МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ В ИНТЕРЕСАХ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИИ

Прогнозирование в интересах национальной безопасности России охватывает широкий круг процессов и явлений. Среди них важную роль играет прогнозирование изменений в системе мировой политики и мировой экономики, прогнозирование внутреннего экономического развития России, оценка перспектив изменения демографической ситуации в нашей стране, прогнозирование развития её промышленного и научно-технического потенциала.

Особое место занимают вопросы научно-технического прогнозирования – определение перспектив развития технологий военного и специального назначения, технологий потенциально двойного использования, а также гражданских технологий. Можно также говорить о прогнозировании развития технических и человеко- машинных систем различной сложности.

Крупной темой для прогнозирования в интересах национальной безопасности является вопрос о возможной следующей революции в военном деле – прежде всего, благодаря развитию различных технологий, а также развития форм и способов ведения вооруженной борьбы.

Последние всегда находились под сильнейшим воздействием ситуации в мировой политике, зависели от состояния международных отношений.

Очевидно, что значительное место должно быть уделено всему комплексу средств, призванных обеспечить надежное, убедительное стратегическое сдерживание – как ядерное, так и неядерное. В вопросах ядерного сдерживания речь должна идти не только о средствах поражения – ядерных боеприпасах (как главной части боевых блоков), средствах их доставки и платформах для средств доставки (ракетные подводные лодки стратегического назначения, многоцелевые атомные подводные лодки, самолеты дальней и фронтовой авиации), но и о целом ряде других средств. Среди последних – система предупреждения о ракетном нападении с ее двумя основными компонентами, система контроля космического пространства, системы боевого управления стратегическими ядерными силами.

Прогнозы развития сил и средств ядерного сдерживания России должны осуществляться с учетом того, как будут развиваться аналогичные средства США и других ядерных держав. При это мне обходим и прогноз развития средств противоракетной обороны другой стороны, а также своих собственных возможностей в области противоракетной обороны. Применительно и к наступательным средствам, и к оборонительным средствам речь должна идти и о прогнозе, связанном с развитием того, что называется уже в течение нескольких десятилетий «оружием на новых физических принципах (ОНФП), – о различных лазерных средствах поражения, об использовании ускорителей частиц, электродинамических ускорителей массы и др.

Все эти средства стали появляться еще на рубеже 60–70-х годов ХХ в., и на них возлагались большие надежды. Особенно большой всплеск интереса к этим средствам наблюдался в 1980-е годы в связи с объявлением Президентом США Р. Рейганом «Стратегической оборонной инициативы» (СОИ) – масштабной программы НИОКР по созданию много эшелонной системы противоракетной обороны Соединенных Штатов. Эта ПРО была призвана, как декларировалось Р. Рейганом, «сделать ядерное оружие бесполезным и устаревшим». То есть это была заявка на новую революцию в военном деле, которая перечеркнула бы революцию, произведенную ядерным оружием.

История с программой СОИ, с прогностическими заключениями, которые представляли весьма оптимистические оценки возможности создания такой противоракетной обороны, в том числе ее космических эшелонов, весьма поучительна. Достижения в области средств противоракетной обороны имеются, но они и через 30 лет после объявления программы СОИ остаются значительно более скромными, чем это постулировалось энтузиастами этой программы в США.

Революция в военном деле, связанная со скачкообразным ростом разрушительной мощи средств поражения в результате создания (и массового принятия на вооружение) ядерного оружия сохраняет свою значимость и в настоящее время и на всю обозримую перспективу – вплоть до конца XXI столетия, а возможно, и далее. Альтернативы ядерному сдерживанию не предвидится, однако наличие ядерного оружия, как известно, не предотвратило бурного и многопланового развития обычных вооружений, сил и средств общего назначения.

Весьма актуальным для интересов национальной безопасности России является вопрос о развитии системы неядерного (предъядерного) стратегического сдерживания с применением различного дальнобойного высокоточного оружия в неядерном оснащении – с использованием как морских, так и авиационных платформ. Эффективность, убедительность системы неядерного стратегического сдерживания во многом связана с возможностями системы космической навигации, разведки, доразведки, целеуказания, особенно с использованием космических средств разведки. Наличие системы неядерного (предъядерного) стратегического сдерживания призвано нейтрализовать действия другой стороны («оппонента») по осуществлению эскалационного доминирования в условиях острой кризисной ситуации.

Предметом комплексного политико-военного, военно-стратегического и научно-технического прогнозирования должен быть не только ядерный российско-американский баланс, который в настоящее время является главным в обеспечении глобальной стратегической стабильности, но и более сложные конфигурации, связанные с развитием стратегических ядерных сил других государств. Это относится, в частности, к КНР и Индии.

Есть признаки того, что, превращаясь во «вторую сверхдержаву», Китай не будет довольствоваться применительно к своим стратегическим ядерным силам (СЯС) уровнем «минимального сдерживании». Можно с высокой степенью вероятности предполагать, что в определенный момент в среднесрочной (или более отдаленной) перспективе КНР пойдет на увеличение числа развернутых носителей и боезарядов, тем более что научно-технический задел для этого в Китае за последние 10–15 лет безусловно сделан. Важным фактором в принятии такого решения Пекином будет восприятие того, как развивается и будет развиваться американская система ПРО, насколько ее развитие будет рассматриваться как угроза нейтрализации китайских СЯС при их применении в ответных действиях (китайское доктринальное положение о неприменении ядерного оружия первыми сохраняется).

С большой степенью вероятности можно ожидать появления у КНР и принципиально нового стратегического бомбардировщика межконтинентальной дальности, который мог бы использовать крылатые ракеты как в ядерном, так и в неядерном оснащении. В этом случае китайские стратегические ядерные силы превратились бы из «диады» в «триаду».

Полезным интеллектуальным упражнением для сопоставления прогнозов развития средств вооруженной борьбы могут быть предположения о характере новой потенциальной революции в военном деле. Она во многом может быть связана с новым скачком в развитии робототехники военного назначения, с новыми достижениями в области средств снижения заметности (не только военной техники, но и военного персонала), с прорывами в возможностях ведения боевых кибернетический операций (как наступательных, так и оборонительных) и с рядом других научно-технических достижений. Уверенно фиксируется рост использования робототехники в ряде развитых стран, прежде всего в США (уже в 2010 г., по ряду сведений, США имели 12 тыс. наземных роботов с разной степенью автономности и различного назначения и более 8 тыс. авиационных роботов). Если в ходе войны в Ираке в американской группировке имелся один робот на 50 солдат, то в ходе боевых действий в Афганистане это соотношение составило уже 1:30[1].

Что касается робототехники (боевых роботов), то здесь необходимо принимать во внимание не только сугубо технические возможности (а речь идет, прежде всего, о новых достижениях, повышающих, в частности, возможности бортовых вычислительных комплексов с использованием «искусственного интеллекта»)[2]. Необходимо также принимать во внимание и правовые и гуманитарные аспекты применения боевой робототехники, к которым все чаще привлекают внимание различные специалисты[3]. Правовые и гуманитарные факторы в этом и в других случаях должны быть составной частью соответствующих научно-технических прогнозов.

Научно-техническое прогнозирование во многом осуществляется в парадигмах технологических укладов (в КНР используется парадигма научно-технических революций). Есть немало свидетельств того, что наступление шестого технологического уклада задерживается. Уже на протяжении более чем двух десятков лет по многим направлениям научно-технического развития гражданские технологии развиваются быстрее, чем военные. Во многих странах идет более масштабное заимствование оборонно-промышленным сектором нововведений из гражданского сектора, а не наоборот, как это часто было в предыдущие десятилетия. Это характерно как для США, так и для КНР и недоучитывается в нашей стране. На основе экстраполяции соответствующих тенденций в будущее в этих странах были приняты различные управленческие решения, законодательные акты. Так, например, недавно в КНР было принято решение о ликвидации специального автономного органа по руководству ОПК. Этот орган, как отмечается в материалах Института Дальнего Востока РАН, стал теперь частью министерства промышленности КНР. Очевидно, что модернизация российского ОПК может быть успешной только в случае масштабного развития гражданской наукоемкой промышленности.

Главнейшим элементом технологий на обозримую перспективу остается электроника, и прежде всего, микроэлектроника[4]. При научно-техническом прогнозировании в интересах национальной безопасности необходимо принимать во внимание соотношение военной и гражданской электроники (и технологий в целом). При этом необходимо учитывать специфику СВЧ-электроники, которая более быстрыми темпами во многих сегментах развивается именно в военной сфере.

Те или иные системы вооружений создаются под определенные военные задачи (стратегического, оперативного и тактического уровня) и под определенные политико-военные установки. Возможности создания таких систем во многом определяются и ресурсами, имеющимися у государства, – как материальными, так и интеллектуальными, наличием критической массы «человеческого капитала», качеством этого капитала. Большую роль играет и мотивация творцов систем вооружений, их понимание национальных интересов, уровень патриотизма.

Очевидно, что оценки состояния «человеческого капитала» должны быть важным компонентом научно-технического прогнозирования в интересах национальной безопасности. Измерение качества «человеческого капитала» – это весьма сложная задача, требующая привлечения экспертов очень высокого уровня.

Предметом военно-технического прогнозирования должны быть не только новые технологии и системы вооружений, но и судьба тех систем, которые уже длительное время находятся на вооружении различных стран, являясь неотъемлемой частью облика их вооруженных сил. Примером могут быть ударные авианосцы ВМС США, которые на протяжении всех десятилетий после Второй мировой войны были символом морского могущества Соединенных Штатов, едва ли не главным средством их господства в Мировом океане.

В связи с активным развитием средств борьбы с авианосцами (прежде всего в КНР) с применением высокоточного оружия в неядерном снаряжении и с учетом огромной стоимости авианосцев и в целом авианосных ударных групп (АУГ) в США под вопрос ставится целесообразность развития этого компонента ВМС США. В то же время в Индии и особенно в КНР большое внимание уделяется подобному типу надводных кораблей. Однако в КНР и Индии перед авианесущими кораблями ставятся свои, специфические задачи, отличные во многом от тех, что ставятся перед АУГ ВМС США. Эти военные задачи являются прямой производной от внешнеполитических установок Пекина и Нью-Дели, от восприятия «политическим классом» этих стран своего места в системе мировой политики, от формулирования ими своих национальных интересов, прежде всего, интересов национальной безопасности.

         Вопрос о строительстве авианосцев для ВМФ РФ активно обсуждается в нашей стране. Очевидно, что он должен рассматриваться на основе долгосрочных прогнозов развития мировой политики, политико-военной и военно-стратегической обстановки в мире, прогнозов экономического и научно-промышленного развития России. Замедление темпов экономического роста в РФ, пробуксовка с модернизацией отечественной промышленности могут поставить под вопрос не только сроки проектирования и строительства авианосцев для российского флота, но и саму возможность создания и принятия на вооружение таких кораблей.

Новые технологии и системы вооружений появляются не только в результате политико-военных установок соответствующих руководителей. Они во многих случаях являются продуктом развития собственно науки и техники. С организационной точки зрения это означает, что предложения об использовании тех или иных технологий в военных целях, предложения о создании различных систем вооружений, специальной техники (имея в виду не только сугубо военную составляющую национальной безопасности) часто поступают военному ведомству, государственному руководству от разработчиков техники, от ученых… Так что необходимо иметь в виду оба основных механизма взаимосвязи между политикой, военным делом и научно-технической сферой.

Огромное значение для интересов национальной безопасности, обеспечения реальной боеспособности вооруженных сил любого государства (в том числе для демонстрации способности осуществлять убедительное стратегическое сдерживание, особенно в его неядерном измерении) имеет все более усложняющийся комплекс разведывательных информационно-коммуникационных средств, которые образуют сложные и сверхсложные машинные и человеко- машинные системы. Оценки перспектив их развития, их роли в решении тех или иных задач, стоящих перед Вооруженными силами и другими «силовыми структурами», – очень важная задача для научно-технического и военно-стратегического прогнозирования, которая, как представляется, еще ждет адекватной отработки методологического и методического аппарата.

В современных условиях новую систему – боевую или вспомогательную – нужно рассматривать, прежде всего, в привязке к средствам разведки, целеуказания, связи и боевого управления. Сначала необходимо разрабатывать и развертывать такие средства, а затем уже заниматься разработкой новых средств поражения, соответствующих платформ – самолетов ударной авиации, надводных и подводных боевых кораблей, танков и др. Нужно поменять местами очередность всего комплекса средств вооруженной борьбы. Это требует значительных интеллектуальных усилий и военных (командующих, операторов, которые обслуживают технику), и тех, кто создает эту технику – тот, кто создает эту технику, должен иметь представление о характере применения военной силы (боевой и небоевой) на среднесрочную и долгосрочную перспективу. С учетом большого объема проблем, накопившихся в информационно- коммуникационной сфере в нашей стране, речь должна идти и об изменении менталитета у многих лиц, принимающих решения об изменении механизмов принятия решений.

Говоря об экономических прогнозах в интересах национальной безопасности, можно отметить, что крупнейший вопрос – это как долго будет сохраняться сырьевая экономика в РФ, если будут в тех или иных вариантах предприняты масштабные действия по реализации политики новой индустриализации, объявленной В.В. Путиным в 2012 г. В этой связи большой интерес представляет, в частности, прогноз изменений в энергетическом секторе мировой экономики, особенно последствий для интересов России широкомасштабного производства сланцевого газа и нефти в США и других странах. Следует принимать во внимание неудовлетворительные результаты мирового опыта экономического прогнозирования, особенно применительно к мировому финансово-экономическому кризису 2008–2010 гг. Имеются свои проблемы в краткосрочном и среднесрочном экономическом прогнозировании и в России.

Научно-техническое (технологическое) прогнозирование в интересах национальной безопасности в современных условиях необходимо осуществлять с учетом как декларированных, так и недекларированных санкций США и их союзников в отношении России в связи с «украинским кризисом». Следует учитывать, в частности, возможность воссоздания в том или ином варианте практики западного КОКОМ (Координационного комитета по экспортному контролю), жестко ограничивавшего передачу технологий в СССР и другие соцстраны.

Действительно успешных прогнозов политико-военного и военно-стратегического плана в мировой истории крайне мало. Немало ошибочных прогнозов имеется и в экономической и научно- технической сферах. Гораздо больше несбывшихся предвидений. Но попытки прогнозирования не прекращаются, ибо сами интеллектуальные усилия в этой области весьма плодотворны.

Базовым методом прогнозирования в различных сферах является определение тенденций, которые действовали бы на определенный период в будущем. Часто именно определение тенденций и является основой для планирования и принятия решений[5]. Само по себе выделение таких тенденций – это достаточно сложная интеллектуальная деятельность, требующая привлечения ученых, экспертов высокого уровня на всех стадиях проведения исследования. Один наиболее квалифицированный эксперт может быть важнее десятка экспертов средней квалификации. Это надо постоянно иметь в виду при учете мнений различных экспертов. Особого внимания требуют нестандартные, в том числе парадоксальные, мнения экспертов. Эксперты – это и ученые, и специалисты в отдельных областях предмета прогнозирования, и обладающие большим опытом практической работы деятели разного ранга. Особенность опытных практических работников – полуинтуитивное использование метода исторических аналогий. А этот метод наряду с логической экстраполяцией в будущее (линейной и нелинейной) выявленных тенденций является одним из краеугольных камней прогнозирования (да во многом и планирования).

Обращение к историческим аналогиям – это один из основных способов мышления и многих политиков, обладающих должными знаниями в области отечественной и зарубежной истории[6]. Что касается ряда прогнозов научно-технического развития, демографических прогнозов, экономических прогнозов, то здесь могут найти свое применение в довольно широких масштабах различные более формализованные методы, в том числе математические модели.

Очень часто политическое и политико-военное планирование осуществляется без какой-либо опоры на прогнозы, подготовленные учеными, экспертами. Например, в «Четырехгодичном обзоре по вопросам обороны» 2014 г. Министерства обороны США в разделе «Будущая среда безопасности» описываются тенденции, которые могут сохраниться только в течение нескольких ближайших лет[7].

Широкое распространение оправданно получил сценарный метод прогнозирования, который можно рассматривать как более сложную методику, нежели просто выделение тенденций на определенный период в будущем. Один из примеров использования сценарного подхода в прогнозировании представлен в данной работе в Приложении «Сценарии развития Восточной Сибири и Дальнего Востока до 2030 года». В соответствии с парадигмой сценарного прогнозирования прогноз – это ответ на вопрос: «Что будет, если…?» Для ответа на эти «если» формулируется ряд сценарных гипотез[8]. Неотъемлемым свойством научных прогнозных исследований является вариативность. Так что сценарное прогнозирование – это разработка условных представлений об особенностях развития изучаемого объекта. Оно предполагает также оценку его возможного состояния на отдельных этапах прогнозного периода[9].

В настоящей работе автор рассматривает проблемы прогнозирования и планирования и с позиций ученого, и с позиций потребителя прогнозной (или околопрогнозной) продукции в период своего пребывания на постах первого заместителя министра обороны РФ, секретаря Совета обороны РФ, секретаря Совета безопасности РФ, депутата Госдумы ФС РФ.

Наибольшую ценность представляют прогнозы, которые становятся предметом внимания высшего государственного руководства и высшего военного командования, – т.е. те прогнозы, которые могут служить если не основой, то интеллектуальным, логическим контекстом при принятии важнейших решений. То есть прогноз в этом случае призван содействовать рационализации принимаемых решений, в том числе на основе глубокого понимания национальных интересов своей страны, в частности интересов национальной безопасности.

Следует иметь в виду, что многие политические и политико- военные решения принимаются не на основе рационального анализа, а на иррациональной эмоциональной основе. Причем, если это происходит в кризисной ситуации, то решения принимаются под воздействием стресса, в условиях жесткого лимита времени. Иррациональный компонент может присутствовать при принятии решений по крупнейшим вопросам войны и мира, фактически жизни и смерти государства. Они могут присутствовать и при принятии решений военно-технического порядка.

