А.А. Кокошин. Они заглянули в будущее: Александр Свечин и Георгий Иссерсон. Отечественное военно-теоретическое наследие 1920–1930-х годов и его современное осмысление.

По прошествии многих лет изучения творчества отечественных и зарубежных военных историков и теоретиков могу убежденно говорить о том, что самой значительной фигурой среди военных теоретиков является Александр Свечин – не только для своего времени, но и для современных условий. Ставлю Свечина выше Карла Клаузевица, а тем более выше Лиддел Гарта.

Очень высоко оцениваю Андрея Снесарева, Бориса Шапошникова, Георгия Иссерсона, трудившихся на военно-теоретическом поприще в этот же период. Надо вспомнить и Владимира Меликова (1897–1946), почти забытого военного теоретика (и одновременно военного историка!) – одного из учеников Свечина. Специалистам Меликов известен исследованиями по истории Первой мировой войны, Советско-польской войны 1920 года, Гражданской войны, а также капитальным трудом «Стратегическое развертывание», изданным в 1939-м и имевшим весьма актуальное звучание накануне Великой Отечественной войны.

В ряду видных военных теоретиков 1920-х и 1930-х годов – Владимир Триандафилов, Иероним Уборевич, Роберт Эйдеман, Александр Егоров, Евгений Шиловский и др. Далеко не все написанные ими работы выдержали проверку временем, нередко в них содержались принципиальные ошибки. Но в целом публикация их исследований, активные дискуссии того времени по актуальным военно-историческим и военно-теоретическим проблемам создавали особую творческую атмосферу.

Которая была, к сожалению, на десятилетия утрачена после массовых репрессий в отношении высшего и старшего командного состава РККА (и РККФ) в 1937–1939 годах. Многие репрессированные были прекрасными педагогами и воспитателями. О чем имеется немало свидетельств их учеников – советских военачальников, одержавших выдающуюся победу над нацистским вермахтом.

АЛЕКСАНДР СВЕЧИН

Александр Андреевич Свечин (1878–1938), будучи профессиональным военным, пройдя две большие войны (Русско-японскую и Первую мировую), окончив императорскую Академию Генерального штаба, в своих трудах на высочайшем уровне исследовал вопросы международной политики, внутренней политики государств, мировой экономики. Он блестяще владел немецким и французским языками, изучил огромный пласт военной и гражданской литературы по политической истории войн и экономическим вопросам. Эрудиция Свечина, его способность оперировать многими разнообразными фактами и параметрами носят экстраординарный характер. В этом отношении Александр Андреевич остается, по-видимому, непревзойденным военным теоретиком.

У Свечина был богатый опыт и строевой командной службы, и штабной, в том числе опыт разведывательной работы (тогда говорили «разведочной») – как в царской армии, так и в РККА. (По предоставленным мне данным из архива ГРУ Генштаба ВС РФ, аналитическая работа Свечина в Разведуправлении Наркомата обороны СССР была весьма высоко оценена его начальником комкором Семеном Урицким.)

Свечина отличает строгая логика, раскрепощенная, освобожденная от всяких догм мысль, исключительная научная и гражданская честность, что создавало для него немало проблем в жизни. Будучи генералом царской армии, затем служа в РККА, он не заискивал перед новой властью, не чернил прошлого, но и не уклонялся от освещения сложных, весьма проблемных мест в политико-военной и военной истории дореволюционного периода.

Главный труд Свечина – «Стратегия» (изданный сначала в 1926, а затем в 1927 году) – высится как сложная многомерная конструкция политико-военной, оперативной, тактической, военно-стратегической мысли, скрепленная крепким профессионализмом, высокой ответственностью перед своим народом, перед Вооруженными силами нашего Отечества. Она возвышается надо всем, что было создано до него и после него.

«Стратегия» Свечина была переиздана в 2003 году прежде всего стараниями незабвенного генерал-майора Игната Даниленко, профессора Военной академии Генштаба ВС России. Большую работу по возрождению наследия Свечина проделали полковники Александр Савинкин и Александр Кавторадзе, подполковник Юрий Думби (защитивший весьма достойную диссертацию по творчеству Свечина). А одним из первых, кто начал заниматься восстановлением наследия Свечина в 1960-е годы, был генерал-майор Валентин Ларионов, один из моих учителей и соавторов.

Александра Свечина расстреляли в 1938 году по сфабрикованному обвинению. Он своей вины на скоротечном следствии не признавал, никого не оговорил. Был полностью реабилитирован в 1956 году.

Где-то в середине 1970-х ветеран-генштабист, полковник, доктор исторических наук Василий Кулиш говорил мне, что «Стратегию» Свечина после его гибели тайком хранили у себя многие офицеры Генштаба РККА и во время Великой Отечественной частенько обращались к ней за советом. Как рассказывал мне (тоже где-то в середине 1970-х) генерал-полковник Николай Ломов, его непосредственный начальник замечательный советский генштабист генерал Сергей Штеменко, занимавший во второй половине Великой Отечественной войны пост начальника главного оперативного управления Генштаба РККА, не раз бывавший у Сталина в кабинете, видел эту книгу Свечина на столе вождя.

