Научные труды и Публикации

Академик РАН А.А. Кокошин о выдающемся отечественном военном теоретике А.А. Свечине, его жизни, наследии, вкладе в нашу Победу в Великой Отечественной войне

Отечественные военно-научные и военно-исторические исследования 1920–1930-х гг. представляют собой мощный пласт знаний, во многом уникальных в истории ХХ в. Можно без преувеличения говорить о том, что в этот период мы обладали самой передовой в мире мыслью в этих областях. Эти знания стали возвращаться в наш научный оборот лишь несколько десятилетий спустя. Причем этот процесс не завершился до сих пор – он шел и идет неравномерно и нередко не оптимальным образом.

Нужно учиты­вать, что с тех пор целый ряд направлений общественных наук, разумеется, значительно продвинулся вперед, среди них – социология, политология, психология, историческая наука и др. Прогресс особенно виден в инструментарии исследований, применяемом в этих отраслях науки. Но нередки случаи топтания на месте или даже откатывания назад в научных исследованиях. – По сравнению с теми же 1920-и – 1930-и гг.

По прошествии многих лет изучения творчества отечественных и зарубежных военных историков и теоретиков могу со всей уверенностью говорить о том, что самой значительной фигурой среди военных теоретиков является Александр Андреевич Свечин (1878–1938) – не только для своего времени, но и для современных условий.

И его главный труд «Стратегия» можно оценить выше, чем труд К. фон Клаузевица «О войне», и не говоря уже о труде Б.Г. Лиддел-Гарта «Стратегия непрямых действий».

В 1920–1930-е гг. имели место весьма содержательные публикации результатов исследований большого числа советских военных ученых и специалистов, военачальников, шли активные дискуссии по актуальным и перспективным военно-историческим и военно-теоретическим проблемам, что создавало особую творческую атмосферу в наших Вооруженных силах. Такая творческая атмосфера была, к сожалению, на десятилетия утрачена после массовых репрессий в 1937–1939 гг. в отношении высшего и старшего командного состава РККА, РККФ, многих военных ученых и специалистов.

Отечественные военные ученые того времени, как правило, были прекрасными педагогами и воспитателями. В полной мере это относится к А.А. Свечину. Об этом существует немало свидетельств их учеников – выдающихся советских военачальников, победителей в Великой Отечественной войне. Так что с этой точки зрения, подвижнический труд советских военных ученых и преподавателей военных академий того периода оказался не напрасным. Они так или иначе внесли свой большой вклад в победу над фашистской Германией.

Как авторы, большинство из них были непревзойденными стилистами с высочайшей культурой русского языка, что позже было во многом утрачено на десятилетия – в том числе за счет широкого распространения начетничества, идеологических штампов, обеднения языка исследований.

Александр Андреевич был профессиональным военным, прошел две большие войны (Русско-японскую и Первую мировую), окончил Николаевскую Академию Генерального штаба. У Свечина – как в царской армии, так и в РККА – был богатый опыт и строевой командной службы, и штабной, в том числе опыт разведывательной работы (тогда говорили «разведочной»).

А.А. Свечин родился в Одессе 17 (29) августа 1878 г. в семье генерала русской армии.

Год рождения Александра Андреевича – это последний год Русско-турецкой войны, в которой Российская империя одержала победу, но ее политические плоды оказались значительно более скромными, нежели военные результаты.

А.А. Свечин окончил семь классов 2-го кадетского корпуса Санкт-Петербурге. Именно там Свечин хорошо освоил два языка – немецкий и французский. После кадетского корпуса последовали 2 класса в Михайловском артиллерийском училище (по 1-му разряду).

20 декабря 1895 г. (1 января 1896 г.) Свечин произведен в унтер-офицеры. Свое первое офицерское звание (подпоручик) он получил 13 (25) августа 1897 г. и был назначен в 46-ю ар­тиллерийскую бригаду (вскоре она была переименована в 43-ю бригаду). В ней он служил в должностях помощника заведую­щего бригадной учебной командой, дивизионного адъютанта, помощника начальника бригадной учебной команды (г. Виль­но, мест. Ораны). 28 августа (9 сентября) 1899 г. Свечин был произведен в поручики. Артиллерийское образование давало ему преимущество перед многими сверстниками, избравши­ми военную стезю. Артиллерийское дело требовало матема­тических знаний, более серьезного понимания техники, чем подготовка пехотного, а тем более кавалерийского офицера. 1899 год – это год появления в «Артиллерийском журнале» первого из известных на сегодня научно-литературных опытов А.А. Свечина по итогам артиллерийского сбора в Оранах[1].

Глубокое и тонкое понимание значения артиллерии как в военной истории, так и в современных войсках будет пронизывать многие труды Свечина. Это отличало его от многих других отечественных военных историков и теоретиков, таких как, например, Михаил Иванович Драгомиров (1830–1905). Можно с уве­ренностью говорить о том, что учеба в Михайловском артиллерийском училище и служба в артиллерии в немалой степени способствовали формированию у Свечина научного мышле­ния. Артиллерийское дело в России имело давнюю традицию, особенно развиваясь со времен Петра Великого (во многом благодаря усилиям такого выдающегося соратника Петра, как генерал-фельдцейхмейстер Яков Вилимович Брюс). В большинстве войн и сражениях русской армии XVIII и XIX вв. артиллерия имела гораздо большее значение, чем об этом писало большинство историков[2].