В данной работе автор счел необходимым остановиться на таких вопросах, как основные категории прогнозирования; значение понятий международные отношения и мировая политика для прогнозирования в интересах национальной безопасности; значение системного подхода к политическому и политико-военному прогнозированию; поиск точек бифуркации при прогнозировании.

Автор счел полезным вновь, как и в ряде других своих работ, обратиться к историческому опыту наиболее крупных, значимых предвидений в области мировой политики, которые имели прямое отношение к проблемам национальной безопасности нашей страны.

Эти предвидения на первых взгляд не имеют прямого отношения к задачам современного прогнозирования в интересах национальной безопасности России. Тем не менее, они весьма поучительны. Предвидения, например, Ф. Энгельса, А.А. Свечина, М.Н. Тухачевского задают определенную «верхнюю планку» для политического и политико-военного прогнозирования. Они носили явно системный характер, ибо в них речь шла о взаимодействии важнейших структурных элементов систем мировой политики соответствующих периодов истории. Эти предвидения лишний раз демонстрируют важность системного подхода к мирополитическим явлениям, необходимость детального изучения конкретных систем и подсистем мировой политики.

В подобного рода исследованиях крайне важно обращаться к поиску таких потенциальных изменений в будущем, которые могут нарушить эволюционных характер развития системы мировой политики, в частности через скачкообразные изменения в развитии ее отдельных подсистем и даже отдельных государств. В ряде современных прогностических исследований указанный подход именуется поиском будущих «стратегических шоков». Предвидение таких «шоков» – одна из наиболее сложных задач при прогнозировании в интересах национальной безопасности.

В определенной мере эта задача связана с нахождением точек бифуркации (о чем идет речь в соответствующей главе данной работы), но не идентична ей. Яркий пример известного «шока» являются события 11 сентября 2001 г. в США – акт «мегатеррора» в Нью-Йорке, который оказал огромное значение на американскую политику национальной безопасности Соединенных Штатов. Возможно, мы сейчас переживаем момент такого «стратегического шока» применительно к глубокому кризису на Украине, воссоединению Крыма с Россией, реакции на эти события со стороны политических элит США и стран Евросоюза. Нельзя не отметить, что в ряде случаев эта реакция носит исключительно нервозный, во многом иррациональный характер.

Оценки угроз национальной безопасности должны носить прогностический характер, или, по крайней мере, опираться на соответствующие прогнозы (что далеко не всегда имеет место). Но такие оценки нельзя делать без рассмотрения, глубокого понимания национальных интересов страны, прежде всего, рассмотрения жизненно важных и стратегических интересов.

Национальные интересы в свою очередь тесно связаны с современным понятием «нация» («государство-нация»), которое трактуется часто произвольно, что ведет к искажению логики определения национальных интересов, в том числе интересов национальной безопасности.

Понятия национальные интересы и национальная безопасность активно используются в российской политической лексике, в официальных документах, несмотря на наличие в Конституции РФ понятия «многонациональный народ».

Национальные интересы – это интересы и государства и гражданского общества (гражданской нации). Чем более консолидировано в социальном, идейном, экономическом и политическом отношении общество, чем более тесные прямые и обратные связи между государством и гражданским обществом, тем более четко формируются национальные интересы, тем легче государству и обществу проводить их в жизнь. Наличие, например, большого разрыва в доходах населения, в экономическом и социальном положении «верхов» и «низов» создает проблемы и для определения национальных интересов, и для их реализации.

Понимание национального интереса появляется у политического класса в стране после определенного периода существования нации. Это сложный процесс, требующий, в частности, значительного интеллектуального напряжения, причем носящего во многом специальный, целевой характер.

Киссинджер в свое время справедливо писал о том, что в объединенной по-бисмарковски «железом и кровью» Германии вплоть до начала Первой мировой войны дело с пониманием национальных интересов у большей части политиков обстояло не лучшим образом. Это, как известно, крайне негативно сказалось на внешней и военной политике Германской империи, способствовало началу Первой мировой войны в 1914 году.

Предтечей концепта национальные интересы можно считать концепт государственного интереса (raison d’etat), получивший наиболее ярко выраженный характер во Франции во времена правления таких первых министров, как кардинал Ришелье (1585–1642) и его преемник кардинал Мазарини (1602–1661). Этот концепт преобладал и во внутриполитических, и во внешнеполитических делах Франции.

 

Глава 1.

 

О НЕКОТОРЫХ ОСНОВНЫХ КАТЕГОРИЯХ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ

 

К числу категорий прогнозирования в различных сферах, связанных с обеспечением национальной безопасности России, можно, прежде всего, отнести предсказуемость и неопределенность, функциональная ориентация и временной диапазон (или время упреждения).

При исследовании проблем будущего могут быть использованы различные термины. Помимо прогнозирования, среди них – предвидение, форсайты, дорожные карты и др. Имеет право на жизнь и такой термин, как «ориентированный в будущее технологический анализ»[10]. Употребляется и понятие предсказание, однако, следует преодолеть распространенную подмену понятий прогноз понятием предсказание, на что справедливо обратили внимание В.В. Ивантер и М.Ю. Ксенофонтов. Эти авторы пишут, что «качество прогноза определяется не точностью предсказания, а адекватностью описания механизма формирования последствий реализации рассматриваемого варианта политики и соответствующих экономических оценок»[11].

В технологическом прогнозировании важна не способность точно предвидеть, а скорее способность минимизировать «сюрпризы» и определить потенциальные угрозы национальной безопасности от нарождающихся новых технологий. Новые технологии – одно из главнейших средств обеспечения внезапности действий в отношении противников и соперников. В разработке Национального исследовательского совета национальных академий США отмечается, что «цель прогнозирования не предвидеть будущее, а сказать вам, что вам нужно делать для того, чтобы действовать должным образов в настоящем»[12].

Ученые из Принстонского университета К. Норр и О. Моргенштерн в свое время поставили под сомнение правомерность использования понятий «предвидение» (prediction) и «прогнозирование» (forecasting) в исследованиях перспектив развития мировой политики. Их утверждение основывалось на том, что многие усилия по политическому и социальному прогнозированию не дали искомых результатов. Норр и Моргенштерн предложили другой, гораздо менее обязывающий термин, – предположение (conjecture). Они писали: «Мы предпочитаем термин “предположение” исключительно из-за того, чтобы отличать этот вид исследовательской деятельности от более амбициозных форм предвидения. Исследователь, занимающийся предположением, осведомлен или должен быть осведомлен о невозможности высокоточного предвидения широкого диапазона явлений»[13]. С тех пор, когда названными двумя авторами была высказана эта мысль, прошло несколько десятилетий, и в разных странах было выполнено немало различных исследований, претендующих на то, чтобы «заглянуть в будущее», многие из них оказались неудачными попытками. В современных условиях термин «предположение» (conjecture) используется редко. Наибольшее распространение имеет термин «прогнозирование».

Но в принципе предостережения Нора и Моргенштерна следует считать весьма полезными, особенно для лиц, принимающих решениях: они не должны ждать от прогнозирования слишком точных результатов.

Необходимо различать понятия «неопределенность будущего» и «непредсказуемость в принципе». Разрешение проблемы неопределенности, т.е. уменьшение ее степени, во многом зависит от уровня совершенства методологии и методов прогнозирования, от адекватности поставленным задачам исходных данных для диагностики состояния объекта и для прогнозирования. Проблема подбора адекватных исходных данных весьма остро стоит во многих случаях прогнозирования. Сложность этой проблемы не стоит недооценивать.

Непредсказуемость же должна рассматриваться в том плане, что любой из прогнозов развития международных отношений может не реализоваться не в силу неверности прогноза, а в результате того, что прогнозируемое направление может быть изменено путем сознательного воздействия какой-либо группы людей. Она может учесть полученный результат прогнозирования. Это отнюдь не снижает его важности, а даже наоборот – делает результаты прогнозирования весьма ценными для планирования, для попыток изменить ход событий в желательном для тех или иных групп людей направлении. Поэтому важно иметь возможность прогнозировать и действия таких групп людей, опираясь на понимание их мотивов, закономерностей поведения, групповых и индивидуальных особенностей ментальности и т.п.

Соотнося категорию неопределенности с категорией предсказуемости, можно сказать, что в подходе к предсказуемости, определяемой термином «предположение» (conjecture), с самого начала заложено указание на высокую степень неопределенности, граничащей с полной неопределенностью. Этот подход долгое время доминировал в военно-политическом и военно-стратегическом прогнозировании, где хотя и делались попытки рассмотреть альтернативу развития событий, но практически все внимание обращалось на поиски «максимальных угроз». Соответственно и военное планирование осуществлялось с ориентацией на «наихудший вариант» в международной обстановке, т.е. в направлении наращивания военной мощи. Это было свойственно политико-военному, военно- стратегическому и во многом оборонно-промышленному планированию в обеих сверхдержавах 1950–1980-х гг. При этом в силу 21 меньшей экономической мощи СССР для Советского Союза такой подход имел значительно более тяжелые последствия, чем для США.

Прогнозирование, как и анализ текущего положения дел («диагностика»), сводится в обобщенном виде в значительной мере к двум важным компонентам: определению «возможностей» противника и определению его «намерений» (или целей). «Возможности» той или иной страны изменяются сравнительно медленно – в периоды времени, измеряемые годами. Это, прежде всего, изменения в материальных ресурсах государства – экономических и научно- технических, которые могут быть использованы для строительства вооруженных сил, служат материальной базой внешнеполитической деятельности в целом. Если в этой области у прогнозирования имеются определенные успехи, то совсем по-иному обстоит дело с прогнозированием «намерений».

Задачи, которые должны стоять при «анализе будущего»: 1) обеспечение обзора возможного будущего в спектре основных потенциальных альтернатив; 2) соотношение возможности появления этих альтернатив и некоторых априорных оценок их относительной вероятности; 3) определение предпочтительности тех или иных альтернатив с точки зрения интересов России; 4) выделение тех решений, которые должны быть предметом особого внимания (поставлены на контроль) со стороны лиц, принимающих решения в сфере национальной безопасности, а также и тех возможных событий, которые могут повлиять на степень вероятности выделенных основных альтернатив будущего. Решение этих задач позволяет увязывать прогностические задачи с задачами политического планирования.

Оптимистический подход к вопросу предсказуемости в значительной мере на опирается два основных принципа: выявление за счет анализа прошлого и настоящего определенных тенденций, которые, в силу «инерционности» социальных процессов будут продолжать действовать и до определенного предела в будущем; выявление, как писал Ч. Макклелланд, «регулярных повторений» в международных отношениях, что делает возможным установление закономерностей.

Обобщив результаты различных видов прогнозирования в политической, военно-стратегической, экономической, социальной, научно-технической областях, можно выделить несколько видов прогнозирования в соответствии с функциями прогнозов. Прежде всего, это прогнозирование, результаты которого становятся основой для разработки планов, в том числе в сфере обеспечения национальной безопасности. Прогнозы этого рода в конечном итоге служат идее «оптимизации принимаемых решений о распределении ресурсов», которые могут и должны выделяться на решение задач обеспечения национальной безопасности.

Во многих случаях прогнозирование ориентируется на идеологическое воздействие, на формирование у общества или у более узкого круга профессиональных политиков, дипломатов, военных какого-либо общего политико-философского представления о будущем. Надо иметь в виду и прогнозирование, имеющее более узкое пропагандистско-агитационное назначение, предназначенное для мобилизации тех или иных групп населения или общества в целом для действий, направленных на изменение существующего состояния дел в какой-либо конкретной области. Последнее может относиться к научно-техническому прогнозированию, в том числе непосредственно связанному с интересами национальной безопасности.

Сравнительно редким видом прогнозирования можно считать прогнозирование, осуществляемое для развития той или иной общей или частной теории в общественно-политической сфере, в том числе теории мировой политики. Здесь имеется в виду разработка и проверка (через проверку достоверности прогнозов) различных гипотез, концепций.

Одному и тому же исследованию могут быть присущи сразу несколько функций. При этом чаще всего бывают совмещены первая и вторая функции как наиболее близкие друг к другу. К работам, выполненным в рамках первого функционального типа, относится довольно большое число книг, статей широкого социально- экономического и политического характера, посвященных не только будущему международных отношений, но и в значительной степени более широким аспектам жизни общества в целом. Многие из них, строго говоря, не являются прогнозами, но в ряде своих сегментов имеют прогностические суждения.

Большое число так называемых «публичных» прогнозов, посвященных роли в международных отношениях таких проблем, как истощение природных ресурсов, загрязнение окружающей среды, освоение Мирового океана и т.п., можно в основном отнести ко второму функциональному типу. Такие прогнозы направлены на привлечение внимания общественности и политических лидеров к возникающим критическим проблемам, но в большинстве своем пока еще не ориентированы непосредственно на нужды планирования. В прогнозах этих двух первых групп явления и объекты обычно описываются в наиболее обобщенном, агрегированном выражении, без точного указания временного диапазона и степени вероятности реализации тех или иных альтернатив. Главное в них, как представляется, – это достижение выразительности, убедительности для тех, на кого ориентированы такие прогнозы. Такой подход, безусловно, может порождать многочисленные спекулятивные моменты.

В целях развития теории мировой политики значительный интерес представляют попытки «ретроспективного прогнозирования» – анализа вероятности хода исторических событий на основе комплекса данных, когда фактический результат развития событий уже известен. В числе известных исследований такого рода – ретроспективный анализ вероятности возникновения Первой мировой войны, осуществленный в свое время Ч. Германном и М. Германн – американскими учеными из Принстонского университета. Для этого они в частности применяли методику имитационных игр.

Установившееся в практике научно-технического прогнозирования деление временного диапазона прогнозов на краткосрочный (от нескольких месяцев до 5 лет), среднесрочный (до 10–15 лет) и долгосрочный (свыше 15 лет) в свое время в значительной мере было перенесено на прогнозирование в области мировой политики. Такой перенос не был чисто механическим. Долгое время значительная часть результатов прогнозирования замыкалась в конечном итоге на планах разработки той или иной системы оружия, цикл создания и принятия на вооружение которой мог бы быть разбит на несколько периодов, соответствующих диапазону прогнозирования. Да и сами прогнозы в значительной мере состояли из оценки перспектив развития военной техники у основных противников.

Как писал бывший ведущий сотрудник «РЭНД корпорейшн» А. Уолстеттер, долгое время занимавшийся такого вида прогнозированием и разработками, они включают в себя «исследование технологического, операционного, политического взаимодействия и экономической стоимости на период примерно на пятнадцать лет в будущее и разработку альтернативных систем, которые могут быть использованы в рамках этого периода». Причем, как считал А. Уолстеттер, «подобный анализ оказывался наиболее эффективным, когда технический компонент был значительным, и за счет этого “проблема предвидения результата операционного взаимодействия была более поддающейся управлению”».

В зависимости от временного диапазона прогнозов следует устанавливать ту глубину исторических исследований, на которую должны опираться прогнозы соответствующего диапазона. То есть для краткосрочного прогнозирования это должно быть не менее 15 лет для краткосрочного прогноза на 5 лет; не менее 30 лет для среднесрочного прогноза с 10-летний диапазоном и не менее 45 лет для долгосрочного прогноза в 15 лет и более. Это связано с тем, что в процессе прогнозирования необходимо не просто выделить тенденции, которые можно было бы линейно экстраполировать на соответствующий период времен, но и попытаться в рамках предварительного исторического исследования определить те моменты, когда тенденции менялись, когда в прошлом появлялись различные альтернативы развития событий.

 

Глава 2

 

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА, МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ПРОБЛЕМЫ ПРОГНОЗИРОВАНИЯ В ИНТЕРЕСАХ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

 

Прогнозирование в интересах национальной безопасности требует определения различий между понятиями «мировая политика» и «международные отношения». В обыденном сознании эти термины часто употребляются как тождественные, относящиеся к одному синонимическому ряду. С научной точки зрения, речь идет все же о разных, хотя и тесно с вязанных друг с другом феноменах жизни общества. В наличии таких различий специалист всегда должен отдавать себе отчет, даже если конкретные стоящие перед ним задачи не требуют указания на эти различия.

При употреблении понятий «международные отношения» и «мировая политика» в первом случае речь идет о межгосударственном взаимодействии – взаимодействии государств-наций (nation states), которые в англосаксонской политологии именуются нациями; во втором случае речь идет о более сложной системе, в которой акторами наряду с государствами действуют и другие субъекты[14].

В международной исследовательской практике употребляется еще один термин – «глобальная политика». Тогда, как правило, стремятся подчеркнуть, что речь идет о глобальных проблемах. В этом смысле глобальная политика выступает как часть (пусть и значительная) мировой политики[15].

Как обоснованно отмечал А.Д. Богатуров, в традиционных международных отношениях взаимодействие акторов выражается, прежде всего, во взаимодействии политик государств; в мировой политике взаимодействие распространяется «по всей толще внешней и внутренней политики субъектов»[16].

В процессах мировой политики все более важную роль играют различные компоненты гражданского общества и политические акторы, не входящие в государственные машины, – различные общественные организации, ассоциации, союзы, органы политических партий. Для примера можно назвать множество активных участников процессов мировой политики, которые весьма громко заявили о себе в конце XX – начале XXI века. Среди них – американские «Фридом хауз», институт республиканской партии, институт демократической партии, германские «Фонд Аденауэра», «Фонд Эберта», российские фонды «Русский мир», «Форд поддержки публичной дипломатии имени А.М. Горчакова» и др. Многие из этих организаций, являясь формально автономными, негосударственными субъектами мирополитической деятельности, тем не менее, тесно связаны с органами государственной и политической власти своих стран. Все большее число таких акторов (как, например, «Гринпис») носит транснациональный характер.