В «папке Сталина» в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) был обнаружен еще один крупный труд Свечина – «История военного искусства» – с многочисленными подчеркиваниями красным карандашом, что было в привычке Сталина. Когда была им прочитана (причем досконально) эта книга, не совсем ясно – архивных свидетельств нет.

ПРЕОДОЛЕТЬ РАЗОБЩЕННОСТЬ НАУК

Свечин не раз сетовал, что «мы вовсе не имеем историю войн; в лучшем случае так называемая военная история представляет только оперативную историю». Он также отмечал, критикуя многие современные ему работы, что «причинная связь военных событий ищется лишь под углом зрения чисто военных соображений, что, безусловно, ошибочно». Александр Андреевич подчеркивал необходимость учета исследователями военной стратегии всего комплекса политических факторов – иначе, по его словам, «стратегия вопиет от искажения логики событий военными историками».

Эти замечания Свечина остаются справедливыми и для многих современных военно-научных исследований.

Как и Свечину, ряду других отечественных военных теоретиков – Андрею Снесареву, Борису Шапошникову, Николаю Кладо – было свойственно глубокое осмысление проблем военной науки и связанных с нею проблем общественных наук в целом. Общим у всех этих авторов было убеждение в том, как велика роль особого для военной (и политико-военной) теории исторического знания, особенно политической истории войн. Отмечая особую важность исторических исследований, уместно вспомнить замечание Шапошникова, что история дает не готовые результаты, но «отправные знания для познания войн».

Свечин шел по стопам видного дореволюционного военного теоретика генерала Николая Михневича, который причислял военную науку к социальным наукам. Александр Андреевич отмечал в «Стратегии», что наука о стратегии – часть социологии (сегодня мы сказали бы – скорее политической науки). Этот тезис глубоко и очень убедительно обоснован Свечиным.

Можно говорить о том, что разобщенность многих сугубо военно-научных исследований и работ в области политологии и социологии, имеющих отношение к проблемам войны и мира, до сих пор не преодолена. На преодоление этого разрыва должны быть направлены усилия и гражданских, и военных ученых и специалистов. (Нельзя не вспомнить, что противником изоляции военной науки от других общественных наук выступал многолетний президент Академии военных наук генерал армии Махмут Гареев, выдающийся военный теоретик и историк).

Свечин большое внимание уделил аспектам заблаговременной подготовки к войне, ее внутриполитическому и экономическому обеспечению. Он писал о необходимости иметь «экономический Генеральный штаб», что в годы Великой Отечественной войны реализовалось в деятельности такого органа, как Государственный комитет обороны (ГКО).

Крупной заслугой Свечина является отработка в его «Стратегии» концепции «перманентной мобилизации» применительно к будущей войне. Перманентная мобилизация сыграла огромную роль, особенно в тяжелейших для нашей страны и Красной армии условиях 1941 и 1942 годов, когда Советский Союз дважды оказался на грани катастрофы. В экстренном порядке формировались многие сотни новых стрелковых дивизий, танковых бригад, которые в большинстве своем скоротечно вводились в бой.

Свечин глубоко изучил Первую мировую войну, Франко-прусскую войну 1870–1871 годов, войны XVIII века и более ранних периодов. В этом отношении им был учтен опыт творчества Клаузевица (о котором Свечин написал книгу, изданную в 1935-м).

Изучая военную историю в контексте политической истории войн с учетом экономических, демографических и физико-географических факторов, Свечин опирался и на труды немецкого гражданского историка Ганса Дельбрюка (1848–1929), который известен разработкой этих факторов. За уважительное отношение к таким аспектам творчества Дельбрюка Свечина не раз подвергали жесткой критике.

Свечин был не чужд и такой науке, как психология. Следуя примеру военно-исторических исследований Клаузевица, он дал тонкие психологические оценки поведения многих военных руководителей.

Свечин и Шапошников в труде «Мозг армии» по ряду принципиальных вопросов теории войны пошли дальше и глубже Клаузевица. Это относится и к вопросу о примате политики по отношению к военной стратегии. Отмечали они и важность обратной связи между ними. На основе таких размышлений они делали исключительно важные выводы относительно задач стратегического управления (руководства) при подготовке и ведении войны. Это относится и к формуле «интегрального полководца» для будущей войны, предложенной Свечиным и поддержанной Шапошниковым.

В годы Великой Отечественной эта формула воплотилась в идею Ставки Верховного главнокомандования (органически сочетавшейся с ГКО), во главе которой встал глава ВКП(б) и Совета народных комиссаров Сталин. Идея «интегрального полководца» с учетом всей специфики политико-военной обстановки имеет практическое значение и в современных условиях.