27 мая (9 июня) 1903 г. А.А. Свечин был причислен к Генеральному штабу. С ноября 1903 по февраль 1904 г. командовал ротой 3-го Финляндского стрелкового полка (г. Або). Этот полк не должен был участвовать в начавшейся Русско-японской войне. Свечин написал рапорт о направлении его на Дальний Восток в действующую армию. В соответствии с ним Алек­сандр Андреевич был переведен в 22-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. Он командовал полуротой и ротой, служил в штабах. На фронте Свечин проявил себя храбрым и очень грамотным командиром. С формулировкой «за отличия против японцев» в мае 1904 г. награжден орденом Св. Анны IV степе­ни с надписью «За храбрость», в октябре 1904 г. – орденом Св. Станислава III степени с мечами и бантом. В октябре–декабре 1904 г. – обер-офицер для поручений при штабе 16-го ар­мейского корпуса. В декабре 1904 г. вновь «за отличия про­тив японцев» награжден орденом Св. Станислава II степени с мечами. В декабре 1904 – мае 1905 г. служил в Управлении генерал-квартирмейстера 3-й Маньчжурской армии на долж­ности обер-офицера для поручений. В апреле 1905 г. «за раз­новременные отличия в делах против неприятеля» награжден орденом Св. Анны II степени с мечами. 17 (30) апреля 1905 г. произведен в капитаны. Свечин прошел в войсках практически всю эту войну[3].

В 1906 г. издает свою первую книгу «Война в горах. Тактическое исследование по опыту русско-японской войны со многими примерами из по­следней кампании» (в следующем году она была переиздана). Одновременно представляет в Академию Генерального штаба диссертацию на тему «Тактические действия в горах по опыту русско-японской войны».

В августе–сентябре 1907 г. Свечин был прикомандирован к штабу Варшавского военного округа для «негласного наблю­дения» за ходом маневров немецкой армии в районе г. Позен, находившегося тогда в составе Германской империи (ныне г. Познань в Польше). Там А.А. Свечин получает ценный прак­тический опыт того, что впоследствии в системе военной раз­ведки стали называть оперативной разведкой.

С 1907 г. он начинает активно сотрудничать с периодиче­скими научными изданиями. В том же году выходит в свет его новый труд – «Предрассудки и боевая действительность», также посвященный опыту русско-японской войны. В этом своем труде Свечин большое внимание уделяет психологическому состоянию войск. Он отмечает, что по прошествии определенного времени на войне психологическое состояние воюющих меняется: «Боевая обстановка в массе людей быстро вытряхивает охотничий ин­стинкт, жажду приключений, стремление получить отличие», в результате чего «нравственные силы бойцов исчерпываются до дна». В этих условиях «поддержать и соединить бойцов могут только основные идеи о Родине, об Отечестве»[4]. Свечин считает, что между этими понятиями существует большая разница. Вот как он ее объясняет: «Родина – это знакомые пейзажи, до­машняя обстановка, сны заброшенных на чужую сторону лю­дей. Отечество – это жизненный уклад, законы и учреждения; это тот устав, с которым суются в чужие монастыри, та идея, которую люди готовы проповедовать словом, пером и мечом всему миру». Для Свечина «Родина – это мечты, Отечество – долг». Ему всего 29 лет, за спиной горечь поражения России, но уже ясно, что он вышел из испытаний не сломленным и не разочаровавшимся в будущем страны. Интеллектуально и нравственно это зрелый человек, много передумавший и перечувствовавший. Только такой мог написать: «Родину любят. Отечеством гордятся. Родину защищают, за нее умирают; во имя Отечества наступают и одерживают победы»[5].

Капитан Свечин продолжает служить в Варшаве, в сентябре 1907 – мае 1908 г. он обер-офицер для поручений при штабе Варшав­ского военного округа, помощник начальника разведыватель­ного отдела. Редактирует военно-научный иллюстрированный журнал «Сведения из области военного дела за границей», из­дающийся при штабе Варшавского военного округа. В 1908 г. издает книгу «В Восточном отряде. От Ляояна к Тюренчену и обратно: Марши, встречи, бои, наблюдения».

С мая 1908 по август 1913 г. Свечин занимает должность помощника делопроизводителя 2-го обер-квартирмейстерства Главного управления Генерального штаба. 6 (19) мая 1908 г. Свечин был произведен в подполковники. В августе–сентябре 1909 г. его откомандировали в Германию на выставку воздухоплавания – принципиально нового явления в развитии техники и военно­го дела, еще очень плохо осознававшегося военным командо­ванием большинства стран.

В декабре 1909 г. Свечина наградили орденом Св. Владими­ра IV степени. В июне–июле 1910 г. он был командирован на маневры Балтийского флота, что дало ему возможность ком­плексно оценить оперативно-стратегическое значение северо-западного театра и конкретно роль Балтийского флота в систе­ме обеспечения военной безопасности Российской империи. Позднее, в 1920-е гг., Свечин назовет Балтийское и Черное моря «оперативными задворками Европы». Его вывод полно­стью подтвердился во время Второй мировой войны. Наличие у СССР на этих театрах в составе объединений крупнотоннаж­ных артиллерийских кораблей (линкоров, крейсеров) в основ­ном не оправдало себя в ходе Великой Отечественной войны.