Весьма значительную роль в мировой политике играют различные транснациональные корпорации, интересы которых часто не совпадают с национальными интересами тех стран, где расположены их штаб-квартиры. В целом ряде случаев ТНК являются важной переменной, которую необходимо учитывать в политическом, экономическом и технологическом прогнозировании.

Особое место среди негосударственных акторов системы мировой политики занимают действующие на транснациональной основе экстремистские политические организации, использующие в качестве своего основного оружия террор (например, «Аль-Каида»). Их возможности во многом определяются наличием новой информационно-коммуникационной среды, являющейся одним из основных элементов феномена «глобализации».

Изменения в структуре системы мировой политики самым тесным образом связаны с масштабами и качеством экономики, финансовыми ресурсами государства, его научно-техническим потенциалом, демографией, качеством «человеческого капитала» и др.

Все более важную роль играет положение государства в мировом информационном пространстве. В мировых СМИ доминируют англосаксонские страны, и в целом – западные страны. КНР, Индии и другим странам БРИКС, существенно усилившим свою роль в мировой экономике, пока не удается в равной мере усилить свои позиции в мировых СМИ.

Следует учитывать, что мировая политика как научная дисциплина возникла позднее, чем анализ международных отношений, а в нашей стране – позднее, чем на Западе. Она в большей мере, чем изучение международных отношений, опирается на смежные дисциплины, междисциплинарные исследования. Очевидно, что мирополитическая проблематика требует рассмотрения большего числа факторов (переменных), нежели проблематика международных отношений. Это задача повышенной сложности как для ученых- теоретиков, так и для аналитиков-прикладников, не говоря уже о политиках и чиновниках-практиках.

Как правило, терпят поражение те государственные руководители, которые проявили неспособность аналитически и прогностически охватить достаточно большое число параметров мирополитического процесса или отдельного явления, причем в ограниченный период времени (а это является неотъемлемой и почти неизбежной характеристикой практически всех процессов принятия решений).

Отсюда проистекает важность продуктивных методологических подходов к разработке многокомпонентных, сложных, сцепленных друг с другом, взаимообусловленных проблем мировой политики. Без выработки таких подходов прогнозирование в интересах национальной безопасности является малопродуктивным, а в ряде случаев оно может дезориентировать лиц, принимающих решения.

Не оправдываются многочисленные прогнозы предыдущих десятилетий (особенно 1970-х годов) относительно того, что появление многонациональных и транснациональных корпораций, рост наднациональных международных организаций, рост взаимозависимости государств приведут к постепенному исчерпанию роли суверенных государств как главных структурных элементов мировой политики. На основе таких прогнозов, в частности, делались выводы отечественными политиками и учеными либерального толка о необходимости «ускоренного разгосударствления» российской экономики; однако такое разгосударствление оказалось, мягко говоря, контрпродуктивным.

Не ослабил роли государств как основных субъектов мировой политики и новый, самый мощный в истории, импульс развития процесса глобализации 1990-х годов, имеющий, прежде всего, экономическое, информационное и культурное измерения (в том числе и на уровне индивидуума), но затрагивающий также политическую и оборонную сферы и техносферу.

Процесс глобализации начал активно проявляться, по крайней мере, в конце XIX – начале ХХ века; он был прерван Первой мировой войной и Октябрьской революцией 1917 года в России, а затем деформирован Второй мировой войной и последовавшей за ней «холодной войной». Е.М. Примаков справедливо отмечает, что «глобализация – это длительный исторический процесс, который на каждом этапе имеет свои особенности»[17]. Соответственно, обращаясь к перспективам процесса глобализации (прогнозированию) во всех его измерениях, необходимо иметь в виду историческую глубину этих процессов.

В наиболее общем виде глобализацию можно рассматривать и как реальный процесс, и как идеологию; причем последняя часто имеет на деле весьма агрессивный характер со своей политической производной. Несмотря ни на что между государствами по- прежнему, как на протяжении многих столетий, идет именно, и прежде всего, борьба за власть и влияние на международной арене. Эта борьба, как и раньше, во многих случаях осуществляется в насильственной форме, с прямым (боевым и небоевым) и косвенным применением военной силы с разнообразными военно-техническими компонентами.

Политология рассматривает государство как вид политической системы. Едва ли не главной характеристикой государства как вида политической системы является то, что оно обладает суверенитетом – как внутренним, так и внешним. Суверенитет – принадлежность того, кто «наделен правом принимать окончательные политические решения»[18]. Суверенное право государства – право войны и мира. Это право принадлежит определенным институтам государства: правительствам, парламентам, главам государств. Макс Вебер видел в монополии на легитимное насилие отличительную черту современного государства: «Для нашей эпохи характерно, что право на физическое насилие приписывается всем другим союзам или отдельным лицам настолько, насколько государство со своей стороны допускает это насилие: единственным источником “права” на насилие считается государство»[19]. В современных условиях это особое право государства закреплено как в международно-правовых документах, начиная с Хартии ООН, так и в конституциях практически всех государств, в законах, развивающих и дополняющих конституции.

При этом в современной политологии имеются различные точки зрения на степень «абсолютности» суверенитета государства. Задачей политологии и социологии, призванных описывать реальное состояние объекта, является, в частности, определение степени суверенности различных групп государств и отдельных государств – субъектов мировой политики. Этот вопрос, по глубокому убеждению автора, имеет самое непосредственное отношение к России, к обеспечению наших национальных интересов, достойного места для нашего общества и государства в мире.

В соответствии с определенными международно-правовыми нормами подавляющая часть государств – субъектов мировой политики добровольно приняла на себя обязательства, ограничивающие суверенитет. Но даже при равновеликости обязательств по ограничению суверенитета с правовой точки зрения степень суверенности у разных государств является различной. Она зависит уже преимущественно от тех параметров, которые находятся «в ведении» политологии и социологии. Суверенность государства тесно связана с его субъектностью – способностью осуществлять самостоятельную политико-дипломатическую деятельность, экономическую (в т. ч. внешнеэкономическую), научно-техническую и военно-техническую политику и т.п. При прогнозировании в мирополитической сфере вопрос о степени субъектности государства в среднесрочной или долгосрочной перспективе – один из важнейших параметров.

Важным представляется использование понятия реального суверенитета, которым во все периоды мировой истории обладало сравнительно небольшое число государств. К ним относились те государства, которые были способны иметь независимые вооруженные силы (в том числе с ядерным компонентом), собственную оборонную промышленность, невысокий уровень зависимости финансовой системы от внешних заимствований и др.

Исключительно важную роль в способности государства обладать реальным суверенитетом играет общественное сознание общества в целом и политической элиты в частности, наличие или отсутствие «критической массы» политиков, работников госаппарата, деятелей средств массовой информации, деятелей культуры, политологов, социологов и историков, готовых бороться за интересы своей страны, за обеспечение ей достойного места в жесткой конкурентной среде мировой политики и мировой экономики. Это же относится и к способности национального политического класса мыслить стратегически – способности трезво и творчески проанализировать прошлое, ориентируясь на будущее, в том числе на долгосрочную перспективу.

Формула реального суверенитета (при этом он не является абсолютным) имеет существенное прикладное значение; она играет весьма важную роль для нашей самоидентификации, определения места России в системе мировой политики, выработки российской политики национальной безопасности.

Исключительно важную роль в обеспечении реального суверенитета играют ядерное оружие, вся система ядерного сдерживания (если она является по-настоящему независимой и достаточно масштабной для того, чтобы нанести «неприемлемый ущерб» любому потенциальному агрессору) и соответствующая стратегия ядерного сдерживания («сдерживания посредством устрашения»).

Систему стратегического ядерного сдерживания обеспечивает значительное число ее технических (военно-технических) компонентов. У каждого из них имеется собственная специфика развития, которая должна учитываться при прогнозировании в этом сегменте обеспечения национальной безопасности. Научно-техническое прогнозирование применительно к задаче стратегического ядерного сдерживания должно осуществляться как в отношении средств наступательных, так и оборонительных, прежде всего, систем и средств противоракетной обороны.

 

Глава 3

 

О СИСТЕМНОМ ПОДХОДЕ К ПОЛИТИЧЕСКОМУИ ПОЛИТИКО-ВОЕННОМУ ПРОГНОЗИРОВАНИЮ

 

Одним из ключевых понятий в современных исследованиях мировой политики и международных отношений на протяжении длительного периода времени является система[20]. «Системный подход», выработанный на основе этого понятия, взят на вооружение учеными (политологами, экономистами, социологами и др.) разных стран и при правильной постановке дела способствует более адекватному решению большого количества исследовательских задач. Он помогает постигать суть сложных социальных процессов и явлений[21]. Не следует преувеличивать степень структурированности «системного подхода», его «операционности», упрощать задачи его использования при анализе и прогнозировании сложных явлений, связанных с интересами национальной безопасности. Как отмечают ведущие отечественные специалисты по данной проблеме, «системный подход не существует в виде строгой теоретической или методологической концепции: он выполняет свои эвристические функции, оставаясь совокупностью познавательных принципов, основной смысл которых состоит в соответствующей ориентации конкретных исследований»[22].

Эффективное прогнозирование в политической, политико- военной и военно-технической сфере требует нахождения оптимального сочетания между «системным подходом» и частными методами и методиками прогнозирования.

Отработка этого важного аналитического инструмента, оттачивание его являются актуальной методологической задачей исследований во многих областях, в том числе в сфере мировой политики, политики отдельных государств. С учетом того, что среди тех, кто объявляет себя приверженцами системного подхода, далеко не все и не всегда на деле реализуют его в своих работах или реализуют его не полномерно, насущность этой задачи особенно очевидна.

Применительно к международным отношениям понятие «система» имеет довольно давнюю историю, восходящую по крайней мере к XVIII веку. Однако содержание термина в прежние века, как будет показано далее, отличалось от того, что стали вкладывать в это понятие в период после окончания Второй мировой войны[23]. Именно в послевоенный период понятие «система» активно разрабатывалось учеными самого разного профиля применительно к объектам самого разного характера – технического, биологического и социального. В результате этих усилий возникла так называемая «общая теория систем». Особенно заметным было ее развитие примерно с середины 1950-х годов, когда она стала популярной среди представителей естественных и общественных наук, причем как в США, так и (несколько позднее) в Советском Союзе.

В 1954 году в США было образовано Общество исследований в области общей теории систем; в 1956 году начал издаваться ежегодник этого общества «Общие системы» («General systems»)[24]. Основателями общества и инициаторами издания ежегодника были австрийский биолог Л. фон Берталанфи (позднее перебравшийся работать в университет провинции Альберта в Канаде), философ, математик, психолог и социолог А. Рапопорт, а также экономист К. Боулдинг[25]. Среди немалого числа ученых, занимавшихся разработкой общей теории систем, можно назвать также директора американского Центра системных исследований М. Месаровича, кливлендского исследователя Р.Л. Акофа, английского специалиста в области кибернетики У. Р. Эшби. При этом первые выступления фон Берталанфи по этому предмету некоторые исследователи датируют периодом 1925–1926 гг. Впервые идею «общей теории систем» фон Берталанфи представил на философском семинаре в Чикагском университете в 1937 году[26].

Одновременно развивался системный анализ как прикладной метод, связанный в то время главным образом с задачами создания сложных систем вооружений. В.Н. Садовский определяет системный анализ как «совокупность методов и средств, используемых при исследовании и конструировании сложных и сверхсложных объектов, прежде всего методов выработки, принятия и обоснования решений при проектировании, создании и управлении социальными, экономическими, человеко-машинными и техническими системами»[27].

Системный анализ возник в 1960-х годах как результат развития исследования операций и системотехники. Теоретическую и методологическую основу системного анализа составляют системный подход и общая теория систем. Системный анализ предполагает выдвижение альтернативных вариантов решения проблемы, «выявление масштабов неопределенности по каждому из вариантов и сопоставление вариантов по тем или иным критериям эффективности». Согласно принципам системного анализа, возникающая перед обществом та или иная сложная проблема (прежде всего, проблема управления) должна быть рассмотрена как нечто целое, как система во взаимодействии всех ее компонентов. Для принятия решения об управлении этой системой необходимо определить ее цель, цели ее отдельных подсистем и набор альтернативных вариантов достижения этих целей, которые сопоставляются по определенным критериям эффективности. В результате этого сопоставления выбирается наиболее приемлемый для данной ситуации способ управления, план (или направления) действий. То есть системный анализ самым непосредственным образом нацелен на планирование. Системный анализ опирается на ряд прикладных математических дисциплин и методов, широко используемых в современном управлении. В системном анализе широко используются методы системной динамики, теории игр, эвристического программирования, имитационного моделирования и т.д.[28]

Одним из важных элементов системного анализа является идентификация проблемы – разрыва между желаемым состоянием объекта, к которому прилагается управляющее воздействие, и тем состоянием, которое имеется в настоящий момент. Для адекватного обеспечения последнего необходим развернутый диагноз, что нередко упускается из виду в подобных исследованиях. Прогнозирование может быть одним из компонентов системного анализа, повышающего его надежность, достоверность.

Системный анализ уже на протяжении десятилетий выступает в качестве важного инструмента различных компонентов планирования в сфере национальной безопасности, прежде всего применительно к задачам планирования создания систем вооружений, их закупок военными ведомствами, эффективности их эксплуатации. Он был, в частности, основой хорошо известной среди специалистов системы «планирование – программирование – разработка бюджета» на протяжении многих десятилетий в разных вариациях, использующихся в военном ведомстве США.

Системный подход весьма продуктивен применительно к рассмотрению закономерностей функционирования и развития различных организаций, в том числе ведомств, органов, ведающих проблемами внешней политики и национальной безопасности в целом. С системной точки зрения тот или иной орган власти можно представить как организм, чья жизнедеятельность зависит от «симбиоза организмов разных видов, приносящих им взаимную пользу»[29]. При прогнозировании в интересах национальной безопасности необходимо понимание того, как функционируют и могут функционировать те или иные компоненты государственной машины тех стран, которые представляют для нас интерес с точки зрения обеспечения национальной безопасности.

В 1960–1970-е годы главным образом в США произошла массовая «математизация» системных исследований. Многие исследователи проблем международных отношений и мировой политики, работая в тесном взаимодействии с наиболее авторитетным в этой области ученым А. Рапопортом и его единомышленниками из числа ученых-естественников, выпустили в свет значительный массив соответствующих работ[30]. Часто это были весьма трудозатратные (и дорогостоящие) исследования. Их значительная часть оплачивалась аналитическими подразделениями Министерства обороны США. Однако, как показала практика, высокоматематизированные исследования по мирополитической проблематике в основном не оправдали надежд энтузиастов и в целом не привели к сколько-нибудь значительному прямому приращению соответствующих политологических и социологических знаний.

Такого рода знания необходимы как для ученых и экспертов, занимающихся прогнозированием в интересах национальной безопасности, так и для лиц, принимающих политические и политико- военные решения. Недостаточное понимание таких механизмов может вести к искаженным представлениям о поведении партнера (оппонента, противника). Это во многом относится и к политико- военным и военно-стратегическим исследованиям.

В то же время они, безусловно, способствовали более строгому подходу к методологии политологических исследований, более четкому определению их предмета.

И.Т. Фролов в 1969 году в одной из своих работ сделал исключительно важное для того времени заключение: «системно- структурный подход вообще не может рассматриваться как некоторый мировоззренческий и тем более идеологический феномен»[31]. Тем самым Фролов способствовал «выводу из-под удара» со стороны ревнителей «идеологической чистоты» общественных наук в СССР этого направления исследований.

Заслугой Д.М. Гвишиани является, в частности, серьезный анализ работ западных ученых-социологов структурно-функционального направления (прежде всего, трудов Т. Парсонса и Р. Мертона). Гвишиани, в частности, обратил внимание на парсоновские четыре уровня организации общества, на то, что основным структурным стабильным элементом социальных систем является структура институциональных стандартов, определяющих роли входящих в нее деятелей. Д.М. Гвишиани отмечал, что сущность системного подхода заключается «в исследовании наиболее общих форм организации, которое предполагает прежде всего изучение частей системы, взаимодействия между ними, исследование процессов, связывающих части системы...» При этом «связь между компонентами системы осуществляется посредством сложных комплексов взаимодействия, которые вызывают изменение поведения людей в организации»[32].

Применительно к мирополитической тематике следует, прежде всего, отметить основательный труд Э.А. Позднякова «Системный подход и международные отношения»[33]. Во многом эта работа сохранила свою значимость и в наше время.

Автор настоящей работы, стремясь восполнить дефицит отечественных исследований реальных процессов в международных отношениях на основе системного подхода, предпринял в 1980-е годы попытку провести такое исследование, которое вылилось в публикацию монографии «США в системе международных отношений 80-х годов»[34]. В ней рассматривались: положение Соединенных Штатов относительно СССР и советско-американские отношения; главные параметры соотношения сил и взаимодействия в треугольнике США – Западная Европа – Япония; отношения между США и ведущими западноевропейскими державами в подсистеме отношений развитых капиталистических государств; соотношение сил и взаимодействия США и Японии; взаимное положение США и развивающихся стран; растущая дифференциация развивающихся стран по уровню их доходов; новые «центры силы» из числа развивающихся стран и их отношения с США.

В последние несколько лет системный подход в отечественной политологии получил новый импульс, в первую очередь за счет появления фундаментального труда «Системная история международных отношений»[35], что произошло, прежде всего, благодаря усилиям профессора А.Д. Богатурова. Это исследование позволило авторам, работающим в системной парадигме, весьма серьезно продвинуться от описания к обобщению процессов в мирополитической системе, сформулировать целый ряд важных с исследовательско-операционной точки зрения определений.