Чтобы «заглянуть в будущее» (этим будущим в первую очередь стала Вторая мировая война), Свечин проделал огромную военно-историческую работу. Его предвидения уникальны. Он предвидел неустойчивость Версальской системы, созданной победителями в Первой мировой войне, судьбу Чехословакии, нападение Германии на Польшу в начале будущей войны, значение стратегической обороны для СССР, тяжелый характер будущей войны и др.

Единственным, кто превзошел Свечина в политико-военных предвидениях, был Фридрих Энгельс, который с исключительной прозорливостью за 28 лет до начала Первой мировой писал о характере этой войны и ее последствиях. Современные исследователи крайне редко обращаются к этим предвидениям Энгельса. А они весьма поучительны – прежде всего фундаментальной методологической основой, опять же с опорой на серьезное комплексное изучение политической и военной истории, включая вопросы военно-технической эволюции.

О предвидениях Свечина мне довелось писать в 1990 году в специальной статье в соавторстве с генералом армии Владимиром Лобовым, весьма серьезным военным ученым и видным военачальником с богатейшим опытом военной службы, включая кратковременное (к сожалению) пребывание на посту начальника Генштаба ВС СССР.

ГЕОРГИЙ ИССЕРСОН

В один ряд с предвидениями Свечина я бы поставил и предвидения Георгия Самойловича Иссерсона (1898–1976). В труде «Новые формы борьбы», изданном в 1940 году, он дал исключительно важные оценки начавшейся Второй мировой войны. Они не того политико-военного уровня, как предвидения Энгельса и Свечина, но чрезвычайно ценны в оперативно-стратегическом плане.

Иссерсон сделал среди прочего вывод о том, что в войне с Польшей Германия осенью 1939 года смогла обеспечить «небывалую стратегическую внезапность» за счет того, что поляки не могли распознать, в какие промежутки времени происходила мобилизация, сосредоточение и развертывание сил вермахта. Он также отмечал, что «ведение решительных операций» на окружение и уничтожение «приобрело новые возможности».

Иссерсон рассматривал развитие военного искусства в необходимой динамике, заглядывая в ближайшее будущее. Он прозорливо писал: «С точки зрения осуществления новых форм военного искусства война в Испании могла бы быть названа прологом драмы, германо-польская война – завязкой драмы и война в Западной Европе – ее развитием... Финал всей драмы скрывается еще в будущей истории».

Заметим, что оценки и выводы Иссерсона были сделаны в доступной форме – в виде монографии. А не в секретной записке, направленной «по инстанции» и, возможно, затерявшейся бы в недрах Генштаба РККА. (Где в предвоенное время происходила слишком частая смена руководства, кадрового состава. Вместо расстрелянного в 1939 году начальника Генштаба Александра Егорова на этот пост был назначен Шапошников, затем он был заменен Кириллом Мерецковым, а тот через несколько месяцев – Георгием Жуковым. То же происходило и в ведущих подразделениях Генштаба и центрального аппарата Наркомата обороны в целом. Как отмечал, например, бывший заместитель начальника Главного разведывательного управления Генштаба ВС РФ генерал-лейтенант Вячеслав Кондрашов, в 1937–1939 годах были расстреляны подряд четыре руководителя военной разведки Красной армии.)

Исследование, проведенное Иссерсоном по горячим следам германо-польской войны 1939 года, было осуществлено исключительно с использованием открытых источников. Тем самым он блестяще реализовал мысль Свечина в его «Стратегии» (а также Шапошникова в его труде «Мозг армии»), что в первую очередь надо изучать противника на основе опубликованных материалов, которых было немало и в тот, и в последующие периоды за рубежом. Важнейшие разработки Иссерсона, увы, не были приняты во внимание в советском предвоенном политико-военном и оперативно-стратегическом планировании, хотя они могли бы сыграть важную роль в прогнозировании стратегии нацистского вермахта в отношении СССР накануне 22 июня 1941 года. Георгий Самойлович был репрессирован в 1941 года, приговорен к расстрелу, замененному 10 годами лишения свободы. Реабилитирован в 1955 году.

Специалистам известно, что Георгий Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» честно признавал, что ни он, ни нарком обороны Семен Тимошенко не смогли предвидеть характер действий нацистского вермахта против наших войск летом 1941 года. Для нас эти действия трагично обернулись стратегической внезапностью – именно в том духе, как это выявил в своем труде «Новые формы борьбы» Иссерсон.

Иссерсон (наряду с Триандафиловым, Коленковским, Тухачевским, Эйдеманом и др.) внес значительный вклад в разработку «теории глубокой операции» – предмет заслуженной гордости советской военной науки того периода. К сожалению, у нас отсутствовали аналогичные разработки по проблемам обороны, а они были бы крайне востребованы в 1941 и 1942 годах. Значительная часть наследия Иссерсона была недавно основательно проанализирована в монографии Алексея Кривопалова («В тени глубокой операции. Подготовка Красной армии к войне на западной границе в 1926–1941 гг.». М., 2022).

О значении наследия других выдающихся отечественных военных теоретиков мы расскажем в следующем номере.

https://nvo.ng.ru/realty/2023-10-05/1_1256_future.html