Такие корабли (и эсминцы, и лидеры эсминцев) понесли тя­желые потери прежде всего от авиации противника, действо­вавшей с береговых аэродромов. А там, где такие корабли были для нашей страны нужнее всего, – на Северном флоте – их оказалось явно недостаточно.

В 1910 г. выходит в свет книга А.А. Свечина «Русско- японская война 1904–1905 гг. по документальным данным труда военно-исторической комиссии и другим источникам». В России и Франции издается его работа «Воздухоплавание в Германии».

С октября 1910 по март 1912 г. Свечин был прикоманди­рован к крепостной части Главного управления Генерального штаба. 25 марта (7 апреля) 1912 г. произведен в полковники. В том же году вышла его книга «Тактические уроки русско-японской войны». В мае–сентябре 1912 г., чтобы получить не­обходимый «ценз» для дальнейшего продвижения по службе, Александр Андреевич был прикомандирован к 8-му Финлянд­скому полку для 4-месячного командования батальоном в Вы­борге. В сентябре 1912 – августе 1914 г. – делопроизводитель части 1-го обер-квартирмейстерства Главного управления Ге­нерального штаба.

В период между 1910 и 1914 г. Свечин, по его собственной оценке, становится наиболее популярным «писателем по во­енным вопросам». Действительно, он выступает с лекциями в Обществе военных знаний перед большими аудиториями, еже­недельно пишет по 2–3 статьи в «Русский инвалид», «Утро России», «Голос Москвы». Их количество шаг за шагом перерастало в новое качество. Его публичные выступления и статьи в печати были встречены с большим интересом не только среди профессионалов, но и среди широкой публики.

Первый год «Великой войны» (Первой мировой войны) Свечин провел в должности офицера для поручений при начальнике штаба Верховного главнокомандующего – в Ставке. В этой должности он занимался прежде всего отношениями Ставки с прессой и в результате приобрел ценнейший опыт в политико-военной сфере, вопросах интерпретации войны в обществе. Это впоследствии найдет отражение, в частности, в специальном разделе «Сообщения для печати» свечинской книги «Стратегия».

Изученные Ю.Ф. Думби архивные материалы говорят о том, что в августе 1915 г. Свечин по его настоянию был переведен на строевую должность «в сферу исполнения»: для него пришло время переплавить знания в практические дела на фронте. В результате Свечин с августа 1915 по январь 1917 г. командует 6-м Финляндским стрелковым полком.

В этой должности Свечин не раз был вынужден прибегать к весьма суровым и, надо сказать, своеобразным методам поддержания дисциплины и порядка в своей части, находившейся на передовой.

Спустя годы такое «классово враждебное» отношение во время империалистической войны к «рабочим и крестьянам в солдатских шинелях» Свечину конечно же не могли не при­помнить[6].

Любопытно отметить, что в числе подчиненных Свечина в полку был прапорщик В.К. Триандафиллов, ставший впоследствии крупным советским военачальником и теоретиком. С разрешения Триандафиллова его дневниками через 10 лет воспользовался Свечин для написания книги «Искусство вождения полка».

В сентябре 1916 г. А.А. Свечин был произведен в генерал-майоры; в октябре 1916 г. награжден орденом Св. Георгия IV степени и почетным Георгиевским оружием. Получив звание генерал-майора, Свечин несколько раз отказывался от повы­шения в должности и продолжал еще 7 месяцев командовать полком. «Отсутствие какого-либо стремления к дальнейшему повышению и наградам придавало мне большую независи­мость», – писал он уже в советское время о том периоде своей службы. Особенно успешны были его действия в авангарде Луцкого прорыва в 1916 г. (знаменитого Брусиловского прорыва). 11 (24) июня того же года Свечин был тяжело ранен – пулей в шею навылет с повреждением двух шейных позвонков, с временным параличом всего тела. Едва оправившись, он вер­нулся в свой полк.

В феврале–мае 1917 г. Свечин – начальник отдельной Чер­номорской морской дивизии (Севастополь, Одесса), состав­ленной из отборных частей. На эту должность он пришел по приглашению вице-адмирала А.В. Колчака, который с Балтики был переведен на Черное море, где стал командующим Черно­морским флотом (с 28 июня (10 июля) 1916 г.), усиленным к тому моменту новейшими линейными кораблями (дредноутно­го типа) и эсминцами. Дивизии, которой командовал Свечин, отводилась главная роль в десантной операции, планируемой в штабе Румынского фронта, – высадиться под прикрытием Черноморского флота у входа в пролив Босфор и овладеть укреплениями, обороняющими его. Так как Черноморская дивизия одними только своими силами не могла осуществить всю десантную операцию, планировалось усилить ее дополни­тельными силами и средствами[7].

В мае–сентябре 1917 г. А.А. Свечин находился в должно­сти начальника штаба 5-й армии Северного фронта (Двинск). Это был, как известно, период резкого падения дисциплины в армии, а затем и разложения последней. Ничего сколько-нибудь значимого для восстановления ее боеспособности Свечин уже сделать бы не смог.

В октябре–ноябре 1917 г. Свечин находился в распоряже­нии главнокомандующего Северо-Западным фронтом со став­кой в Пскове (жил в это время Свечин в Петрограде). В ноябре 1917 г. он был демобилизован из «старой армии».