Сегодня, однако, существует потребность в том, чтобы развивать дальше применение системного подхода к мирополитическим исследованиям, используя в выявлении и описании закономерностей соответствующего объекта исследований весь набор инструментария, который предоставляют системный подход и общая теория систем.

Одной из важнейших задач при этом следует считать, в частности, исследование конкретных систем и подсистем мировой политики, реально существовавших и существующих, проведение адекватного анализа мирополитической обстановки в интересах национальной безопасности России и осуществление прогностических исследований, касающихся как изменений в процессах, происходящих в мировой политике, так и структурных изменений.

Любой организм, в том числе социальный, по мысли одного из основоположников системного подхода Берталанфи, представляет собой сложное образование, в котором каждый из входящих в него элементов в своем поведении, развитии зависит в большой степени от отношений с другими подобными элементами, в сложных сочетаниях образующими систему. Исходной точкой системного подхода к исследованию любого объекта (который предположительно рассматривается как система) является признание того, что система – это не просто совокупность отдельных структурных элементов, единиц (частиц, индивидов), а совокупность отношений между ними[36], их взаимодействий и взаимозависимостей[37]; соответственно, понятие «система» определяется с применением таких терминов, как «взаимосвязь», «элемент», «целое», «единство»[38]. По определению отечественных авторов, «система – объективное единство элементов, взаимно связанных с помощью определенных связей, представляющее, в свою очередь, элемент системы более высокого порядка, тогда как ее элементы сами являются системами более низкого уровня»[39].

Системе свойственен некоторый интегральный признак; это означает, что системой нельзя признавать любую совокупность элементов, просто находящихся в отношениях. Одна из характеристик системы – иерархичность: каждый компонент системы можно рассматривать как систему другого уровня[40]. Применительно к мировой политике подсистемы в виде региональных и функциональных подсистем можно рассматривать как системы другого иерархического уровня. При этом одна и та же страна может быть элементом сразу нескольких подсистем мировой политики.

Эти положения оказались применимы к изучению мирополитической проблематики. По правильному определению отечественного теоретика международных отношений А. Д. Богатурова, «международные отношения для нас – это не просто сумма, совокупность каких-то отдельных компонентов мировых политических процессов, внешних политик отдельных государств и т. п., а сложный, но единый организм, свойства которого не исчерпываются суммой свойств, присущих каждой из его составляющих в отдельности»[41].

При этом особое внимание исследователи уделяют тому, что добавление новой единицы вводит в систему не только отношения этой единицы ко всем другим единицам, но и изменяет отношения между всеми единицами[42]. Соответствующие изменения происходят и при изъятии той или иной единицы из системы – это также ведет к изменению отношений между всеми единицами системы.

В качестве достаточно убедительного примера правильности данного положения системного подхода применительно к системе мировой политики может служить ее состояние после Первой мировой войны, когда с политической карты мира исчезла, например, такая «единица», структурный элемент, как Австро-Венгерская империя (впрочем, как и Германская, Российская и Османская империи). В частности, распад в 1918 году Австро-Венгрии, создание на его месте значительного числа небольших государств, формально суверенных, но в большинстве своем слабых и весьма зависимых от внешнего мира, оказался весьма важным фактором, обусловившим высокий уровень неустойчивости так называемой «версальской системы».

Задолго до образования «версальской системы» первый германский рейхсканцлер, дальновидный политик О. Бисмарк указывал на опасность «разбалансировки» современной ему системы европейской политики в результате возможной ликвидации одного из составляющих ее элементов. В своих мемуарах он писал относительно собственной оценки политических результатов австро- прусской войны 1866 года следующее: «...я не мог себе представить приемлемого для нас (Пруссии–Германии) устройства земель, составлявших австрийскую монархию, если бы она оказалась разрушенной венгерским и славянскими восстаниями или надолго попала в зависимое положение». Бисмарк вопрошал: «Чем заполнить то пространство Европы, которое занимает до сих пор австрийская монархия от Тироля до Буковины?» По его оценке, «новые образования на этом пространстве могли бы быть только надолго революционными по своей природе». И далее: «...немецкая Австрия ни целиком, ни частично не нужна была нам, мы не достигли бы укрепления прусского государства приобретением таких провинций, как австрийская Силезия или куски Богемии; слияние немецкой Австрии с Пруссией не удалось бы, Веной нельзя было бы управлять из Берлина как [его] придатком»[43].

Анализ этих мыслей, а также политической практики Бисмарка позволяет заключить, что за пределами проблемы объединения Германии (исключая, как говорилось выше, немецкую часть Австрии) он руководствовался больше задачей поддержания общеевропейского баланса сил, общеевропейской системы, нежели территориальных приобретений для Пруссии. А замечание Бисмарка о том, что «Веной нельзя было бы управлять из Берлина как (его) придатком», указывает на то, что этот политик по сути дела понимал значение исключительно важного аспекта функционирования любой мирополитической системы, а именно: ограничения, имеющиеся в управляющих механизмах, прямо влияют на степень устойчивости системы.

Проблема управляемости системы и ее отдельных подсистем особенно остро проявляется в условиях международных кризисных ситуаций. Начиная с конца 1960-х годов, когда СССР и США были накоплены огромные арсеналы ядерного оружия, обеспеченного средствами его доставки до цели, во весь рост встала проблема не просто сохранения самой системы мировой политики в ее экономическом, политико-дипломатическом, социальном измерении, но и проблема физического выживания человека.

Для «версальской системы», безусловно, была характерна повышенная степень конфликтности между основными акторами мирополитической системы, что в конечном счете привело к ее разрушению. Можно признать удачной характеристику ряда важных параметров «версальской системы», приведенную в коллективном труде российских ученых «Мировые войны XX века»: «Малые европейские страны очутились в зоне жесточайшего риска между противоборствующими ведущими державами, а национальные меньшинства – в перманентном состоянии политической и экономической неустроенности, которая вызывала опасные трения и конфликты между ними и государствами-соседями»[44]. Падение этой системы привело ко Второй мировой войне, которая, как известно, оказалась еще более разрушительной, чем Первая мировая война. Наиболее значительные людские и материальные потери в этой войне понес Советский Союз, они сказались и сказываются на нашей стране и через десятилетия после завершения войны.

 

* * *

 

А. Рапопорт в свое время обоснованно отмечал: «Чем более взаимосвязаны отношения, тем более организована система, образованная этими отношениями». По его словам, «степень организации, таким образом, становится основным понятием теоретико-системной точки зрения»[45].

Высокая степень организации системы не идентична степени ее сложности. Сложные общественные системы могут не иметь высокого уровня организации. Тем самым сложные, но недостаточно организованные системы вполне могут быть весьма неустойчивыми.

Проблема устойчивости системы мировой политики и ее отдельных подсистем – один из важнейших вопросов для осуществления прогнозирования в интересах национальной безопасности России. Устойчивость системы мировой политики испытывается на прочность в условиях острого международного кризиса 2014 г., связанного с событиями на Украине и действиями США и их союзников против Российской Федерации. Страны НАТО прибегли к серии активных демонстраций военной силы, направленных против России. Российской стороне пришлось принимать аналогичные меры.

Применительно к мировой политике степень организации системы определяется во многом развитостью международно-правовой базы. Но не менее важно и то, как основные субъекты мировой политики соблюдают международно-правовые нормы, как соблюдаются законы в отдельных государствах – элементах структуры системы мировой политики. Несоблюдение конституционны норм на Украине, осуществление государственного переворота в этой крупной европейской стране в начале 2014 г. привело к серьезному международно-политическому кризису в одном из центральных сегментов в системе мировой политики. Кроме того следует иметь в виду и определенные противоречия, имеющиеся, в том числе, у базовых норм международного права.

Степень организации системы мировой политики определяется и наличием разветвленной сети международных организаций, признанных большей частью государств как главных акторов мирополитической системы. Наоборот – нарушение общепринятых международно-правовых норм, безусловно, снижает степень организации системы, ведет к ее расшатыванию, чреватому переходом к неуправляемым процессам. Это полностью применимо, в частности, к такой важнейшей политико-военной сфере, как обеспечение стратегической стабильности, уровень которой характеризуется как определенным состоянием сил и средств сторон, так и широким набором договорно-правовых мер и соответствующих режимов взаимодействия (ограничения и сокращения вооружений, верификационных процедур, мер доверия), уменьшающих вероятность внезапного обезоруживающего ядерного удара и скоротечного изменения стратегического ядерного баланса.

Важным в понятии системы является то, что в ней имеются определенные связи, меняющиеся по форме; происходит включение в систему то одних, то других элементов, но при условии сохранения преемственности между элементами на всем протяжении развития системы.

Используя общую теорию систем в изучении социальной сферы, следует различать сознательно создаваемые системы и системы, возникающие самопроизвольно, спонтанно. Примером последних можно считать систему мировой политики, сложившуюся после Второй мировой войны в результате возникновения феномена двух сверхдержав. В рамках этой системы на определенном этапе были приняты своего рода правила поведения (как кодифицированные в определенных соглашениях в международно-правовой форме, так и 46 некодифицированные), позволявшие поддерживать равновесие сил в политико-военной сфере. Это снижало опасность возникновения взаимоуничтожающей войны с массированным применением ядерного оружия. Это была система с высокой степенью организации. Разрушение этой системы мировой политики в результате распада Советского Союза («изъятия из системы одного из важнейших компонентов») снизило степень организации системы.

Попытки США как единственной на определенный промежуток времени сверхдержавы взять практически полностью на себя организацию этой системы в интересах международного сообщества – причем не столько политико-правовыми мерами, сколько откровенным использованием своего превосходства в экономике, финансах, в силах и средствах общего назначения (военная мощь), в информационно-пропагандистской сфере – должного результата не принесли, не увеличили стабильность системы мировой политики.

Доминирующее положение единственной сверхдержавы в системе мировой экономики и мировой политики не предотвратило самого глубокого со времен «великой депрессии» 1920–1930-х годов мирового финансово-экономического кризиса, от которого в значительной мере пострадали США и их ближайшие союзники. К сожалению, этот кризис нанес существенный ущерб экономике и финансам также и Российской Федерации, что не могло не сказаться на финансово-экономической базе обеспечения национальной безопасности России.

Нельзя не отметить, что практически никто ни в США, ни в странах ЕС, ни в Китае, ни в России не смог спрогнозировать ни возникновение этого кризиса, ни его ход, ни его последствия. В частности в России явно недоучитывались масштабность и глубина воздействия этого международного кризиса собственно на российскую экономику – даже после того, как его опасность уже была очевидна для Соединенных Штатов и Евросоюза (со странами последнего, как известно, у России были и есть весьма разветвленные экономические и финансовые связи).

Ситуация с мировым финансово-экономическим кризисом2008–2010 гг. наглядно показала ограниченную значимость довольно сложных методов экономико-математического моделирования и 47 прогнозирования, в развитие которых были вложены огромные интеллектуальные усилия и значительные материальные ресурсы. Система мировой экономики, находящаяся под сильнейшим воздействием не только политических, но и социокультурных факторов, оказалась слишком сложной для рассмотрения, адекватного научного понимания и описания учеными и экспертами сугубо экономического профиля.

К числу сознательно создаваемых систем можно отнести то, что скорее можно было бы классифицировать как субсистемы (или подсистемы, частные системы) в рамках общей системы мировой политики. Речь может идти, например, о той или иной «системе коллективной безопасности» (попытки ее создания предпринимались неоднократно), о системах экономической интеграции, о региональных системах совместного использования водных ресурсов*, о политико-венных союзах и т. п.

_____________

* Проблема оптимального использования водных ресурсов исключительно актуальна для Центральной Азии с ее новыми независимыми государствами, возникшими после распада Советского Союза. Эти страны так и не смогли наладить сотрудничество по этой проблеме между собой; более того, этот вопрос стал превращаться в источник все более острых и потенциально опасных конфликтов между государствами.

 

Исследования по общей теории систем привели к распространенному пониманию того, что у любой материальной системы, включая социальные системы, в том числе и систему мировой политики, есть по крайней мере несколько инвариантных компонентов – структура, процессы и история. А. Рапопорт писал о трех элементах – структуре, истории и функции[46].

Еще в конце 1950-х годов американский ученый Ч. Макклеланд, одним из первых поставивший вопрос о применении «о б щ е й     т е о р и и     с и с т е м » к исследованию международных отношений, писал, что система международных отношений есть «сочетание компонентов, имеющих идентифицируемые характеристики, между которыми имеются определенные отношения»[47]. Причем он делал основной упор на структуру международных отношений, подчеркивал, что именно структура определяет поведение представленных в ней государств. Это положение полностью подтверждается событиями мировой истории, в том числе последних десятилетий.

Как справедливо отмечал Э.А. Поздняков, «пока не раскрыта и не познана структура системы, последняя предстает обычно как хаотическая масса различных связей и отношений, в которой, как правило, трудно разглядеть какую-либо закономерность». По его словам, структура «раскрывает упорядоченный, закономерный способ связи элементов системы»; в силу этого «понятие структуры приобретает категориальное значение».

«Выявление структуры и закономерностей функционирования системы межгосударственных отношений позволяет познать механизм жизнедеятельности системы в ее основных проявлениях, а именно: условия сохранения и поддержания динамического равновесия, условия стабильности системы, механизм структурных кризисов, интеграционные и дезинтеграционные процессы, соотношение сил в системе», – писал данный автор[48].

В большинстве случаев структура системы обладает иерархией, в которую выстраиваются структурные элементы. Применительно к структуре системы международных отношений речь идет об иерархии государств (или о центросиловой иерархии), совокупность которых и образует эту систему. В соответствии с системным подходом, иерархическая организация структуры международных отношений (мировой политики) детерминирует поведение государств. Иерархия государств определяется как их реальной мощью, влиянием, так и их официальным статусом. В современных условиях среди наиболее значимых государств системы мировой политики можно выделить сверхдержавы, великие державы, региональные державы.

Часто между реальным положением и официальным статусом имеется значительное различие. В современных условиях иерархия государств кодифицирована в международно-правовых документах. Наиболее рельефно это отражается в статусе постоянных членов Совета Безопасности ООН (России, США, КНР, Франции, Великобритании); каждое из этих государств является официальным обладателем ядерного оружия. При этом США и Россия имеют огромное превосходство над остальными постоянными членами Совета Безопасности ООН по числу ядерных боезарядов и средств их доставки.

Иерархия структуры отражается в сознании индивидуумов и, что особенно важно, тех из них, которые определяют поведение государств на международной арене – высших руководителей государства, глав дипломатических и военных ведомств, спецслужб, лидеров парламентов, представителей «большого бизнеса», лидеров ведущих СМИ и др. Иерархия структуры преломляется сквозь призму сознания этих деятелей, что, в свою очередь, влияет на характер отношений внутри системы. У различных государственных и политических деятелей, бизнесменов одной и той же страны может быть весьма разное восприятие, понимание иерархии субъектов мировой политики, взаимоотношений между ними, разные оценки намерений и возможностей других стран, в том числе в политико- военной сфере. Все это должно в полной мере учитываться при осуществлении комплексного, многопланового прогнозирования в интересах национальной безопасности.

Когда мы говорим об изменениях в системе мировой политики, мы, прежде всего, ведем речь об изменениях в составе ее «главных действующих лиц» – государств, которые являются главными элементами структуры этой системы. Такое положение в значительной мере определяет характер процессов, происходящих в системе. В свою очередь эти процессы ведут к постепенной трансформации структуры, которая в результате в определенный момент может претерпеть изменения, в том числе радикального свойства. Возникает новое качество, могущее предопределить переход к новой системе мировой политики.

Под процессами в системе мировой политики подразумевают, прежде всего, взаимодействие политик, реализуемых во «внешнем мире» государствами и другими элементами структуры системы мировой политики. Отображение процессов в наиболее общедоступной форме осуществляется в виде хронологии событий, построение которой является одним из элементарных требований анализа процессов. Одной из основных характеристик, которыми оперируют при анализе процессов, является степень их интенсивности, скорость их протекания. Историки и политологи часто употребляют эту характеристику, в частности, применительно к ходу дипломатических переговоров или к процессу подготовки того или иного государства к войне.

Измерение динамики процессов в системе мировой политики – одно из важнейших условий для проведения успешного прогнозирования. Это в полной мере относится и к экономическому и научно-техническому прогнозированию, в том числе к прогнозированию развития систем вооружений в нашей стране и за рубежом.

Особое время протекания процессов характерно для международных кризисных ситуаций. Кризисные ситуации обостряют все основные отношения между теми или иными акторами данной системы. Особенность кризисных ситуаций (кризисов) состоит в том, что они обнажают многие характеристики взаимодействия между акторами системы, скрытые в обычных, не кризисных условиях*. Наиболее острые кризисные ситуации выливаются в войны, которые могут приводить к весьма значительным изменениям в мирополитической системе, вплоть до структурных. Самыми опасными являются кризисы, в результате которых может начаться война с применением оружия массового поражения, прежде всего ядерного. Как уже отмечалось, результатом такого кризиса может стать практически гибель человеческой цивилизации – благодаря широкому спектру поражающих факторов ядерного оружия, вторичным и третичным последствиям его применения.

^{___________________}

* В отечественной политологии среди пионерских работ по проблематике международно-политических кризисов следует отметить, прежде всего, исследования В. В. Журкина, занимавшего в момент выхода в свет его основного труда по этой теме должность заместителя директора Института США и Канады АН СССР (Журкин В.В. США и международно- политические кризисы. М.: Наука, 1975. С. 13–15). Он обоснованно ссылался на мысль В. И. Ленина о том, что «всякие кризисы вскрывают суть явлений или процессов, отметают прочь поверхностное, мелкое, внешнее, обнаруживают более глубокие основы происходящего» (см.: Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 20. М.: Политиздат, 1970. С. 245).

