные командующие фронтами Крас­ной Армии, равно как и командар­мы, в гражданской войне были быв­шие царские офицеры и генералы. Фактически на красной и на белой стороне друг против друга в качест­ве командующих в основном высту­пали, вопреки долго культивировав­шимся в нашей стране взглядам, ед­ва ли не однокашники, выпускники тех же училищ и Николаевской ака­демии Генерального штаба.)

Фрунзе попытался впервые очер­тить круг "общих идей и вытекаю­щих из  них практических задач", который и должен был составить понятие "единой военной доктри­ны". Фрунзе исходил из того, что военный  аппарат, руководствуясь общегосударственной линией, со­здает прочное единство всех во­оруженных сил на основе общнос­ти взглядов на характер военных задач  и способы  их выполнения. Он отмечал, что в военной доктрине прежде всего должен быть указан характер   боевых   столкновений -пассивная оборона или активные наступательные    действия. Сам Фрунзе ратовал за активную, на­ступательную стратегию для Крас­ной Армии, соответствующую, по его мнению, задачам Советского Союза как революционного госу­дарства.

Суммируя взгляды различных воен­ных авторов, М. Фрунзе выделяет две группы компонентов, которые должны, по его мнению, составлять военную доктрину: 1) техническую и 2) политическую группы. Техниче­скую группу составляет все, что ка­сается организационных основ Красной Армии, характера боевой подготовки войск и методов разре­шения боевых задач. Ко второй же группе "относится момент зависи­мости и связи технической стороны строительства вооруженных сил с общим строем государственной жизни, определяющим ту общест­венную среду, в которой должна совершаться военная работа, и са­мый характер военных задач". Нельзя не отметить, что логика по­нятия "военная доктрина" у Фрунзе во многом совпадает с тем, что бы­ло высказано Незнамовым и Уборевичем.

Фрунзе обладал изрядной эрудици­ей в области истории военного де­ла, превосходя в этом не только своих коллег по партии, малообра­зованных в военных вопросах, и красных командиров из числа быв­ших фельдфебелей и вахмистров, но и многих бывших царских офи­церов и генералов. Весьма интере­сен его анализ опыта зарубежных государств в разработке "единой военной доктрины". Наиболее цен­ным в этом отношении он считал опыт кайзеровской Германии, ставя его выше опыта Франции, хотя по­следняя имела более глубокие во­енные традиции. "Германия до са­мого последнего времени, - писал Фрунзе, - была государством с на­иболее мощным военным аппара­том, стройной системой организа­ции вооруженных сил и совершен­но определенной военной идеоло­гией, единой для руководящих эле­ментов как армии, так и всей стра­ны". Исключительно высоко, как и многие царские офицеры и генера­лы, Фрунзе оценивал германский Большой генеральный штаб, именуя его мощным и высокоавторитетным органом. Ориентируясь в построе­нии военной доктрины Красной Ар­мии на наступательные действия, Фрунзе отмечал, что "основной чертой германской военной докт­рины в ее технической части (т.е. чисто военной) является чрезвычай­но ярко выраженный наступатель­ный дух... Обучение и воспитание всех войск шло в духе наступатель­ной тактики и в конечном итоге подготовило такую совершенную по своей структуре и подготовке военную силу, которая после, на полях гигантских сражений импери­алистической войны, выявила в полной мере свои выдающиеся боевые качества". Фрунзе при этом не смущало то, что в конечном итоге, не­смотря на все свои выдающиеся свойства, германская военная машина в первой мировой воине по­терпела поражение. Затем такое же поражение она потерпела и во второй мировой войне, несмотря на крупные стратегические успехи в кампаниях как на Западе, так и на Востоке 1939 - 1942 годов. Следует подчеркнуть, что германская военная доктрина, военная стратегия, германское военное искусство в целом в 20-е годы высо­ко оценивались и другими совет­скими военными деятелями. Весьма примечательно в этом отношении сказанное в редакционном предис­ловии к книге молодого, но уже из­вестного советского военного тео­ретика Г. Иссерсона, посвященной разгрому 2-й русской армии гене­рала Самсонова в Восточной Пруссии в 1914 году: "Превосход­ство немецкой стратегической мыс­ли сказалось не только в восточно-прусской операции, но и в продол­жении   всей империалистической войны 1914 - 1918 годов. Внима­тельное изучение действий нашего бывшего противника может слу­жить средством воспитания в ко­мандном составе высоких качеств стратега, дерзновения и воли к по­беде, точности и ясности в опера­тивной работе".