В марте 1918 г. Свечин, как и многие другие офицеры-генштабисты, добровольно вступает в Красную армию. Назна­чается помощником начальника Петроградского укрепленного района, а затем начальником штаба Западного участка Завесы. В марте–августе 1918 г. Свечин – руководитель Смоленского участка Завесы (Смоленск). В августе–октябре 1918 г. – на­чальник Всероссийского главного штаба в Москве. На этой должности он пробыл недолго: у него возникли серьезные раз­ногласия с главнокомандующим Вооруженными силами ре­спублики И.И. Вацетисом, бывшим полковником. Свечин по своему боевому опыту и теоретическим знаниям был намного выше своего непосредственного начальника[8].

Решением JI.Д. Троцкого как председателя Реввоенсовета республики и Нарком по военным и морским делам была определена дальнейшая служба А.А. Свечина. Наслышанный о его склонности к научной работе и желающий устранить конфликт Свечина с Вацетисом, Троцкий в октябре 1918 г. переводит Свечина в Академию Генерального штаба РККА (открыта 7 октября 1918 г., с 1921 г. – Военная академия РККА, с 1925 г. носила имя М.В. Фрунзе). Александр Андреевич становится профессором и главным руководителем кафедры истории военного искусства.

C декабря 1918 по май 1921 г. он возглавляет Комиссию по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг. Всероссийского главно­го штаба.

Эта комиссия проделала огромную работу по ана­лизу опыта Первой мировой войны, который впоследствии А.А. Свечин будет активно противопоставлять опыту Граждан­ской войны в России, имевшему, как показала жизнь, значи­тельно более узкое значение для Вооруженных Сил СССР в грядущей Второй мировой войне.

К изучению опыта Первой мировой войны многие коман­диры Красной армии, выходцы из рабочих и крестьян, имевшие низкий уровень образования и ставшие комбригами, комдивами, комкорами после службы в старой армии в унтер-офицерских чинах, относились, как правило, отрицательно. У них у всех перед глазами стоял более близкий и понятный опыт Гражданской войны (по крайней мере, в тактическом и оперативном масштабе). Это оказалось очень серьезным препятствием для интеллектуальной подго­товки высшего и среднего командного состава к возможной в будущем новой мировой войне.

Нельзя не вспомнить, что в 1931 г., когда А. Свечин в первый раз находился в заключении (по ложному обвинению в рамках сфабрикованного дела «Весна»)[9], он и его единомышленники были подвергнуты шельмованию со стороны М.Н. Тухачевского (на тот момент командующего Ленинградским военным округом), который явно претендовал на роль главного военного теоретика Красной армии. М.Н. Тухачевский и его окружение в стремлении показать себя самыми правоверными марксистами-ленинцами обвиняли А.А. Свечина в самых тяжких идеологических и политических грехах. В значительной степени благодаря ему идеи Свечина не раз передергивались, искажались. Многие коллеги – противники Свечина, возможно, просто завидовали его таланту, многогранным знаниям, творческой плодовитости, авторитету у части высшего командного состава Красной Армии, да и за рубежом. Свечина демагогически «критиковали» за приверженность стратегической обороне, за отстаивание идеи создания Генерального штаба РККА, за принижение роли политработников и др. Эта настоящая травля А.А. Свечина – одно из пятен на биографии М.Н. Тухачевского, имевшего и немалые заслуги перед Красной армией и Советским Союзом (которые высоко оценивал, в частности, Г.К. Жуков). После разбирательства следователями А.А. Свечин в 1932 г. все-таки был выпущен на свободу и как особо ценный специалист возвращен в кадры Красной армии – в Разведуправление Наркомата обороны, где он через некоторое время получил звание комдива (эквивалентное по крайней мере генерал-майору).

Исключительно плодотворной была научная и преподавательская работа А.А. Свечина в Военной академии РККА с 1919 г. до ареста по делу «Весна» в 1931 г. В этот период он написал свои главные труды. Затем, после освобождения и последующей работы в Разведуправлении РККА он преподавал в Академии Генштаба с 1936 г. до следующего ареста в 1938 г.

Относительно работы Свечина в стратегической разведке отмечу, что, по предоставленным мне данным из архива Главного разведывательного управления Генштаба ВС РФ, аналитическая работа А.А. Свечина в Разведуправлении РККА была высоко оценена его начальником комкором С.П. Урицким в его специальной докладной записке Наркому обороны СССР К.Е. Ворошилову. В Разведуправлении А. Свечин главным образом изучал Японию, рассматриваемую в тот период в качестве наиболее вероятного противника СССР. В заданиях, выполняемых им, актуальными, как отмечено в записке, были составление очерка по истории военного искусства Японии, военно-географическое описание Маньчжурии и Кореи, подготовка справочника по вооруженным силам Японии, а также материалов по русско-японской войне 1904–1905 гг. и японской военной доктрине.

Свечин изучил огромный пласт военной и гражданской литературы по политической истории войн и экономическим вопросам. К сожалению, по недостатку в то время соответствующих работ отечественных и зарубежных ученых-востоковедов А.А. Свечин почти не касался в своих трудах истории военного искусства стран Востока, в том числе Китая, бегло упоминая лишь о способах ведения войны Чингисханом и Тамерланом.

В его трудах на высочайшем научном уровне затронуты многие кардинальные вопросы международной политики, внутренней политики государств, мировой экономики.