 

Вероятность таких кризисов в современных условиях значительно меньше, чем она была, например, в 1950–1960-е годы. Но последствия этих кризисов могут быть настолько разрушительными, что задача их предотвращения остается одной из важнейших для международного сообщества, особенно для стран, обладающих ядерным оружием. Особого внимания заслуживает проблема эскалации противостояния в условиях кризисной ситуации, когда на определенных «ступенях» этой эскалации начинают использоваться различные политико-военные жесты, начинают звучать угрозы относительно применения военной силы. Прогнозирование возможной эскалации тех или иных конфликтных и кризисных ситуаций – важная задача для интеллектуального обеспечения политики национальной безопасности.

Более сложной задачей является прогнозирование возможных мер предотвращения эскалационного доминирования «оппонента» с учетом его групповых и индивидуальных политико-психологических особенностей.

Необходимость проведения в условиях кризисной ситуации политического курса, который обезопасил бы от перехода в стадию войны, породила в современной политологии и политической практике такую важнейшую тему, как кризисное управление (crisis management).

Внешняя политика конкретного государства при этом во многом определяется структурой системы мировой политики, тем местом, которое занимает то или иное государство в ее центросиловой иерархии.

Изучение кризисов, приемов, методов, которые используются соответствующими государственными руководителями, говорит о необходимости заблаговременной отработки механизмов кризисного управления, процедур взаимодействия между различными компонентами политической системы, государственной машины. В период кризиса действует особое время – кризисное время, когда решения приходится принимать в считанные часы, а то и минуты, в условиях дефицита информации – тем более, если не созданы заранее каналы поступления информации, имеющей значение для кризисного управления [49]. Принципиальное значение в условиях кризиса приобретает контроль за исполнением принятых решений, в том числе со стороны высших должностных лиц государства. Особое искусство – это предвидение кризисов и их предотвращение.

В прошлом усилия многих ученых были посвящены разработкам, в частности, индикаторов кризисной обстановки, особенно в той стадии, когда политическая обстановка обострялась до такой степени, что возникала угроза применения ядерного оружия. При разработке таких индикаторов необходимо различать то, что дает возможность стратегического предупреждения, и то, что относится к возможностям тактического предупреждения.

Именно кризисные ситуации могут создавать точки бифуркации, состояния с повышенной степенью неустойчивости системы. Самым острым выражением кризиса в мирополитической системе (или в одной из ее подсистем) является война. Соответственно, значительный интерес представляют точки бифуркации, возникающие в ходе военных действий, особенно, если друг другу противостоят сравнительно равнозначные противники, когда исход того или иного сражения (операции) неясен. В точках бифуркации возникают альтернативные варианты трансформации систем, различия между которыми могут иметь самый радикальный характер.

История системы международных отношений (мировой политики) охватывает то, что можно именовать ее полным жизненным циклом, укладывающимся, как правило, в несколько десятилетий – отрезок времени, в рамках которого действуют одно-два поколения политиков, государственных деятелей[50]. К примеру, в системе, существовавшей в Европе между франко-прусской войной 1870– 1871 годов и Первой мировой войной, функционировали два поколения – поколение крупномасштабных политиков типа О. фон Бисмарка и А.М. Горчакова и пришедшее ему на смену поколение значительно менее ярких фигур.

Бисмарку и Горчакову было свойственно учитывать значительное число параметров, видеть возможности построения и поддержания довольно сложных конфигураций балансов сил, которые препятствовали углублению и расширению масштабов конфликтов, постоянно возникавших как на периферии, так и в центральной части европейской подсистемы мировой политики, которая в то время была главенствующей в мире. Их преемники в Германии и России, государственные и политические деятели в других европейских странах, определявшие характер и содержание мировой политики, такими качествами не обладали – ни интеллектуальными, ни волевыми. Более того, ряду представителей государственных деятелей поколения, пришедшего на смену поколению Бисмарка и Горчакова, была присуща легковесность и даже легкомыслие. Все это, как известно, обернулось колоссальных масштабов катастрофой, которую никто из государственных мужей того периода не смог предвидеть даже в малейшей степени… 

* * *

Системный подход к анализу мировой политики и международных отношений был разносторонне разработан в середине прошлого столетия, однако, как уже указывалось, само понятие «система» использовалось и ранее. В XVIII и в XIX веках среди государственных руководителей и дипломатов было распространено употребление термина «система», когда речь шла фактически о томили ином политическом курсе, внешнеполитической программе, в том числе об участии данного государства в определенной комбинации коалиций, союзов государств, имеющих среднесрочный характер, в рамках существования одного и того же набора основных структурных единиц в мировой политике. Такого рода системы менялись, как правило, в зависимости от смены монарха или кабинета министров в том или ином государстве, которая вела к смене взаимосвязанных обязательств.

Глава ведомства иностранных дел Российской империи Н.И. Панин (1718–1783) видел смысл внешнеполитического курса в том, чтобы Россия могла «следовать своей собственной системе, согласной с ее истинными интересами, не находясь постоянно в зависимости от желаний иностранного двора». Как заявлял Панин, «мы систему зависимости нашей от них [дворов версальского и венского] переменим и вместо того установим другую беспрепятственного нашего собою в делах действования»[51]. Эта система в значительной мере была направлена на борьбу с Францией, страной, которая препятствовала осуществлению имевших значительную историческую глубину планов Екатерины II и Панина (особенно применительно к Турции)[52]. В свою очередь, французская система в Восточной Европе строилась на взаимодействии со Швецией, Польшей и Турцией, которые в условиях второй половины XVIII века должны были среди прочего обеспечивать задачу противодействия возрастанию удельного веса и влияния России.

Большую роль в развитии российского государства сыграла новая «восточная система» светлейшего князя Священной Римской империи Г. А. Потемкина-Таврического (до 1787 г. – Потемкин), государственного и военного деятеля, ближайшего помощника Екатерины II. Важным элементом этой системы стал союз России с Австрией. В рамках действия этой системы Российская империя добилась крупных результатов на южном направлении, включая завоевание Крыма, его вхождение в состав России и освоение этих территорий. Следует отметить, что, как установлено новейшими отечественными историческими исследованиями, созданию данной системы предшествовала глубокая аналитическая проработка соответствующих проектов Г.А. Потемкиным и его соратниками[53].

В XIX веке понятие «система» использовалось для определения набора обязательств и обусловленных ими отношений между государствами (примеры – «венская система», сложившаяся в результате Венского конгресса 1814–1815 годов, «парижская система» как результат Парижского конгресса 1856 года)[54]. Такого рода понимание системы присуще и нашему времени – когда, например, речь идет о «ялтинско-потсдамской системе» и завершении ее существования после распада Советского Союза.

Таким образом, можно отметить, что использование понятия «система» в вышеупомянутой трактовке относится, прежде всего, к сознательно конструируемым системам.

Применение термина «система» в международных отношениях характерно и для марксистской традиции. Оно, к примеру, использовалось В.И. Лениным, который писал: «Люди живут в государстве, а каждое государство живет в системе государств, которые относительно друг друга находятся в системе известного политического равновесия». В.И. Ленин довольно широко использовал такой подход в своем анализе международных отношений 1910-х и 1920-х годов[55]. Это понятие использовалось в СССР, в том числе в официальных документах КПСС, и в более поздний период. О «системе международных отношений» говорилось, в частности, в постановлении ЦК КПСС «О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции»: «На основе коренных изменений в соотношении сил в мире происходит глубокая перестройка всей системы международных отношений»[56].

* * *

Обобщая рассмотренные выше различные аспекты использования системного подхода к прогностическому исследованию проблем мировой политики применительно к интересам национальной безопасности нашей страны, можно выделить следующие основные компоненты при проведении соответствующих исследований: идентификация структуры системы мировой политики и анализ ее изменения; анализ процессов в системе мировой политики, характеризующих разнообразное взаимодействие между ее структурными элементами (ее акторами); определение того, как происходит трансформация системы, т.е. выявление того, как меняется вес, роль тех или иных акторов, как происходит изменение тех или иных подсистем мировой политики; исследование динамики развития отдельных конкретных стран, их политики в области национальной безопасности; анализ международной информационной среды.

Все это должно базироваться на теории системы мировой политики и на многочисленных эмпирических исследованиях.

 

Глава 4

 

ПОИСК ТОЧЕК БИФУРКАЦИИ ПРИ ПРОГНОЗИРОВАНИИ И ПРОБЛЕМЫ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ИСТОРИИ

 

Развитие общей теории систем в последние два десятилетия находится под воздействием синергетики, основателями которой считаются профессор теоретической физики Штутгартского университета (ФРГ) Г. Хакен, а также физик и химик профессор Брюссельского университета (Бельгия) родом из Москвы И.Р. Пригожин *.

_________________

* Термин «синергетика» (в близкой к современной трактовке) был введен в научный оборот Г. Хакеном в 1969 году; почти в тот же период времени аналогичные идеи были высказаны Пригожиным. Между Хакеном и При- гожиным возник обычный для такого рода ситуаций в научном сообщест- ве спор о приоритете, который привел к тому, что Пригожин не стал упот- реблять термин «синергетика», назвав свое учение «теорией самооргани- зации». – См.: Аршинов В.И. Синергетика // Новая философская энциклопедия. Т. 3. С. 545–546; Мосионжник Л.А. Синергетика для гуманитариев. СПб.: Нестор история, 2003. С. 22.

 

Используя синергетику как философский метод (опирающийся как на математическую науку, исследующую законы самоорганизации в сложных неравновесных системах, так и на синергетику как междисциплинарный метод, изучающий самопроизвольное возникновение порядка и сложных систем различного характера, различной природы), Хакен сформулировал набор постулатов[57]. Первый из этих постулатов повторял положения общей теории систем: исследуемые системы состоят из нескольких или многих одинаковых или разнородных частей, находящихся во взаимодействии друг с другом[58].

Синергетика подчеркивает нелинейный характер процессов в подавляющем числе систем, происходящие в них качественные изменения, самоорганизацию систем (под которой понимается возникновение упорядоченных пространственно-временных структур в сложных нелинейных системах). В этом ее методологическая ценность для большинства видов прогнозирования, в том числе и для научно-технического прогнозирования, и для определения перспектив развития системы мировой политики.

И. Пригожин напрямую апеллировал к применению постулатов синергетики к исследованию социальных процессов. Он писал: «Идеи, которым мы уделили в книге достаточно много внимания, – идеи о нестабильности флуктуации – начинают проникать в социальные науки. Ныне мы знаем, что человеческое общество представляет собой необычайно сложную систему, способную претерпевать огромное число бифуркаций, что подтверждается множеством культур, сложившихся на протяжении сравнительно короткого периода в истории человечества»[59]. Этот автор далее отмечал: «Мы знаем, что столь сложные системы обладают высокой чувствительностью по отношению к флуктуациям. Это вселяет в нас одновременно и надежду, и тревогу: надежду на то, что даже малые флуктуации могут усиливаться и изменять всю их структуру (это означает, в частности, что индивидуальная активность вовсе не обречена на бессмысленность); тревогу – потому, что наш мир, по- видимому, навсегда лишился гарантий стабильных, непреходящих законов»[60].

Пригожин писал и о том, что напрямую можно отнести к прогнозированию в интересах национальной безопасности: «Мы живем в опасном и неопределенном мире, внушающем не чувство слепой уверенности, а лишь то же чувство умеренной надежды»[61].

Особое внимание в синергетике обращается на такие состояния системы, которые находятся в далеких от равновесия состояниях, в непосредственной близи от особых точек критического характера, или точек бифуркации[62]. Именно в этих точках под влиянием сравнительно незначительных воздействий система может радикально изменить свое состояние, претерпев в короткий промежуток времени качественное изменение[63].

Синергетика предполагает, что в точке бифуркации система как бы освобождается от жесткой связи между причинами и следствиями и обретает способность развиваться в том или ином направлении. В этом пространственно-временном состоянии система находится «на распутье», и ее поведение в соответствии с принципами синергетики определяется случайными факторами[64].

Автору понятен скепсис рада видных ученых относительно применимости синергетики как прямого методического инструмента в конкретных исследованиях отдельных наук. Известно, например, замечание академика РАН Д.В. Рундквиста о том, что синергетика представляет собой слишком широкое обобщение, которое трудно использовать в конкретных областях знания[65]. В любом случае понятие синергетики в его современной трактовке, включая понятие точек бифуркации, – это полезные метафоры в исследовании конкретно-исторических процессов.

Выявление потенциальных точек бифуркации – развилок в развитии системы мировой политики, ее подсистем, в политике отдельных государств – это одна из важнейших задач прогнозирования в интересах национальной безопасности. В первую очередь предметом особого внимания здесь должна быть политика супердержав и великих держав. Действия первых во многом определяют повестку дня мировой политики в целом, динамику развития политических отношений в отдельных подсистемах мировой политики.

В последние годы наблюдается процесс становления КНР как «второй сверхдержавы», что может привести к возникновению радикально новой системы мировой политики со всеми вытекающими отсюда последствиями для национальных интересов России, для национальной безопасности нашей страны. Однако не следует исключать и возможностей нового рывка США в их развитии (с одновременным замедлением темпов экономического роста КНР и нарастанием внутренней социально-политической напряженности в Китае). Возможно возникновение такой точки в развитии этих стран, в системе мировой политики и мировой экономики, в которой будет решаться вопрос о возникновении новой «пары» сверхдержав либо о сохранении США в роли единственной сверхдержавы, но не обладающей теми же возможностями по национальной мощи и влиянию, которыми они обладали в 1990-е годы после распада СССР.

Плодотворным представляется поиск точек бифуркации и в развитии ряда отдельных государств. Одной из таких точек бифуркации были президентские выборы в США 2000 года. На этих выборах шла острая борьба между кандидатом от демократической партии Альбертом Гором и кандидатом от республиканской партии Дж. Бушем-младшим. В случае победы Гора внешняя и военная политика США могла бы быть в значительной степени иной: за спиной Гора не стояла такая агрессивная высоко идеологизированная и консолидированная сила, как американские «неоконсерваторы». Можно с высокой степенью вероятности предположить, что США при администрации А. Гора не вышли бы в одностороннем порядке 61 из советско-американского Договора по ограничению систем противоракетной обороны 1972 г., который был одним из «краеугольных камней» двусторонней (РФ – США) и глобальной стратегической стабильности. Известно, что при администрации Б. Клинтона (в которой А. Гор был вице-президентом) речь не шла о выходе США из Договора по ПРО 1972 г., а лишь о его модификации, о разграничении стратегической и нестратегической противоракетной обороны, по поводу чего шли российско-американские переговоры.

Большой интерес представляет выделение точек бифуркации в различных политико-военных и военно-стратегических ситуациях. Результаты тех или иных военных столкновений могут оказать значительное, а подчас и решающее воздействие на состояние той или иной подсистемы мировой политики. А если речь идет о великих державах, а тем более о сверхдержавах – и на систему мировой политики в целом.

С точками бифуркации связана идея альтернативной истории.

Надо отметить, что идея альтернативной истории, иными словами – активной истории, обсуждалась (в привязке к аналитической задаче потребления «альтернативных вариантов будущего и вариантов планов действий») по крайней мере за 20 лет до появления синергетики в ее современной трактовке. Это было связано с распространением все того же системного анализа. Однако заметим, что наиболее известные труды с примерами альтернативной истории появились значительно раньше. Многие авторы сегодня, говоря об альтернативной истории, ссылаются на два эссе А. Тойнби, касающиеся эпизодов древней истории. Значительно менее известным является эссе английского историка Дж. Тревельяна (1909) «Если бы Наполеон выиграл битву при Ватерлоо». Тревельян, конструирующий возможный вариант истории, предположил, что, одержав эту победу в 1815 году, император Франции Наполеон I предлагает неожиданно мягкие условия мирного договора своему главному врагу – Великобритании (в силу истощенности Франции бесконечными войнами). В результате, по Тревельяну, Россия вытесняется из Европы, а немецкие государства в значительной мере остаются подконтрольными Франции (и даже подданными императора французов). Впрочем, современные британские критики подвергают со- 62 мнению эти выводы Тревельяна, считая, что и Великобритания и Россия готовы были бы продолжать борьбу с Наполеоном, даже если бы антинаполеоновская коалиция потерпела поражение при Ватерлоо[66].

На деле же альтернативная история как исследовательское направление насчитывает по крайней мере полтора столетия. Одна из самых ранних работ этого направления — опубликованная в 1836 году книга Луи Наполеона Жоффруа-Шато «История всемирной монархии. Наполеон и завоевание мира. 1812–1823». Статьи и очерки, посвященные тем или иным периодам и фрагментам мировой истории, были весьма популярны в конце XIX века; в числе их авторов были Дж. К. Честертон («Независимость Греции»), Гарольд Николсон («Независимая Греция») и др. Отдал дань теме Уинстон Черчилль, написавший альтернативную историю битвы при Геттисберге между армиями северян и южан в ходе Гражданской войны в США. Период наполеоновских войн рассматривался в работах по альтернативной истории, например, такого автора, как Андре Моруа («Франция без революции»)[67].

В отечественной исторической науке делались, хотя и весьма робкие, попытки конструировать возможные варианты исторического развития. В этой связи следует отметить, прежде всего, весьма серьезный военно-исторический труд Г. Иссерсона «Канны мировой войны», в котором штрихами набрасывалась альтернатива событиям августа 1914 года – разгрому германскими войсками 2-й армии под командованием генерала А.В. Самсонова в Восточной Пруссии (под Танненбергом). Иссерсон писал, что «весь центр тяжести операции (2-й русской армии. — А. К.) надо было бы... перенести на левый фланг, что вполне позволяли усиленный состав I армейского корпуса и действовавшие слева от него две кавалерийские дивизии. Если бы такой план был принят, в положении охватывающей стороны были бы не германцы, а русские; вместе с тем было бы расстроено сосредоточение правого крыла армии Гинденбурга»[68]. Иссерсон считал, что судьбу сражения на более поздних этапах могли изменить и действия 1-й русской армии под командованием генерала П.К. Ренненкампфа («Армия Ренненкампфа могла бы всякий час вынуждать германцев к спешному, а возможно и к едва ли выполнимому для левофланговых корпусов отходу»)[69].