Уважительное (а иногда и восхи­щенное, с оттенком зависти) отношение многих командиров Красной Армии к достижениям Германии в военной области в значительной мере обеспечило возможность тес­ного взаимодействия между РККА и рейхсвером Веймарской республи­ки в конце 20-х - начале 30-х го­дов. Одновременно такое отноше­ние сказывалось и на стратегичес­ком и оперативном мышлении ко­мандования РККА. Критически вы­веренная оценка германской воен­ной машины и военного искусства в первую мировую войну принадле­жит А. Свечину. Он тонко и прони­цательно подметил многие ее недо­статки, что дало ему полное осно­вание сказать: "Немецкое военное командование было талантливое, быть может, оно было только на дюйм ниже того роста, который был необходим для победы, но этот недостающий дюйм - как раз тот, который отличает гения от просто­го смертного".

Такое более взвешенное отноше­ние Свечина к достижениям германской военной мысли, военной стратегии позволило ему сделать более реалистические выводы о ха­рактере будущей войны (второй мировой), особенно о ее началь­ном периоде, нежели это было при­суще для многих других военачаль­ников, да и для политических деяте­лей нашей страны.

Развивая свои идеи, в 1922 году М. Фрунзе предложил следующую формулировку "единой военной до­ктрины", признанную впоследствии в СССР классической: "Единая во­енная доктрина" есть принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строи­тельства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господству­ющих в государстве взглядов на ха­рактер лежащих перед ним воен­ных задач и способы их разреше­ния, вытекающие из классового существа государства и определяе­мые уровнем развития производи­тельных сил страны".

Несмотря на высокий военный и политический авторитет М. Фрунзе, его подход к "единой военной док­трине" Красной Армии был принят многими критически, а иногда в штыки.

В апреле 1922 года но XI съезде РКП(б) состоялось совещание военных делегатов съезда, продолжав­шееся три дня. На совещании об­суждались 15 тезисов, принятых по предложению М. Фрунзе съездом командного   состава   Украины и Крыма. Фактически в этих тезисах речь шла о той же "единой воен­ной доктрине", но авторы предпо­чли  использовать термин "единое военное мировоззрение". Однако стоявшие у истоков "единой воен­ной доктрины" генералы А. Свечин, А. Незнамов и ряд других на этом совещании не присутствовали: они не были не только делегатами съез­да, но и членами партии.

В чем же заключалось содержание этого "единого военного мировоз­зрения" в соответствии с рекомен­дациями Фрунзе? Речь шла прежде всего о необходимости идеологиче­ской подготовки армии к войне с буржуазными государствами: "Факт глубокого, принципиального проти­воречия  между строем пролетар­ской  государственности,  с одной стороны, и окружающим буржуаз­но-капиталистическим  миром  - с другой, делает неизбежным столкновения и борьбу этих двух враж­дебных   миров.   В   соответствии с этим задачей политического воспи­тания Красной Армии является под­держание и укрепление ее в посто­янной   готовности   выступить на борьбу с мировым капиталом".

В то же время Фрунзе не ставилась задача немедленного наращивания военной мощи советского государ­ства, поскольку для этого не было ресурсов, что во всей полноте осо­знавалось  его  руководителями. К тому же народ предельно устал от войны - от первой мировой, пере­шедшей в гражданскую, в ходе ко­торых были утрачены многие мил­лионы жизней и огромные матери­альные   и   культурные ценности. Именно в этот период проводилось практически десятикратное сокра­щение   численности   Красной Ар­мии, при этом одновременно нара­щивались силы обеспечения внут­ренней безопасности. Так что ре­ально в то время Красная Армия по своему состоянию не могла ре­шать активных наступательных за­дач, как это предполагалось по доктринальным взглядам Фрунзе и его единомышленников. Эта задача относилась на будущее.

В выступлении на совещании воен­ных делегатов съезда народного комиссара по военным и морским делам и председателя Реввоенсо­вета страны Л. Троцкого прозвуча­ла весьма резкая критика в адрес М. Фрунзе и его единомышленников (среди которых были крупные полит работники С. Гусев и К. Ворошилов). Троцкий обвинил авторов тезисов в "схоластике и утопии". Он различал историю войн и теорию войны, счи­тая последнюю практическим руко­водством.