Экстраординарны эрудиция А. Свечина, его способность оперировать многими разнообразными фактами и параметрами. В этом отношении Александр Андреевич остается, по-видимому, непревзойденным военным теоретиком, образцом для любого современного ученого и эксперта, занимающегося актуальными и перспективными политико-военными и военно-стратегическими проблемами.

Свечин свободно обращается к идеям и логике таких мыс­лителей, как Фукидид, Монтескье, Руссо, Кант и др., имена которых вряд ли были известны тогда подавляющему боль­шинству командиров Красной армии, не имевших какого-либо серьезною общего образования.

Свечин, апеллируя к Клаузевицу, писал, что в военно- исторической работе можно различить «три момента» – уста­новление фактов, раскрытие причинной связи событий, крити­ку средств, примененных для достижения цели действующими лигами исторического события. Последний «момент», по Свечину, может и должен быть исследован с рассмотрением альтернативы, которая имелась у государственного руковод­ства и военного командования в конкретно-исторической си­туации. Это, собственно, не раз делал и Клаузевиц в своих исследованиях[10].

По-видимому, Свечин не был знаком со многими наиболее важными трудами К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина, Г.В. Плеханова, Ф. Меринга, которые в ряде случаев могли бы обогатить его исследовательский инструментарий. Среди них были и действительно серьезные научные работы (особенно весьма ценные труды Ф.Энгельса по военной проблематике), хотя впоследствии по политико-идеологическим причинам они интерпретировались иначе, чем были задуманы авторами.

А.А. Свечина отличает строгая логика, раскрепощенная, освобожденная от всяких догм мысль, исключительная научная и гражданская честность, трезвость в суждениях, что создавало для него немало проблем в жизни. Будучи генералом царской армии, затем служа в РККА, являясь истинным патриотом своей страны, он не заискивал перед новой властью, не чернил прошлого, но и не уклонялся от освещения сложных, весьма проблемных мест в политико-военной и военной истории дореволюционного периода.

В своих публичных выступлениях Александр Андреевич был очень резким, а подчас и злым критиком. Это, разумеется, не облегчало ему жизнь. Он легко распознавал полузнаек и псевдо­теоретиков, был беспощаден в научных и служебных вопросах. И многие люди не простили этого Свечину никогда. В автобио­графии он писал: «Несмотря на то что мне скоро исполнится 59 лет, язык мой остается несдержанным и выкладывает все, за исключением, разумеется, доверенной мне военной тайны». Однако в своей критике Свечин не нарушал принятых в старой России этических норм, в публичной полемике не уподоблялся некоторым своим современникам, тому же М.Н. Тухачевскому.

Подлинный патриотизм для Свечина заключался не в тира­жировании героических мифов, не в восхвалении советского строя, а в постоянном поиске способов укрепления безопас­ности государства и повышения реальной, а не показушной боеспособности армии и флота. В своих трудных, подчас му­чительных размышлениях над этими проблемами он обращался, в частности, и к родной истории, ее тяжелым моментам, трагедиям и ошибкам, дабы избежать их в будущем. Думал он и над практическими решениями, что тоже очень и очень непросто.

Свою задачу Свечин видел в том, чтобы дать отечественно­му командному составу наилучшее понимание долгосрочных и среднесрочных тенденций развития международных политико-военных отношений, военного дела и военного искусства, осо­бенно в стратегическом звене. Он стремился вооружить ин­теллектуально, морально и психологически наш командный состав таким образом, чтобы тот как можно лучше был бы подготовлен для выполнения своей главной миссии – пораже­ния противника в случае возникновения войны.

Самый главный труд А.А.Свечина – «Стратегия» (изданный сначала в 1926 г., а затем в 1927 г.) – высится как сложная многомерная конструкция политико-военной, оперативной, тактической, военно-стратегической мысли, скрепленная крепким профессионализмом, высокой ответственностью перед своим народом, перед Вооруженными силами нашего Отечества. Она возвышается надо всем, что было создано до него и после него. «Стратегия» – это образцовый труд с точки зрения его композиции, структурирования. Он в этом отношении может служить примером для любого современного исследователя.

Важно также учитывать социально-политический контекст середины 1920-х гг., когда Свечин писал свою «Стратегию» и другие работы, содержавшие его предвидения будущей войны. Это был период новой экономической политики (нэпа), про­водимой по настоянию В.И. Ленина и пришедшей на смену политике «военного коммунизма», введенного во время Граж­данской войны. Тогда происходило резкое сокращение числен­ности Красной армии (более чем в 10 раз), начатое Л.Д. Троц­ким и продолженное М.В. Фрунзе. Создавались смешанные вооруженные силы – на территориально-милиционной и ка­дровой основах (к вопросам реформы 1924–1925 гг. мы еще вернемся). (Это было временное решение, связанное с тяжелым экономическим положением СССР и отсутствие сколько-нибудь масштабной угрозы вторжения противника на территорию нашей страны.)[11] В РКП(б) (с 1925 г. – ВКП(б)) еще сохранялись остатки внутрипартийной демократии. Старое офицерство еще не было изгнано из Красной армии, но многих из бывших офицеров уже уволили в процессе ее радикального сокраще­ния. К индустриализации и коллективизации Советский Союз еще не приступил. Военачальники и политработники РККА (Б.М. Шапошников, М.Н. Тухачевский, В.К. Триандафиллов, А.И. Егоров, Р.П. Эйдеман и др.) сами писали свои труды, а не только подписывались, как их коллеги в более поздний пе­риод, под тем, что сделали за них подчиненные. Л.Д. Троцкий уже не упоминался как «организатор побед» Красной армии. После смерти М.В. Фрунзе на операционном столе (которая до сих пор вызывает вопросы у многих отечественных историков) наркомом по военным и морским делам СССР стал верней­ший соратник И.В. Сталина Климент Ефремович Ворошилов[12].