В своих построениях Иссерсон не говорил о стратегических последствиях альтернативных решений российского командования (Самсонова, Ренненкампфа, а также стоявшего над ними командующего армиями Северо-Западного фронта генерала Я.Г. Жилинского); тем более он не писал и о политическом значении какого- либо иного варианта развития событий в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Но из его рассуждений напрашивается очевидный вывод: Гинденбург и Людендорф не смогли бы одержать столь сокрушительных побед над 1-й и 2-й русскими армиями в Восточной Пруссии, а это, разумеется, обеспечило бы значительно более высокий уровень боеспособности российской армии в целом по крайней мере в ходе кампаний 1914 года[70].

Дигби Смит, автор работы «Русские при Бородино», свою версию хода Бородинского сражения 1812 года строит на основе условий, которые могли бы обеспечить крупный успех рейду 1-го резервного кавалерийского корпуса под командованием генерал- лейтенанта Ф.П. Уварова (2500 сабель в 28 эскадронах) и казаков М.И. Платова (5000 чел.)* на правом фланге русской армии против войск Евгения Богарне, где Платовым был обнаружен незащищенный участок французских позиций. Среди этих условий он называет усиление этой группировки корпусом пехоты (2-м пехотным корпусом генерала Багговута – 10 тыс. 300 чел. в 24 батальонах с 24 орудиями).

_____________

* По уточненным данным, численность корпуса Уварова (на 24 августа 1812 года) составляла 3470 чел. при 12 орудиях (конная рота № 2). – См.: Русские соединенные армии при Бородине 24–26 августа 1812 года. Состав войск и их численность / Сост. А. Васильев, А. Елисеев. М.: Изд-во Музея панорамы «Бородинская битва», 1997. С. 31. У Платова было около 2700 человек.

 

По сценарию альтернативной истории Д. Смита такая усиленная группировка русских войск смяла бы незначительные силы французов (три линейных полка пехоты, построившихся в каре в поле для отражения атак русской кавалерии, которые были бы, по сценарию Смита, расстреляны подошедшей русской артиллерией; 1-й хорватский полк и 8-й легкий полк в качестве гарнизона села Бородино). В результате Евгений Богарне уже в 11:30 был бы вынужден отменить очередную атаку французов на «Большой редут» (батарею Раевского)... В конечном итоге Бородинское сражение, по сценарию Д. Смита, оказалось бы проигранным французами: в результате на военном совете в Шевардино Наполеон принимает решение отступить к Смоленску, которое сопровождается значительными потерями для французской армии за счет действий казаков и партизан[71].

В реальности же в отсутствие пехоты кавалерия Уварова, вступив в бой с французскими каре, была отбита*. Уваров отклонил предложения состоявшего в тот момент на русской службе прусского полковника К. фон Клаузевица, участвовавшего в этом рейде, ослабить сопротивление каре посредством артиллерийского огня[72]. Уваров считал, что это займет много времени, а он ориентировался на стремительный удар, с тем чтобы завершить его до того, как подойдут французские подкрепления[73].

_____________

* Отечественный историк Н.А. Троицкий (со ссылкой на документы М.И. Кутузова) отмечает, что после Бородинского сражения из всех участвовавших в нем генералов не представили к награде только Уварова и Платова, прямо объяснив на запрос царя, что они не заслужили награду, так как рейд был проведен без должной энергии. Нo рейд все же отвлек внимание Наполеона от центра и на два часа приостановил штурм Курган- ной высоты батареи Раевского. К этому времени Барклай-де-Толли заменил в центре остатки корпуса Раевского последним свежим корпусом Остермана-Толстого, а Дохтуров привел в относительный порядок расстроенное (после смертельного ранения Багратиона) левое крыло русской армии. – Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов. Миры и факты. М.: ЗАО Изд- во «Центрполиграф», 2002. С. 184–185.

 

Результатом рейда Уварова и Платова стало то, что темп наступления французов на левом фланге русской армии и в центре был сбит; но атаки против «Большого редута» оказались меньшими, чем ожидалось. Они были продолжены после того, как русская кавалерия ушла от Бородино. К трем часам дня (когда Евгений Богарне начал очередную атаку на «Большой редут») русские войска уже были вынуждены оставить Багратионовы флеши. В конечном итоге батарея Раевского была захвачена французами. Это оказалось прелюдией к оставлению русской армией Бородинского поля, а затем и к оставлению Москвы.

Еще одна «вводная» Д. Смита – пленение Наполеона Денисом Давыдовым при отсутствии «Великой армии» после поражения под Бородино. Такое развитие событий представляется весьма вероятным в рамках данной конструкции альтернативной истории.

Внимания заслуживает серия эссе группы английских и американских авторов (в том числе серьезных, авторитетных авторов, известных своими классическими трудами), опубликованных под общей редакцией Роберта Каули (основателя американского «Ежеквартального журнала военной истории») в 2001 году[74]. В их числе такие очерки, как «Вторжение Наполеона в Северную Африку», «Если Линкольн не освободил бы рабов», «Избрание Теодора Рузвельта президентом в 1912 году», «Премьер-министр Галифакс» (о возможном подписании Великобританией мирного договора с Гитлером в 1940 году), «Президентство Генри Уоллеса» и др.

К сожалению, выражение «история не знает сослагательного наклонения» глубоко укоренилось и в отечественном научном сообществе, препятствуя и сегодня развитию исследований по альтернативной истории. Оно было порождено высокой степенью идеологизированности изучения отечественной и зарубежной истории, упрощенной и даже вульгаризированной интерпретацией многих трудов и воззрений К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина (Ульянова).

 

Глава 5

 

О ПРИМЕРАХ, ПОДТВЕРДИВШИХ ПРОГНОЗЫВ ОБЛАСТИ МИРОВОЙ ПОЛИТИКИ И В ПОЛИТИКО-ВОЕННОЙ СФЕРЕ

 

Наиболее впечатляющими остаются предвидения, сделанные в свое время Ф. Энгельсом за 28 лет до Первой мировой войны и А.А. Свечиным за 12 лет до Второй мировой войны… Сделаны они не с помощью каких-либо специальных методик (о которых в то время не шла речь вообще ни в политической науке, ни в социологии) или даже выделения в специальном исследовании тенденций («трендов»). Это были суждения, высказанные экспертами высочайшего уровня, людьми, прекрасно разбиравшимися в социологии и политологии международных отношений, в истории войн и военного искусства: у Энгельса – долгосрочный прогноз, у Свечина – среднесрочный. Безусловно, в их трудах можно де-факто обнаружить то, что позднее будет названо системным подходом.

Значительный интерес представляет и предвидение М.Н. Тухачевского относительно угрозы, которая исходила от Германии, где к власти пришли нацисты. Оно присутствовало в его статье «Военные планы нынешней Германии», опубликованной в газете «Красная Звезда» в 1935 году. Подробнее об этом предвидении будет сказано далее.

Энгельсу и Свечину, безусловно, было свойственно системное понимание процессов в мировой политике и в военно- стратегической сфере. Их предвидения убедительно показали ценность суждений одного отдельно взятого «эксперта».

А.А. Свечин большую часть своих предвидений сделал в фундаментальном труде «Стратегия»; при этом он считал военную стратегию частью социологии. Эта точка зрения до сих пор не получила распространения среди профессиональных военных в нашей стране, хотя она, как представляется автору, имеет под собой весьма весомое основание.

Ф. Энгельсу был присущ образный язык, сочетавшийся с ясностью изложения основных мыслей. Набрасывая картины будущего крупными мазками, он был весьма чувствителен ко всякого рода деталям, нюансам политического процесса, развития военно- стратегической и тактической мысли*. Энгельс очень много внимания уделял роли развития вооружений и военной техники, проведя целый ряд весьма интересных исследований по этой проблематике. Прогноз Энгельса базировался на анализе тенденций, складывавшихся в системе мировой политики после франко-прусской войны1870–1871 годов, и на учете особенностей развития военного дела в Европе. В прогностических оценках Энгельса присутствует, безусловно, определенная идеологическая заданность. Это не могло не сказаться на ряде элементов его предвидения, которое не сбылось именно в наиболее идеологизированной части. Но в целом они достойны того, чтобы и сегодня быть предметом изучения в рамках фундаментальных разработок по проблемам мировой политики (особенно в ее политико-военном измерении).

____________

* Ф. Энгельс известен большим числом как публицистических, так и научных работ по политико-военной и военной проблематике. Среди них – глава из «Анти-Дюринга», работы по революции 1848–1849 гг., статьи о колониальных войнах Великобритании, восстании в Индии, серия статей для «Новой американской энциклопедии» («Армия», «Пехота», «Кавалерия», «Артиллерия», «Флот» и др.), статьи о Крымской войне 1853– 1856 гг., Итальянской войне 1859 г. и кампании Гарибальди в Сицилии и Южной Италии в I860 г., работа по военной реформе в Германии (1860– 1861), статьи о Гражданской войне в США (1861–1865), австро-прусской войне 1866 г. и франко-прусской войне 1870–1871 гг. Немало публицистических работ, в которых в разных ракурсах затрагивались проблемы войны и мира, вышло из-под пера Ф. Энгельса в 1870–1890-е годы.

 

В конце 1880-х годов Ф. Энгельс сделал следующее заключение относительно характера будущей войны, которую он прозорливо назвал всемирной войной: «И, наконец, для Пруссии-Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите»[75].

Весьма точными оказались оценки Энгельса политических последствий мировой войны применительно к судьбам ряда основных государств – участников предсказанной войны: «Все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, – крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы»[76]. Оказался несбывшимся прогноз Энгельса только относительно того, что некому будет поднять «упавшие короны».

Далее Ф. Энгельс писал: «Такова перспектива, если доведенная до крайности система взаимной конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи, привела ваша мудрость старую Европу. И если вам ничего больше не остается, как открыть последний великий военный танец, то мы не заплачем. Пусть война даже отбросит, может быть, нас на время на задний план, пусть отнимет у нас некоторые уже завоеванные позиции. Но если вы разнуздаете силы, с которыми вам потом уже не под силу будет справиться, то, как бы там дела ни пошли, в конце трагедии вы будете развалиной, и победа пролетариата будет либо уже завоевана, либо все ж таки неизбежна»[77].

В письме к Ф.А. Зорге Энгельс развивал свои оценки следующим образом: «Война... отбросила бы нас на годы назад. Шовинизм затопил бы все, так как это была бы борьба за существование, Германия выставила бы около 5 миллионов солдат, или 10% населения, другие – около 4–5%, Россия – относительно меньше. Но всего на полях сражений было бы 10–15 миллионов людей. Хотел бы я видеть, как их прокормят; опустошение было бы такое же, как и в Тридцатилетнюю войну. И дело не кончилось бы быстро, несмотря на громадные военные силы»[78]. Обосновывая прогноз, Энгельс давал оценку характеру военных приготовлений Франции. Он, в частности, писал: «...на северо-западной и юго-восточной границах Франция защищена очень широкой линией крепостей, а новые укрепления Парижа образцовы»[79].

Энгельс предупреждал и о том, что Германия не сможет одним ударом (в стиле стратегии Мольтке-старшего в австро-прусской войне 1866 года и франко-прусской войне 1870–1871 годов) разгромить Россию: «Стало быть, это затянулось бы надолго, да и Россию тоже нельзя взять штурмом. Значит, если бы даже все пошло по желанию Бисмарка, то к нации были бы предъявлены такие требования, как никогда прежде, и вполне возможно, что оттяжка действительной войны и частичные неудачи вызвали бы переворот внутри страны. Если же немцы с самого начала были бы побиты или вынуждены к длительной обороне, тогда бы переворот произошел наверняка». Энгельс предвидел, что одним из результатов затянувшейся общеевропейской войны станет усиление США по отношению к европейским державам: «Если же война была бы доведена до конца без внутренних потрясений, то наступило бы такое истощение, какого Европа не видела уже 200 лет. Победительницей оказалась бы по всей линии американская промышленность и поставила бы нас всех перед выбором: либо вернуться назад к земледелию только для собственного потребления... либо – социальный переворот. Вот почему я думаю, что доводить дело до крайности, идти дальше мнимой войны не собираются. Но стоит только раздаться первому выстрелу, как вожжи выпадут из рук и лошади понесут...»[80].

Сегодня очевидно, что оценка Энгельсом степени истощения Европы в целом не оправдалась. Истощение было весьма значительным, но от него Западная Европа (по крайней мере страны- победительницы) сравнительно быстро оправилась. Сложнее обстояло дело в Германии и России, теперь уже советской.

А.А. Свечин (которого, безусловно, следует считать и одним из виднейших отечественных политологов), наряду с верной оценкой общих долгосрочных и среднесрочных тенденций, которые необходимо было учитывать при формировании военной стратегии для СССР в грядущей войне, сделал немало и конкретных, поразительных по своей прозорливости, предвидений. Они касались, в частности, географии размещения производительных сил в СССР с учетом военно-стратегического фактора, о чем несколько подробнее будет сказано ниже.

За 12 лет до начала Второй мировой войны в Европе Свечин прозорливо указал на тех, кто окажется первыми «действующими лицами» будущей войны – ее инициаторами и жертвами удара: «Мышление французской внешней политики веками, со времен Ришелье, воспитывалось на создании в Европе... условий раздробленности, чересполосицы и необороноспособности. В результате работы французской политики, идеи которой вылились в Версальском “мирном” договоре, вся серединная Европа – Германия, Польша, Чехословакия и т. д. – поставлена в условия, исключающие оборону и позиционность. Вассалы Франции искусно поставлены в положение белки, долженствующей вертеть колесо милитаризма». Демонстрируя знание особенностей внешней политики различных европейских государств, Свечин отмечал: «Искусство французской политики заключается в умышленном творчестве неустойчивых положений. Отсюда недолговечность этого творчества»[81]. Спустя несколько лет предвидения Свечина начали сбываться*.

____________

* В марте 1939 г. войска нацистской Германии заняли Чехословакию, невзирая на то, что новые границы ее после Мюнхена были гарантированы правительствами Великобритании, Франции, Италии и самой Германии. Тогда же германское правительство известило иностранные правительства об установлении протектората над Богемией и Моравией, т.е. о ликвидации Чехословакии как суверенного государства. Спустя почти неделю после оккупации Чехословакии Германия вынудила Литву подписать соглашение о передаче ей Мемельской области (Клайпеды). В это же время Германия потребовала от Польши передачи ей Данцига и предоставления немцам на правах экстерриториальности автострад и железной дороги в «Польском коридоре», или «Данцигском коридоре».

 

Свечин делает фундаментальное заключение о будущем характере германской военной стратегии: «Определенная идея Версальского договора – создать для Германии необороноспособное положение – ставит Германию в физическую необходимость подготовки к наступательным операциям»[82]. При этом Свечин конкретно указывает на Польшу, которая «еще будет иметь возможность обдумать, как ей следует благодарить Францию за подарок Данцигского коридора, который обеспечивает Польше первенство по отношению к германскому удару»[83]. Из этого заключения Свечина наглядно видно, что оно не было продуктом какого-то озарения, а явилось результатом его глубоких знаний политической истории Европы и истории военной стратегии. Как справедливо пишет Н.И. Никифоров, «Свечин показал эпицентр Второй мировой войны и точку ее начала»[84].

Имеющиеся данные говорят о том, что Свечин располагал немалой разного рода информацией непосредственно из германских источников – как открытого, так и закрытого характера – в силу тех особых отношений, которые к середине 1920-х гг. установились у Красной Армии с рейхсвером.

Свечин предвидел, что будущая война станет для нашей страны очень тяжелой, потребует колоссального напряжения сил, а также особых мер от государственного руководства. Он крайне отрицательно относился ко всем «шапкозакидательским» идеям политико-военного и военно-стратегического характера, вылившимся в деструктивный лозунг достижения победы «малой кровью могучим ударом» и на «чужой территории». Свечин писал, что для обеспечения победы в такой войне «придется временно отказаться от восьмичасового рабочего дня и приостановить действие кодекса о труде». Продолжая, он отмечал, что «придется повысить интенсивность и продолжительность работы, уменьшить реальную заработную плату». При этом, предъявление требований к «массам», «обречение людей на каторжный труд, лишение их сносных условий существования должны будут идти параллельно с борьбой за эти самые массы, за их сознание, за их верность лозунгам борьбы»[85]. За такие оценки Свечин подвергся жесточайшей критике, в первую очередь в рамках кампании шельмования, развернутой против него М.Н. Тухачевским в 1931–1932 гг. Свечина обвиняли в прокулацких настроениях, в том, что он предлагал «зажим» для рабочего класса, фальсифицировал-де платформу советской власти и т.п.

Свечин настойчиво предостерегал против дальнейшей концентрации промышленности в Ленинграде, называя его «Севастополем будущей войны»[86]. Он неоднократно обращал внимание на необходимость учитывать возможность захвата части территории СССР противником в случае агрессии с Запада (на начальном этапе войны, до перехода Красной Армии в стратегическое контрнаступление, переходящее в общее наступление) и в связи с этим на важность военно-стратегических соображений при строительстве новых промышленных объектов на западе СССР: «Постройка могучих источников электрической энергии – Днепрострой, Свирстрой, – которым в будущем суждено индустриализировать целые районы, требует не только предварительной технической и экономической, но и компетентной стратегической экспертизы»[87] (нет сведений о том, что такого рода экспертиза в тот момент была осуществлена); позднее были приняты принципиально важные решения о развитии индустриальной базы СССР на Урале и в Сибири, которые сыграли исключительно важную роль в обеспечении победы нашей страны в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов.