"При помощи марксистского мето­да, — говорил Троцкий, - можно облегчить себе в высокой мере об­щественно-политическую и международную ориентировку... Но при помощи марксизма нельзя постро­ить полевой устав. Ошибка здесь в том., что под военной доктриной или, еще хуже, под "единым воен­ным мировоззрением" понимают и общую нашу государственную ори­ентировку, международную и внут­реннюю, и военные практические приемы, уставные правила и пред­писания, - и все это хотят как бы заново построить при помощи марксистского метода. Но наша государственная ориентировка давно строилась и строится марксистским методом, и строить ее заново из недр военного ведомства нет ника­кой надобности".

Необходимо отметить, что по фор­ме такой взгляд не вступал в проти­воречие с объективной природой первенства политики над стратеги­ей и политичности последней как высшей сферь! военного искусства. Вполне резонен  был сарказм по поводу изобретения "марксистско­го велосипеда" в военной науке и практике. Однако, по сути, и воен­ные чутко уловили эту опасность, проводилась граница дозволенного для  военной  мысли   по принципу "кесарю - кесарево", то есть* пар­тия, ее философия дадут "реалисти­ческую ориентировку" военным, а они должны заниматься своим де­лом. Абсолютизация роли политики и   политиков,   превращающая командира стратегического звена в военного   ремесленника, дорого обошлась нам позже: накануне и в первый год Великой Отечественной войны в особенности.

В таком же духе Троцкий выступил и на самом съезде: "Я думаю и те­перь, что единая военная доктрина, новейшие способы ведения войны, все дебаты на эту тему - все это дело второстепенное. Гораздо, во много раз важнее - и во много раз труднее  -  сделать  так,  чтобы у красноармейца не было ни одной вши.   Вот  непосредственная, бли­жайшая доктрина".

Выступал на этом совещании и М. Ту­хачевский  (поручик  царской армии Тухачевский в ходе гражданской вой­ны в Красной Армии командовал ар­миями и фронтами, в том числе За­падным  фронтом   в   войне против Польши в 1920 г., репрессирован в 1937 г. по так называемому "делу Тухачевского"),   солидаризируясь во многом с М. Фрунзе, считая, что военная доктрина должна охватывать вопросы политики и высшего военно­го уровня - стратегии. Полемизируя фактически  с Троцким, Тухачевский говорил что "...если мы остановимся на чистке сапог и метении полов, то всех задач мы не выполним, так как наши задачи шире, чем тактика мел­ких единиц, - есть еще и стратегия". Тухачевский, как и Фрунзе, ратовал за активную наступательную страте­гию для РККА, он также часто апелли­ровал к примеру германской наступа­тельной стратегии первой мировой войны. Тухачевский по праву считает­ся одним из основных авторов теории "глубокой наступательной операции" (хотя пальма первенства здесь, несомненно, принадлежит Триандафилову), на оперативном уровне обеспе­чивавшей реализацию наступатель­ной военной стратегии. На тактичес­ком уровне эти же задачи должны бы­ли обеспечиваться теорией "глубоко­го боя", приоритет в разработке ко­торой также принадлежит отечествен­ной военной мысли конца 1920-х -начала 1930-х годов.

Со стороны Троцкого имели место и другие выступления по поводу "единой военной доктрины", в кото­рых он не был столь уж категори­чен. Он признал правомочность формирования военной доктрины, но обоснованно предупреждал против того, чтобы доктрина вос­принималась как панацея от всех проблем: "Если мне приходилось выступать против самообольщения словом "единая военная доктрина", то это, конечно, не значит, что я боюсь, товарищи, действительно нового слова в военном деле... но я пуще всего боюсь, чтобы из это­го не выросло верхоглядства, кото­рое успокаивает, усыпляет звонки­ми словами и позволяет людям не учиться только потому, что им кто-то обещал вынуть из жилета воен­ную доктрину... новое откровение, все спасающую новую доктрину".

Такое отрицание Троцким потребности в военной доктрине во мно­гом можно объяснить и сугубо субъективными причинами, его сложными взаимоотношениями с М. Фрунзе, который тогда уже про­сматривался как едва ли не единст­венный преемник Троцкого на по­сту наркомвоенмора и председате­ля Реввоенсовета страны.

Дебаты показали, что в то время не было единогласия не только в вопросе о содержании "единой во­енной доктрины", но и в вопросе о ее необходимости для Красной Ар­мии. Прошло несколько лет, преж­де чем взгляды М. Фрунзе на пред­мет военной доктрины утвердились в качестве основополагающих. Об этом свидетельствует, в частности, следующее: в первом издании Большой Советской Энциклопедии (1928 г.) содержится определение, данное Фрунзе понятию "военная доктрина".