Оценивая «Стратегию» Свечина нельзя не вспомнить то, что о ней писал такой крупный военный теоретик (и близкий коллега Свечина), как А.Е. Снесарев. Снесарев упрекал Свечина в недостаточной дидактичности этого труда. Эта книга Александра Андреевича действительно была сложной для подавляющего большинства командиров Красной Армии, не обладавших должным уровнем и общего и специального образования. – Особенно после массового увольнения в порядке обеспечения «классовой чистоты» из командного состава РККА бывших офицеров старой армии, сыгравших большую роль в победе большевиков в ходе Гражданской войны в России.

«Стратегия» А.А. Свечина была переиздана в 2003 г. прежде всего стараниями незабвенного генерал-майора Игната Семеновича Даниленко, профессора Военной академии Генштаба ВС СССР (позднее России). Большую работу по возрождению наследия А. Свечина проделали полковники Александр Евгеньевич Савинкин и Александр Георгиевич Кавтарадзе, подполковник Юрий Федорович Думби (защитивший весьма достойную диссертацию по творчеству А.А. Свечина). А одним из первых, кто начал заниматься восстановлением наследия А.А. Свечина в 1960-е гг., был профессор Военной Академии Генерального штаба ВС СССР и главный научный сотрудник отдела военно-политических исследований Института США и Канады АН СССР генерал-майор Валентин Вениаминович Ларионов (1924-2002), один из моих учителей и соавторов. Должное внимание творчеству Свечина, его наследию уделил и многолетний президент Академии военных наук генерал армии Махмут Ахметович Гареев, замечательный военный теоретик и историк, видный военачальник, участник Великой Отечественной войны.

А.А. Свечина расстреляли в 1938 г. по сфабрикованному обвинению. Архивные материалы ФСБ РФ, Верховного суда РФ, предоставленные мне в свое время при работе над биографией Свечина свидетельствуют о том, что он своей вины на скоротечном следствии не признавал, никого не оговорил. Был полностью реабилитирован в 1956 г.

Где-то в середине 1970-х гг. ветеран-генштабист, полковник, доктор исторических наук Василий Михайлович Кулиш говорил мне, что «Стратегию» А.А. Свечина, исключительно высоко ценившуюся достаточно грамотными военными профессионалами после его гибели тайком хранили у себя многие офицеры Генштаба РККА и во время Великой Отечественной частенько обращались к ней за советом. Как рассказывал мне (тоже где-то в середине 1970-х гг.) генерал-полковник Николай Андреевич Ломов (1899–1990), его непосредственный начальник, замечательный советский генштабист генерал Сергей Матвеевич Штеменко (1907–1976), занимавший во второй половине Великой Отечественной войны пост начальника Главного оперативного управления Генштаба РККА, не раз бывавший у И.В. Сталина в кабинете, видел эту книгу А.А. Свечина на столе вождя.

В «папке И.В. Сталина» в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) был обнаружен еще один крупный труд А.А. Свечина – «История военного искусства» с многочисленными подчеркиваниями красным карандашом, что было в привычке И. Сталина. Когда была им прочитана (причем досконально) эта книга, не совсем ясно – архивных свидетельств нет.

Общепризнанным и в нашей стране, и за рубежом является тот факт, что А.А. Свечин был одним из первых военных ученых, которые наряду со стратегией и тактикой ввели понятие «оперативное искусство». Свой вклад в разработку теории оперативного искусства внесли М.Н. Тухачевский, Г.С. Иссерсон, С.С. Каменев, А.И. Егоров, Б.М. Шапошников. Особенно следует отметить теоретическую и практическую деятельность в области оперативного искусства И.П. Уборевича и В.К. Триандафиллова. Роль первого как теоретика, командующего, воспитателя командного состава исключительно высоко оценивали в воспоминаниях Маршалы Советского Союза Г.К. Жуков, К.А. Мерецков, И.С. Конев.

В своих сочинениях А.А. Свечин образно определял, и на мой взгляд, весьма удачно, оперативное искусство как мост между стратегией и тактикой, как средство, благодаря которому командующий может превращать серию тактических успехов в оперативные «прыжки». Последние, по его определению, должны быть объединены замыслом командующего и обеспечивать общий стратегических успех на театре военных действий.

Оперативное искусство (оператика) является интегральной частью современного военного искусства, хотя соотношение между стратегией, тактикой и оперативным искусством претерпело в современных условиях значительные изменения[13].