Один из современных исследователей творчества Свечина пишет: «Когда речь идет о прогнозе, сделанном А.А. Свечиным в 1927 году ("Война примет исключительно ожесточенный и затяжной характер, потребует напряжения всех сил страны... На задаче защиты Москвы должны быть сосредоточены все силы, решительная партия должна быть сыграна здесь. Ленинград вследствие своего географического положения, нахождения вблизи границы и сосредоточения в городе многих промышленных предприятий окажется в особо уязвимом положении"), не следует забывать, что сделан этот прогноз был в период крайне невысокой боеспособности РККА (когда, до проведения индустриализации, СССР мог рассчитывать в снабжении армии техникой только на остатки промышленности царских времен и закупки за рубежом). Этот период определялся еще и невыгодным начертанием западной границы: прибалтийские республики еще не входили в состав СССР, а Польше принадлежали Западная Украина и Западная Белоруссия, поэтому на всех этих территориях можно было развернуть ударную группировку для нападения на Советский Союз». Автор заключает: «Поэтому сделанный Александром Андреевичем вывод был не "удивительно точным прогнозом" начала Великой Отечественной войны... а единственно возможным в те годы вариантом развития событий в случае нападения западных держан на СССР»[88].

Отвечая на такую критику Свечина, следует отметить, что во второй половине 1920-х гг. реальные противники СССР были слабы. К началу 1940-х гг. многократно усилилась военная мощь Советского Союза, но и противник в лице нацистской Германии у СССР появился совершенно иного, самого высшего класса, самого опасного и жестокого порядка. Причем с этим противником наша страна получила после поражения Польши и ее раздела общую протяженную границу, не оборудованную для ведения оборонительных действий таким же образом, как была оборудована старая граница. К этому можно добавить, что у Германии появилось немало союзников, в ее руках оказалась почти вся Европа с ее масштабным промышленным потенциалом, с огромными высококвалифицированными трудовыми ресурсами. Кроме того, выдвижение вперед Красной Армии (особенно в Западную Белоруссию) создало крайне невыгодную для оборонительных действий конфигурацию наших войск (в частности это относится к Белостокскому выступу).

Вплоть до нашего времени некоторые авторы обвиняют Свечина в том, что он недоучитывал роль танков и авиации в будущей войне. Это отчасти было справедливо для его трудов 1920-х гг., но ни в коей мере не относится к работам Свечина 1930-х гг. Тогда он уже подчеркивал, что «авиация представляет более универсальную вооруженную силу, чем наземные войска или военные корабли». Говоря о действиях Японии в будущей войне, Свечин писал: «В океанской войне японский флот в первую очередь будет поддержан сухопутной авиацией, которая возьмет на себя оборону морских баз от воздушных бомбардировок, атаку приближающихся к берегам японских островов неприятельских кораблей, а также может принять мощное участие в наступательном предприятии, например, против Филиппинских островов. В случае континентальной войны флот окажет сухопутной армии помощь, прежде всего своей авиацией. Морские базы, оставив для своей защиты истребительные, патрульные и учебные самолеты, могут выделить 140–150 разведчиков и бомбардировщиков. Корабельная авиация, не затрагивая самолетов с линейных кораблей и крейсеров, может прийти на помощь 200 самолетами с авианосцев и авиатранспортов. Все прочее, что даст флот: морской десант, мощные зенитные средства, тяжелые орудия и бронесилы, поддержку судовой артиллерии для обеспечения этих 350 самолетов на их новых аэродромах и базах, надо рассматривать только как приложение к этому крупному авиакулаку»[89]. Разумеется, следует иметь в виду, что в этой работе приводились цифры, характерные для военной мощи Японии первой половины 1930-х гг. В последующем японский «авиакулак» наращивался все более значительными темпами.

Имея, видимо, немало ценных данных о характере оперативной и боевой подготовки японской авиации, о взглядах японских теоретиков, Свечин делал следующие заключения: «Нет сомнений относительно того, куда будут направлены усилия авиации в начальный период войны. Подавление воздушного противника, разгром его аэродромов, находящихся на опасном удалении от японских островов и японских морских сообщений, явятся важнейшими целями. Конечно, попутно будут бомбардироваться города, штабы, войска, подводные лодки, но все в том же угрожающем районе»[90]. Вводя в оборот понятие «подавление воздушного противника», Свечин практически говорил о явлении, за которым позднее утвердилось понятие «господство в воздухе». Свечин подчеркивает, что «внезапному началу войны японцы придают особое значение. Внезапность будет осуществлена воздушной морской дивизией, к которой присоединятся сухопутные авиационные силы. Это имеет и оборотную сторону: для внезапности атака должна быть направлена с авианосцев и авиатранспортов»[91].

«Флот, начавший войну 1904 года внезапным торпедным нападением на порт-артурскую эскадру, начнет и будущую войну, но посредством внезапного нападения с воздуха»[92], – писал Свечин, опираясь на свое видение японской стратегической культуры. Это предвидение Свечина сбылось, но не применительно к СССР, а к США, когда 7 декабря 1941 года самолетами с группы японских авианосцев был внезапно атакован Перл-Харбор, где находились в тот момент главные силы американского флота на Тихом океане.

Упомянутая выше статья М.Н. Тухачевского «Военные планы нынешней Германии» была опубликована в 1935 г. – за четыре года до начала Второй мировой войны в Европе и за 6 лет до нападения гитлеровской Германии на СССР. Эту работу можно считать своего рода вехой в публичной оценке политико-военной обстановки того периода. Очевидно, что эта статья была призвана сыграть определенную агитационно-пропагандистскую, мобилизующую роль. Особое значение этой статьи подчеркивает тот факт, что в процессе подготовки к публикации она рассматривалась И.В. Сталиным. В архиве Министерства обороны СССР сохранился машинописный экземпляр статьи с его правкой*. Сталин, в частности, изменил название (первоначально статья называлась «Военные планы Гитлера»), тщательно отредактировал несколько абзацев и вычеркнул почти все размышления М.Н. Тухачевского, посвященные истории войны Германии на два фронта во время Первой мировой войны.

_______________

* Автор выражает искреннюю признательность генералу армии В.Н. Лобову, предоставившему в свое время копию этого документа с карандашными правками Сталина.

 

Тухачевский, насколько это позволял формат газетной статьи, детально рассмотрел темпы строительства вооруженных сил в Германии после прихода к власти Гитлера, а также германские взгляды на ведение войны. Он пришел к выводу, что «Германия организует громадные вооруженные силы и в первую очередь готовит те из них, которые могут составить могучую армию вторжения»[93]. При этом он не случайно процитировал французского маршала А.Ф. Петена (Петэна): «В настоящее время можно представить себе войну, внезапно начинающуюся приемами, способными уничтожить первый эшелон военных сил противника, дезорганизующими его мобилизацию и разрушающими жизненные центры его мощи»[94].

В статье Тухачевский сделал важный и подтвердившийся в дальнейшем политико-военный вывод: «Империалистические планы Гитлера имеют не только антисоветское острие. Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)». Тухачевский также отмечал: «Помимо всего прочего нельзя отрицать того, что Германии нужна французская руда. Ей необходимо и расширение ее морской базы. Опыт войны 1914–1918 гг. показал со всей очевидностью, что без прочного овладения портами Бельгии и северными портами Франции морское могущество Германии невозможно построить»[95]. Именно этот абзац статьи наиболее тщательно отредактировал Сталин. Он сделал акцент на агрессивных планах Германии в отношении Запада, прикрываемых ее антисоветскими выступлениями. Одновременно почти две страницы текста, где в основном говорилось об угрозе СССР, о том, что Гитлер рассчитывает победить на Востоке, опираясь на нейтралитет Франции и Великобритании, Сталин вообще вычеркнул. Сталин тем самым проигнорировал одиозные антисоветские, антибольшевистские и антирусские (расистские) установки Гитлера, содержавшиеся в его много раз переиздававшейся программной книге национал- социализма «Майн кампф», а также последующие аналогичные публикации и выступления фюрера «третьего рейха».

Сведений о том, был ли Сталин сколько-нибудь достаточно знаком с «Майн кампф» не имеется. Думается, что его знакомство с этим творением главы преступного нацистского государства способствовало бы более точному пониманию того, как будет вести себя в отношении СССР диктатор Германии, кто в глазах Гитлера является главным противником Германии. В «Майн кампф» Гитлер с особой ненавистью говорит о русских, славянах вообще, о евреях... Внимательное прочтение этой книги позволяет увидеть особое отношение Гитлера к Великобритании, глубже разобраться с вопросом об обеспечении ее поражения перед нападением на СССР. Вспомним Дюнкерк: Гитлер дал возможность эвакуироваться многим тысячам англичан, прижатых к морю, исходя, в частности, из своих расовых воззрений. Он рассматривал англичан как «чисто германскую нацию», восхищался Британской империей и завидовал ей[96].

Весьма сомнительно, чтобы кто-то из высших советских военачальников, выживших после репрессий 1930-х гг., пытался ознакомиться с «Майн кампф». Пока не обнаружено следов знакомства с этой книгой и руководителей советской военной и политической разведки, которые тоже подверглись накануне войны жесточайшей «чистке».

Идеи «Майн кампф» после прихода в 1933 г. к власти нацистов нашли в Германии путь в СМИ, присутствовали в многочисленных выступлениях нацистских руководителей, и на них нельзя было не обращать должного внимания; их нельзя было считать сугубо пропагандистским обеспечением внутренней политики нацистов. Они имели, в конечном итоге, вполне операционное значение. Идеология нацизма, в том числе ее мистическая, оккультная составляющая, играла огромную, а иногда и решающую роль в определении политических, а затем и политико-военных и военно-стратегических планов Гитлера и его сообщников.

Это весьма важный урок для политического и политико- военного прогнозирования в интересах национальной безопасности в современных условиях.

 

Сценарии развития Восточной Сибири и Дальнего Востока

(Из доклада «Сценарии развития Восточной Сибири и российского Дальнего Востока в контексте политической и экономической динамики Азиатско-Тихоокеанского региона до 2030 года». М., 2011) 

Экспертная панель сформировала два основных фактора для построения сценариев развития Восточной Сибири и Дальнего Востока. Первый фактор – интенсивность и масштабы освоения энергетических и минерально-сырьевых ресурсов региона. Если глобальная экономическая конъюнктура на рассматриваемом горизонте будет позитивной, а экономика стран АТР будет развиваться опережающими темпами, то спрос на ресурсы восточных регионов будет достаточно высоким. В этих условиях экстенсивные методы освоения ресурсного потенциала будут давать экономический результат. В дальнейшем следует ожидать трансформации спроса в силу появления принципиально новых технологических решений в сфере традиционной и новой энергетики и переработки сырья.

Второй фактор – технологическая основа освоения ресурсного потенциала, включая проведение геологоразведочных и геофизических работ, добычу, транспортировку, глубокую переработку и преобразование минерального сырья, энергоносителей и энергии. Опора на старую технологическую основу постепенно будет вести к снижению конкурентоспособности продукции. Развитие же новой технологической основы предполагает значительные вложения в инфраструктуру, НИОКР, подготовку кадров, а по определенным направлениям – импорт передовых технологий и современного оборудования, не имеющих аналогов в России, необходимых для обеспечения ускоренной модернизации российской экономики.

В пространстве этих двух факторов были рассмотрены три сценария развития: «От инерции к стагнации», «Падение в пропасть» и «Новые возможности». Одним из факторов неопределенности в данных сценариях, с точки зрения участников экспертной панели, является динамика развития глобального экономического кризиса и ее влияние на условия формирования инвестиционных ресурсов, динамику спроса на энергетические и минерально- сырьевые ресурсы.

«От инерции к стагнации». Если мировая экономическая система в ближайшей перспективе будет развиваться без крупных потрясений и медленно выходить из кризиса, то одним из вероятных вариантов развития событий на территории Восточной Сибири и Дальнего Востока будет движение по инерции. По данному сценарию, бизнес осваивает ресурсы, опираясь, в основном, на старую технологическую и инфраструктурную основы. При этом происходит медленная переориентация на развивающиеся рынки АТР, что ведет к росту добычи энергетических и минерально-сырьевых ресурсов. Уровень инновационности экономики будет оставаться недостаточно высоким, а эффективность и экологичность используемых технологий вовлечения в хозяйственный оборот природных ресурсов – неадекватными сложившемуся потенциалу мировой научно-технологической сферы.

Масштабных институциональных преобразований и инвестиций в данном сценарии не происходит. Продолжает действовать бюджетная модель, основанная на централизации ресурсной ренты и стремлении к финансовому выравниванию регионов. Налоговый и таможенный режимы остаются без изменений.

Темпы роста экономики в таком сценарии будут более низкими, чем в энергосырьевом сценарии Концепции долгосрочного развития России до 2020 года Министерства экономического развития. В ближайшие 15–20 лет можно будет ожидать 4–5% среднегодовых темпов прироста ВВП, чуть превышающих средние показатели по мировой экономике. В условиях позитивных процессов в мировой экономической системе и сохранения высоких цен на сырье такой медленный экономический рост будет продолжаться 10–15 лет. Серьезных изменений отраслевых и территориальных пропорций к 82 концу 20-х годов XXI в. не произойдет. Доля Восточной Сибири и Дальнего Востока в экономике России практически не изменится[97].

 

ТАБЛИЦА 1

 

Основные качественные характеристики сценариев развития Восточной Сибири и Дальнего Востока

 

 

Показатель	Сценарий
	«Новые возможности»	«От инерции к стагнации»	«Падение в пропасть»
Условия возникновения сценария	Позитивная динамика в мировой экономике со смещением деловой активности в АТР при активизации инновационного развития в РФ, включая комплексное освоение природных ресурсов на передовой технологической основе	Позитивная динамика в мировой экономике со смещением деловой активности в АТР, продолжение тенденций увеличения спроса на сырье и энергоносители	Негативная динамика в мировой экономике, ухудшение конъюнктуры на сырьевых и энергетических рынках
Инвестиционная привлекательность региона	Высокая	Умеренная	Привлекательные единичные инвестпроекты с высокой доходностью и высокими рисками
Население и качество жизни	Рост численности населения и повышение качества жизни в регионе	Удержание численности населения за счет федеральных программ и сохранение различий в качестве жизни между отдельными территориями	Снижение численности постоянно проживающего населения, использование временной рабочей силы, низкое качество жизни
Институциональные преобразования	Проводятся существенные институциональные преобразования	Опора на существующее законодательство и институты развития	Спонтанные институциональные преобразования
Системный результат	Системно развивающаяся территория	Территория, нуждающаяся в постоянной поддержке федеральной власти	Спонтанно развивающаяся территория

 

Объемы добычи и экспорта углеводородного и минерального сырья будут расти в этом сценарии небольшим темпом – с приростом около 1–2% в год. Ощутимо увеличится доля юго-восточного направления экспорта – на Китай, Японию, Корею. Россия закрепит позиции на рынке нефти, газа, угля, металлов, химикатов, леса, возможно, продовольствия (в первую очередь – зерна) стран АТР, построив необходимые трубопроводы, инфраструктуру сжижения газа, расширив мощности по перевалке в портах Дальнего Востока.

В этих условиях продолжится процесс депопуляции региона. Возникнет опасность чрезмерной либерализации миграции иностранных граждан. При этом, экономическая активность будет сосредоточена в пределах узкого «коридора» вокруг Транссиба.

В рамках данного сценария будут постепенно обостряться системные напряжения, что рано или поздно приведет к локальному социально-экономическому кризису, который может завершиться переходом к сценарию «Падение в пропасть».

«Падение в пропасть». Новая, более глубокая волна экономического кризиса приведет к обострению конкуренции на ресурсных рынках и как следствие – к резкому снижению цен на ресурсы. Снижение значения энергоносителей, минерального сырья и других природных ресурсов при пассивной роли государства значительно ухудшит позиции российской экономики. Темпы роста сократятся до уровня 3% среднегодового прироста ВВП, а макроотраслевые пропорции к середине (концу) 20-х годов XXI в. останутся прежними.

В рамках данного сценария объемы добычи и экспорт нефти, газа, угля, металлов будут сокращаться. Не все проекты освоения нефтегазовых и минерально-сырьевых ресурсов на востоке России будут реализованы. Транспортные проекты (как трубопроводные, так и железнодорожные), скорее всего, реализованы не будут. Сценарий станет еще более пессимистичным, если допустить возможность потери Россией большей части рынков АТР, вероятность чего велика.

В результате это создаст сложные бюджетные проблемы для федеральной власти. Постепенно будут сняты ограничения на доступ иностранных инвесторов к освоению природных ресурсов, активно будут разрабатываться наиболее эффективные месторождения на основе СРП. В этих условиях неизбежна либерализация миграционной политики и привлечение иностранной рабочей силы. Региональные власти не смогут сформировать собственные институты развития и будут опираться на навязанный извне режим привлечения инвестиций и приток рабочей силы.

Будет происходить бессистемное освоение природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока, фрагментарное развитие транспортной инфраструктуры, в основном, экспортного назначения. В этом сценарии следует ожидать, что резко усилится дифференциация в социально-экономическом развитии территорий.

«Новые возможности». В рамках данного сценария стратегический прорыв в развитии Восточной Сибири и Дальнего Востока произойдет на основе эффективного соединения ресурсного потенциала, масштаба и комплексности его освоения, развития человеческого капитала, генерации и активного использования новых знаний. Необходимо правильно вписать ресурсный потенциал Восточной Сибири и Дальнего Востока в новое глобальное экономическое пространство и экономику знаний, на системной основе выделить крупные сырьевые узлы и сформировать инновационные кластеры[98].