К этому времени Л. Троцкий уже пе­рестал быть наркомвоенмором и ут­ратил пост председателя Реввоенсо­вета республики в результате пора­жения   в  острейшей политической борьбе со Сталиным, Зиновьевым и Каменевым. В 1924 году его на этих постах сменил М. Фрунзе.

За  время своего пребывания на высших   военно-политических по­стах Советского Союза М. Фрунзе вложил много сил в проведение во­енной реформы, последствия кото­рой сказались на всем ходе пред­военного  и  даже послевоенного строительства   Вооруженных Сил. Плоды реформ М. Фрунзе сказа­лись в конечном итоге на победах Красной Армии в Великой войне. По своим масшта­бам и глубине она мало чем усту­пала знаменитым милютинским ре­формам царской армии, проведен­ным в 60 - 70-е годы XIX века, не говоря уже о реформе военно-мор­ского флота России, проводившей­ся   великим  князем Константином Николаевичем в то же время. В государственном и партийном руко­водстве СССР он был едва ли не единственным деятелем, обладав­шим большим авторитетом в ар­мии. В 1925 году М. Фрунзе умер на операционном столе. Получила распространение версия, согласно которой таким образом он был ус­транен Сталиным.

Главой военного ведомства после смерти Фрунзе стал Клемент Ворошилов, не претендовав­ший на роль военного теоретика, на авторство "единой военной док­трины" Красной Армии. Наступили иные времена. Больше подобного рода дебатов в отечественной ис­тории практически не было.

Определение   предмета военной доктрины М. Фрунзе на десятиле­тия пережило автора. Методология Свечина,  Незнамова, Уборевича, Фрунзе в определении предмета военной  доктрины,  можно смело утверждать,   не   потеряла своего значения и сегодня. Однако содер­жательная сторона военной докт­рины в каком-то отдельном, специ­альном документе так и не была оформлена вплоть до второй поло­вины 1980-х годов.

Разумеется, при этом доктринальные взгляды в этот исторический период у нашего государства име­лись, но они были как бы рассеяны по различным политическим и опе­ративно-стратегическим докумен­там, по уставам, чего, как справед­ливо писал в свое время Свечин, было явно недостаточно. И пока еще историки не обнаружили таких интегрированных документов, в ко­торых бы они сводились воедино. Так что в этом отношении накануне Великой Отечественной войны Красная Армия существенно своему грозному противнику. К попыткам сформулировать воен­ную доктрину в соответствии с ме­тодологией видных российских и советских военных мыслителей вер­нулись в нашей стране лишь во второй половине 1980-х годов, хо­тя и до этого немало было высказа­но важных доктринальных взглядов по отдельным элементам потенци­альной доктрины такими военными деятелями, как Н.В. Огарков, С.Ф. Ахромеев, В.Н. Лобов, М.А. Гареев, А.И. Грибков, и др., такими гражданскими  специалистами, как А.Г. Арбатов, С.Е. Благоволин, А.А. Васильев, С.М. Рогов, и др.

В 1994 году Президентом Россий­ской Федерации Б.Н. Ельциным бы­ли приняты его указом "Основы во­енной доктрины Российской Феде­рации". Сейчас в соответствии с решениями Президента - Верхов­ного Главнокомандующего ведется работа над уже более фундамен­тальным документом в военной до­ктрине. Работая над доктриной, мы не должны забывать тех, кто тру­дился на благо Отечества на этой ниве до нас.

Автор выражает глубокую призна­тельность за оказанную в той или иной форме помощь в работе над этой темой уже ушедшим от нас Маршалам Советского Союза Н.В. Огаркову, С.Ф. Ахромееву, генера­лам В.М. Шабанову, М.А. Мильштейну, Н.А. Ломову, В.П. Дубынину и ныне живущим Маршалам Совет­ского Союза В.И. Петрову, В.Г. Ку­ликову,  генералам М.А. Гарееву, В.В. Ларионову, В.Н. Лобову, В.В. Коробушину, Г.В. Батенину, про­фессору В.М. Кулишу и др.

Секретарь Совета безопасности Российской Федерации член-корреспондент Российской академии наук А.Кокошин

Журнал "ВОИН СОДРУЖЕСТВА" № 2, февраль - март 1998. С. 26-31.