А.А. Свечин был глубоким знатоком проблем боевого управления, обращавшим внимание в том числе на проблемы связи, ее технического обеспечения. Можно сказать, что он в этом отношении был одним из немногих военных теоретиков своего времени, кто уделил адекватное внимание этой исключительно важной проблеме. Неудачу действий начальника генерального штаба кайзеровской Германии Хельмута фон Мольтке-младшего в 1914 г. по охвату французской армии через Бельгию А.А. Свечин объяснил не только тем, что первым был радикально нарушен «план Шлиффена» и существенно ослаблен правый фланг кайзеровских войск, но и тем, что германский план «был вовсе не продуман в отношении связи», тем, что этот преемник фон Шлиффена не справился с «задачами управления», не использовав должным образом доступные в то время телеграфные и телефонные средства. Александр Андреевич подчеркивал: «Современный фронт становится «бессильным» в случае «утраты технической связи». Это суждение А. Свечина оказалось полностью применимым к трагическим событиям июня 1941 г., когда связь была в массовом порядке нарушена противником у штабов Западного фронта Красной Армии в тактическом и оперативном звеньях.

Александр Андреевич выдвигал требование трезвой, четкой оценки своих собственных сил и средств. В своей «Стратегии» Свечин высказывает мысли, созвучные тому, что были представлены в трактате Сунь Цзы (около 544 г. до н.э. – около 496 г. до н.э.) «Искусство войны». «Необходимой предпосылкой верного решения является правильная, трезвая оценка своих войск; надо знать, что войска могут дать, чтобы предъявлять к ним разумные требования. В своем сознании вождь не должен скрывать никаких недостатков своих частей и не преувеличивать их достоинств. Только тогда он будет уверенно владеть войсками»[14].

Это вроде бы элементарное требование, но на деле, как учит история, это требование нередко бывает труднореализуемым.

Заслуживают самого пристального внимания мысли Свечина о тех сведениях, о противнике, которыми, как правило, в реальности располагает командование и на которые приходится опираться при принятии решений. Он пишет: «Надо уметь решаться с наличными сведениями о противнике, которые почти никогда не будут полными и достоверными. Стратегическая разведка даст сведения недостаточные и запоздалые. Важнейшие сведения базируются скорее на приметах и догадках, чем на положительных данных. К розыгрышу операции приступают втемную. Совет систематиков, что надо принимать к учету только вполне достоверные данные, вызывает у Клаузевица лишь насмешку над непониманием сути дела. Эти достоверные данные имеются лишь в редких случаях – и тогда оперативная работа упрощается до крайности»[15].

Фактически Свечин здесь обращается к одному из таких важнейших понятий Клаузевица, как «туман войны» (не используя этого термина), которое введено последним в его труде «О войне». Свечин далее пишет: «Изучить неприятельскую армию – это, прежде всего, уяснить себе, что она будет делать в критический момент. Необходимо быть психологом, знать этнографические особенности неприятельского народа, все его социальные группировки и их устремления, остро оценивать малейшие детали, не теряя при этом широких точек зрения, – и лишь тогда удастся вполне сообразовать решение с поведением»[16].

Все эти требования к изучению вооруженных сил противника остаются актуальными во все времена. Их выполнения требует и больших усилий по сбору необходимой информации и по ее многоплановому анализу.

Что касается организации разведки, как отмечает Александр Андреевич: «Весьма важно, чтобы всю разведочную работу объединяла одна голова, освобожденная от всяких других забот. Не следует останавливаться перед тем, чтобы выдвигать на нее наиболее талантливого сотрудника полководческого штаба»[17].

А.А. Свечин всесторонне изучил Первую мировую войну, Русско-японскую войну 1904–1905 гг., Франко-прусскую войну 1870–1871 гг., войны XVIII в. и более ранних периодов (вплоть до античного мира) с весьма критическим использованием имевшихся источников и литературы. В этом отношении им был учтен опыт творчества Карла фон Клаузевица, который, как известно, написал большое число военно-исторических работ, прежде чем взялся за свой фундаментальный труд «О войне».

Очень важную работу проделал Свечин по отбору, редактированию и комментированию трудов большого числа зарубежных военных теоретиков и военачальников.

В этом деле его верным и очень эффективным помощником была его вторая жена Ирина Викторовна Свечина (урожденная Добровольская), которая блестяще владела немецким языком, переводила труды немецких военных авторов.

Это относится, в частности, к мемуарам генерала Э.Людендорфа (под редакцией А.А.Свечина) и к большой группе зарубежных военных теоретиков, работы которых были представлены в сборнике «Стратегия в трудах военных классиков с редакцией, вступительной статьей и комментариями А.А.Свечина.

Как и ряд других отечественных ученых, его современников, А. Свечин довольно критически оценивал целый ряд аспектов подготовки Российской империи к Первой мировой войне. Он обоснованно писал о том, что все ресурсы (весьма ограниченные) надо было бросить на усиление сухопутных войск (в том числе на оснащение российской армии тяжелой полевой артиллерией, производство необходимого запаса снарядов, винтовок, пулеметов, на оборудование будущего театра военных действий и т.п.). Между тем они были потрачены и на строительство линейных кораблей надводного флота, фактически утраченного перед этим Российской империей в результате тяжелого для нашей страны поражении в русско-японской войне.

Построенные в ударном порядке для Балтийского флота четыре новейших на то время линейных корабля-дредноута практически всю войну бездействовали, что привело в значительной мере к разложению их экипажей, к тому, что именно эти линкоры во многом стали базой массовых революционных настроений и выступлений на Балтфлоте. Военные моряки Балтфлота сыграли, как известно, исключительно важную роль в Октябрьской социалистической революции 1917 г. и в Петрограде, и в Москве.