В результате реализации данного сценария развития среднегодовые темпы прироста ВРП Восточной Сибири и Дальнего Востока составят 8.4–9.4%. По масштабам экономики Россия войдет в пятерку стран-лидеров, по уровню экономического развития, измеренному душевым производством ВВП, – поднимется в верхний квартиль списка стран мира. Доля накопления в ВВП вырастет с нынешних 18–19% до как минимум 25–30%. Востребованность НИОКР (в том числе корпоративных), связанных с технологическим обновлением, обеспечит рост затрат на НИОКР по отношению к ВВП до 3–4% (в 4–5 раз).

В рамках данного сценария все сырьевые и транспортные проекты будут реализованы в полном объеме, будет значительно повышен технологический уровень ГМК и ТЭК, их экологичность, повышена доля добавленной стоимости, формируемой на территории России. Будет создан мощный перерабатывающий сектор, особенно нефте- и газопереработка (в том числе на основе гелия, а также этана, пропана и других компонент ШФЛУ), нефте- и газохимия, лесопереработка и лесохимия, металлургия. Будут развиваться также судостроительный и авиастроительный кластеры.

Работа Северного морского пути в связке с Обью, Енисеем и Леной (трансполярные маршруты) как на западном, так и на восточном крыле будет восстановлена. Обеспечение экономической активности более северных арктических территорий будет осуществлять юг Сибири: зона Транссиба и регион, расположенный южнее. Транссиб станет высокоскоростной трансконтинентальной трассой пассажирских, грузовых и контейнерных перевозок[99].

Опора на новые драйверы инновационной экономики в рамках критериев устойчивого развития и возрастающих экологических требований определят принципиально иное участие Восточной Сибири и Дальнего Востока в интеграционном пространстве АТР и обеспечат опережающий рост качества жизни на этой территории (табл. 2).

 

ТАБЛИЦА 2

 

Основные количественные характеристики сценариев развития Восточной Сибири и Дальнего Востока

 

Показатель	Сценарий
	«Новые возможности»	«От инерции к стагнации»	«Падение в пропасть»
Совокупный ВРП в 2030 г., млрд долл.	806.4	386.1	217.8
Душевой ВРП в 2030 г., тыс. долл.	48	27	18
Общий объем инвестиций в новые проекты в 2011– 2030 гг., млрд долл	570	360	280
в т. ч. государственные инвестиции в 2011– 2030 гг., млрд долл.	160	120	70
частные российские инвестиции в 2011-2030 гг., млрд долл.	280	150	130
иностранные инвестиции в 2011-2030 гг., млрд долл.	130	90	80
Численность населения, млн чел.	16,8	14,3	12,1

Составлено с использованием: расчетов по комплексу оптимизационных многоотраслевых пространственных моделей России, применяемых в ИЭОПП СО РАН; обоснований инвестиций крупнейших проектов и экспертных оценок ИЭОПП СОРАН, выполненных 2011, на основе правительственных документов национального, отраслевого и регионального развития, включая межгосударственные соглашения, определяющих параметры развития Восточной Сибири и Дальнего в Востока в средне- и долгосрочной перспективе.

Превышение разницы в объемах ВРП в 2030 г. над разницей в объемах инвестиций в новые проекты в 2011–2030 гг. между сценариями связано с различиями в методах реализации данных инвестиций в различных сценариях, в результате чего мультипликативный эффект от реализации инвестиций в сценарии «Новые возможности» выше.

Однако для реализации данного сценария российское правительство должно в широких масштабах развернуть реальные действия, стимулирующие экономический рост, в том числе прямое государственное финансирование, налоговые, амортизационные и таможенные льготы, стимулирующие привлечение в эти регионы высококвалифицированных кадров. При этом системное освоение ресурсного потенциала произойдет лишь в результате соединения инвестиционных возможностей бизнеса и государства на основе эффективных механизмов государственно-частного партнерства. Основной принцип этого партнерства – государство осуществляет инвестиции в развитие инфраструктуры, бизнес – в создание добавленной стоимости. Эффективность этого партнерства определяется новой институциональной архитектурой и принципиально новым режимом недропользования, ориентирующим бизнес на комплексное освоение ресурсного потенциала. В сфере недропользования будет сформирована практика концессионных соглашений по использованию недр и введены комплексные лицензии – основные ресурсы, строительные материалы, водопользование, лесопользование, экологические и другие требования.

В рамках этого сценария ускоренными темпами должны сформироваться профильные ведомства и институты развития – агентство по развитию Сибири и Дальнего Востока с правами распорядителя бюджетных средств; фонд развития Сибири и Дальнего Востока с функциями привлечения инвесторов, структурирования проектов, держателя нераспределенного фонда лицензий; банк развития, финансирующий инфраструктурные проекты и проекты государственно-частного партнерства.

Новые институты обеспечивают эффективное встраивание существующих механизмов развития, таких как особые экономические зоны, и формируют новые механизмы развития сырьевых узлов и инновационных кластеров. Эти институты должны повысить инвестиционную привлекательность региона.

Таким образом, в условиях позитивного роста мировой экономики с опережающим развитием АТР возможен стратегический прорыв на основе принципиально новой парадигмы развития Восточной Сибири и Дальнего Востока. Суть этой парадигмы – создание условий для опережающего развития инновационного потенциала в сфере добычи и использования энергетических и минерально-сырьевых ресурсов. Для этого требуется на системной основе сформировать центры экономического роста с последующим дополнением их сетью инновационных кластеров.

 

Оценка объема инвестиций, необходимых

для развития Сибири и Дальнего Востока

В случае перехода Восточной Сибири и Дальнего Востока на траекторию развития целевого сценария «Новые возможности», по оценкам Института экономики и организации промышленного производства СО РАН, полученным с использованием результатов расчетов по комплексу оптимизационных многоотраслевых пространственных моделей, консолидированный ВРП увеличится к 2030 г. в 5–6 раз и превысит 23.2 трлн руб. или 800 млрд долл (табл. 2). Среднегодовой темп роста ВРП за период 2011–2030 гг. должен составить порядка 8.4–9.4%. Объем капитальных вложений последовательно возрастет с 18 до 30% ВРП, в первую очередь за счет мультипликативного эффекта от инвестиций в обеспечение комплексного освоения природных ресурсов региона, развития транспортной и перерабатывающей инфраструктуры на основе инновационных технологий. Значительный объем инвестиций будет приходиться на смежные с ГМК и ТЭК и несырьевые отрасли экономики, включая торговлю, сферу услуг, транспорт, связь, науку и образование[100].

Исходя из сложившегося в России в последние 10 лет соотношения между ростом инвестиций и ростом реального ВВП, составляющего 2.5 п.п. роста инвестиций к 1 п.п. роста ВВП, можно оценить, что целевой объем инвестиций для сценария «Новые возможности» составляет 13–18 трлн руб. в текущих ценах или 425– 590 млрд долл. Нижняя оценка объема инвестиций соответствует целевому ориентиру увеличения ВРП регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока в 5 раз в 2030 г. к уровню 2010 г., верхняя оценка – росту ВРП в 6 раз.

Необходимо отметить, что полученная оценка требуемого объема инвестиций для реализации целевого сценария «Новые возможности» согласуется с оценкой объема инвестиций, запланированного в правительственных программных документах. Так, объем новых инвестиций по приоритетным проектам в различных отраслях экономики со сроком активного инвестирования в 2011–2030 гг., зафиксированным в утвержденных Правительством РФ Программах и стратегиях отраслевого и регионального развития, а также в Программах социально-экономического развития субъектов Федерации в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке и планах крупнейших компаний, с учетом индексации на начало 2011 г. составляет более 16.5 трлн руб., или порядка 570 млрд долл. Таким образом, необходимо обеспечить реализацию заложенных в программах мер для выполнения целевых показателей по инвестициям и реализации потенциала развития регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока в рамках сценария «Новые возможности».

 

ТАБЛИЦА 3

 

Прогноз инвестиций в новые инвестиционные проекты в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке до 2030 г., млрд долл.

 

№	Отрасль / Проект	Сценарий развития
		«Новые возможности»	«От инерции к стагнации»	«Падение в пропасть»
1	Топливно- энергетический комплекс	413.1	274.0	221.6
2	Горно- металлургический комплекс	59.6	39.1	31.4
3	Транспортная инфраструктура и связь	48	22.4	12.2
4	Сфера услуг, высокотехнологичные производства, НИОКР, образование	37.7	17.6	9.7
5	Лесной комплекс	8.6	5.6	4.4
6	Сельское хозяйство и рыболовство	3	1.4	0.8
	Итого по Восточной Сибири и Дальнему Востоку	570	360	280

 

Источники: Коржубаев А.Г., Филимонова И.В., Эдер Л.В. Концепция формирования новых центров нефтегазового комплекса на востоке России. Новосибирск: ИЭОПП СО РАН, 2010. 192 с.; Меламед И.И., Дягилев А.А., Авдеев М.А. Основные подходы к развитию Дальнего Востока и Прибайкалья. М.: Современная экономика и право, 2010. 176 с.; Экономика Сибири: стратегия и тактика модернизации / ИЭОПП СО РАН. М. – Новосибирск: Анкил, 2009; Расчеты по комплексу оптимизационных многоотраслевых пространственных моделей России, применяемых в Институте экономики и организации промышленного производства СОРАН; обоснования инвестиций крупнейших проектов и экспертные оценки Института экономики и организации промышленного производства СО РАН, выполненные 2011, на основе правительственных документов национального, отраслевого и регионального развития, включая межгосударственные соглашения, определяющие параметры развития Восточной Сибири и Дальнего в Востока в средне- и долго- срочной перспективе.

 

Кроме того, прогнозируемый экспертами объем необходимого финансирования реализации новых проектов не является критическим для инвестиционного потенциала российской экономики, особенно с учетом планируемого привлечения иностранного капитала. В настоящее время в других регионах России уже реализуются либо намечены сопоставимые по масштабам инвестирования проекты, в частности, на севере Западной Сибири, включая Программу комплексного освоения месторождений полуострова Ямал и прилегающих акваторий и Программу комплексного освоения месторождений ЯНАО и севера Красноярского края до 2020 года (табл. 4).

ТАБЛИЦА 4 

 

Оценка инвестиций в некоторые инвестиционные проекты, реализуемые в нефтегазовом комплексе России, млрд долл.

 

1.	Комплексное освоение ресурсов углеводородов севера Западно- Сибирской НГП
1.1.	Программа комплексного освоения месторождений п-ва Ямал и прилегающих акваторий до 2035 г. («Газпром»)	270
1.2.	Программа комплексного освоения месторождений ЯНАО и севера Красноярского края до 2020 г. (Минэнерго России, «Роснефть», «Газпром», ТНК-ВР)	110
2.	Проект «Ямал-СПГ» («НОВАТЭК»)	30
Справочно: Некоторые реализуемые и намеченные проекты трубопроводного транспорта
3.	Газопровод «Алтай» («Газпром»)	14
4.	Газопровод «Северный поток» (международный консорциум North Stream)	11
5.	Нефтепровод «Восточная Сибирь – Тихий океан»	27

 

Источники: Минэнерго РФ, 2011; ОАО «Газпром», 2010; ОАО «НОВАТЭК», 2011; АК «Транснефть»; ИЭОПП СО РАН, 2011.

 

В 2011–2030 гг. объем государственных инвестиционных вложений в регионы Восточной Сибири и Дальнего Востока с учетом действующей Стратегии бюджетной политики РФ до 2023 г. и принятых государством обязательств по реализации инвестиционных проектов в рамках ФАИП, может составить, по оценке Института комплексных стратегических исследований, не более 0,3% ВВП в год. Учитывая, что около половины инвестируемых государством средств фактически направляется на поддержание действующей инфраструктуры и создание объектов, необходимых для исполнения государством своих функций, на реализацию новых проектов в регионах Восточной Сибири и Дальнего Востока может быть направлено не более 0,15% ВВП ежегодно[101]. Таким образом, государственное финансирование инвестиционных проектов в рамках реализации сценария «Новые возможности» за период 2011–2030 гг., вероятнее всего, не превысит 4,4 трлн руб., или около 150 млрд долл.

Однако в настоящее время объем государственных инвестиций, направляемых в регионы Восточной Сибири и Дальнего Востока, несопоставим с объемом инвестиций, необходимых для ускоренного развития этих регионов. В 2011 г. в рамках Федеральной адресной инвестиционной программы на строительство объектов на территориях регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока планируется выделить 25,7 и 121,6 млрд руб. соответственно (не включая расходы на исполнение гособоронзаказа). Государственные капиталовложения за счет средств Инвестиционного фонда РФ составляют в Восточной Сибири 13,7 млрд руб., а на Дальнем Востоке – 11 млрд руб. Таким образом, для реализации целевого сценария «Новые возможности» необходимо обеспечить запланированный в рамках существующих государственных программных документов объем финансирования развития регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока.

В результате выполнения целевых показателей по инвестициям сценария «Новые возможности» доля участия государства в финансировании инвестиционной программы развития Восточной Сибири и Дальнего Востока может составить от 25 до 34%. Основная часть инвестиционной программы будет финансироваться за счет средств частных инвесторов – российских и международных компаний. В этих условиях ключевой задачей государственной политики по развитию Восточной Сибири и Дальнего Востока является установление в регионе режима развития, стимулирующего экономический рост.

В структуре капитальных вложений во всех сценариях будут доминировать российские частные инвестиции. Доля иностранных инвестиций при их пониженном уровне будет максимальной в сценарии «Падение в пропасть», в результате чего произойдет снижение экономического суверенитета России на Востоке страны (табл. 5).

 

ТАБЛИЦА 5 

Структура инвестиций по источникам финансирования

 

Вид инвестиций	Сценарий развития Восточной Сибири и Дальнего Востока
	«Новые возможности»		«От инерции к стагнации»		«Падение в пропасть»
	млрд долл.	%	млрд долл.	%	млрд долл.	%
Российские государственные	160	28	120	33	70	25
Российские частные	280	49	150	42	130	46
Иностранные	130	23	90	25	80	29
Итого инвестиций	570	100	360	100	280	100

 

Составлено с использованием: расчетов по комплексу оптимизационных многоотраслевых пространственных моделей России, применяемых в ИЭОПП СО РАН; обоснований инвестиций крупнейших проектов и экспертных оценок ИЭОПП СОРАН, выполненных в 2011 г., на основе правительственных документов национального, отраслевого и регионального развития, включая межгосударственные соглашения, определяющих параметры развития Восточной Сибири и Дальнего в Востока в средне- и долгосрочной перспективе.

 

В отраслевой структуре капитальных вложений по мере ухудшения инвестиционного климата будет увеличиваться роль топливно-энергетического, горно-металлургического и лесного комплексов при смещении акцентов на добычу и экспорт продукции низших переделов. Однако и в этих отраслях общий объем инвестиций в сценарии «Падение в пропасть» будет минимальным, поскольку будут выборочно реализовываться лишь коммерчески наиболее эффективные экспортные проекты безотносительно интересов социально-экономического развития Восточной Сибири и Дальнего Востока и технологического развития экономики России (табл. 6).

 

ТАБЛИЦА 6 

Отраслевая структура инвестиций по отраслям, млрд долл.

 

Отрасль	Российские государственные	Российские частные	Иностранные	Всего
Сценарий «Новые возможности»
Топливно- энергетический комплекс	82.6	227.4	103.1	413.1
Горно- металлургический комплекс	14.9	26.2	18.5	59.6
Транспортная инфраструктура и связь	28.8	16.8	2.4	48.0
Сфера услуг, высокотехнологичные производства, НИОКР, образование	30.8	5.7	1.3	37.7
Лесной комплекс	1.7	2.8	4.0	8.6
Сельское хозяйство и рыболовство	1.2	1.1	0.8	3.0
Итого	160	280	130	570
Сценарий «От инерции к стагнации»
Топливно- энергетический комплекс	80.3	121.5	72.1	274.0
Горно- металлургический комплекс	10.2	15.7	13.3	39.1
Транспортная инфраструктура и связь	13.4	7.8	1.1	22.7
Сфера услуг, высокотехнологичные производства, НИОКР, образование	14.3	2.7	0.5	17.3
Лесной комплекс	1.1	1.8	2.6	5.6
Сельское хозяйство и рыболовство	0.6	0.5	0.3	1.4
Итого	120	150	90	360
Сценарий «Падение в пропасть»
Топливно- энергетический комплекс	50.0	108.4	63.2	221.6
Горно- металлургический комплекс	5.6	13.5	12.2	31.4
Транспортная инфраструктура и связь	5.5	4.9	1.8	12.2
Сфера услуг, высокотехнологичные производства, НИОКР, образование	7.8	1.4	0.3	9.7
Лесной комплекс	0.7	1.5	2.3	4.4
Сельское хозяйство и рыболовство	0.3	0.3	0.2	0.8
Итого	70	130	80	280

 

Составлено с использованием: расчетов по комплексу оптимизационных многоотраслевых пространственных моделей России, применяемых в ИЭОПП СО РАН; обоснований инвестиций крупнейших проектов и экспертных оценок ИЭОПП СОРАН, выполненных в 2011 г., на основе правительственных документов национального, отраслевого и регионального развития, включая межгосударственные соглашения, определяющих параметры развития Восточной Сибири и Дальнего в Востока в средне- и долгосрочной перспективе.

 

Высокая доля инвестиций в ТЭК и ГМК связана с включением в данные оценки необходимого объема инвестиций инфраструктурных затрат в рамках реализации проектов в данных секторах экономики.

В целом, важное условие перехода на траекторию устойчивого инновационного развития Восточной Сибири и Дальнего Востока – обеспечение первоначальных крупных государственных инвестиций в развитие транспортной, перерабатывающей и социальной инфраструктуры, что стимулирует приток российских и иностранных частных инвестиций, позволит запустить механизм саморазвития региона, после чего уровень государственного участия в капитальных вложениях может быть снижен.