А.А. Свечин не раз высказывал обоснованную критическую оценку франко-русского военного союза, оформившегося в течение нескольких десятилетий перед Первой мировой войной.

Нельзя не отметить, что главным творцом военного союза России с Францией был император Александр III, который известен своими словами о том, что «у России есть только два союзника – ее армия и ее флот», а на деле сознательно вовлек страну в союз, в котором она не играла ведущей роли.

А.А. Свечин и вслед за ним Б.М. Шапошников в фундаментальном труде «Мозг армии» по ряду принципиальных вопросов теории войны пошли дальше и глубже Клаузевица. Это относится и к вопросу о примате политики по отношению к военной стратегии. И Свечиным и Шапошниковым отмечалась и важность обратной связи между ними. На основе таких размышлений ими были сделаны исключительно важные выводы относительно задач стратегического управления (руководства) при подготовке и ведении войны. Это относится, в частности, к формуле «интегрального полководца», предложенной А.А. Свечиным и поддержанной Б.М. Шапошниковым, для стратегического руководства нашей страны в будущей войне, о которой речь еще пойдет дальше. Здесь хотел бы отметить следующее – одной из примечательных для меня особенностей труда Б.М. Шапошникова были многочисленные (десятки раз!) ссылки автора на А.А. Свечина. Александр Андреевич в то время – главный руководитель военных академий РККА по истории военного искусства и по стратегии. Очевидно, что он в служебной иерархии находился значительно ниже Б.М. Шапошникова, начальника Штаба РККА (предтечи Генштаба РККА). Но это не мешало последнему вести с А.А. Свечиным высокопрофессиональный диалог как с интеллектуально равным автором и единомышленником. В этом отношении труд Б.М. Шапошникова «Мозг армии» при всех других своих достоинствах – образец интеллигентности и соблюдения научной этики.

А.А. Свечин не раз сетовал в своих работах, что «мы вовсе не имеем историю войн; в лучшем случае так называемая военная история представляет только оперативную историю». Он также отмечал, критикуя многие современные ему работы, что «причинная связь военных событий ищется лишь под углом зрения чисто военных соображений, что, безусловно, ошибочно». Александр Андреевич подчеркивал необходимость учета исследователями военной стратегии всего комплекса политических факторов – иначе, по его словам, «стратегия вопиет от искажения логики событий военными историками». Эти замечания А.А. Свечина остаются справедливыми и для многих современных военно-научных исследований, в которых недостаточно внимания уделяется политическим факторам и обстоятельствам войн и вооруженных конфликтов – вплоть до вмешательства политики в действия вооруженных сил не только на стратегическом, но и на оперативном и даже тактическом уровне.

Как и А.А. Свечину, ряду других отечественных военных теоретиков – А.Е. Снесареву, Б.М. Шапошникову, Н.Л. Кладо – было свойственно глубокое осмысление проблем военной науки и связанных с нею проблем общественных наук в целом. Общим у всех этих авторов было убеждение в том, как велика роль особого для военной (и политико-военной) теории исторического знания, особенно политической истории войн. Принципиальную важность исторических исследований отмечал Б.М. Шапошников. Уместно вспомнить замечание Бориса Михайловича о том, что история дает не готовые результаты, но «отправные знания для познания войн». Без таких отправных точек невозможно в том числе по-настоящему научное прогнозирование политико-военной и оперативно-стратегической обстановки, военно-технологического развития. Эту истину, к сожалению, нередко забывают многие современные исследователи, не уделяя должного внимания военно-историческим исследованиям необходимой глубины и детальности.

В определении места военной науки А.А. Свечин шел по стопам видного отечественного военного теоретика генерала от инфантерии Николая Петровича Михневича (1849–1927), который уверено причислял военную науку к социальным наукам. Александр Андреевич отмечал в «Стратегии», что наука о стратегии – часть социологии (сегодня мы сказали бы – скорее политической науки). Этот тезис им глубоко и очень убедительно обоснован.

Можно говорить о том, что разобщенность многих сугубо военно-научных исследований и работ в области политологии и социологии, экономики, истории международных отношений, имеющих отношение к проблемам войны и мира, до сих пор не преодолена. На преодоление этого разрыва должны быть направлены усилия и гражданских, и военных ученых, и специалистов. Нельзя не вспомнить, что противником изоляции военной науки от других общественных наук выступал многолетний президент Академии военных наук генерал армии Махмут Ахметович Гареев (1923-2019), выдающийся отечественный военный теоретик и историк, военачальник.

Здесь надо кратко остановится на значении творчества Н.П. Михневича. Он одним из первых стал говорить, в частности, о том, что грядущая война станет коалиционной. Был среди пионеров, поставивших вопрос зависимости военной стратегии от политики не только внешней, но и внутренней. Будучи почти на тридцать лет старше Свечина, Михневич, интерпретируя классические положения Клаузевица и на их основе продвигая вперед российскую военную мысль, являлся предтечей «свечинской школы» стратегии.

В своих главных трудах «Стратегия» и «История военного искусства» Н.П. Михнвич развивал идею гармонизации политики и военной стратегии, прослеживал взаимосвязь между внешней политикой, военным делом и «организацией государства», т.е. его политическим строем и экономическим могуществом.

К сожалению, этот тезис Свечина о том, что военная наука является частью социологии (и Михневича) не получил своего развития в последующие десятилетия. – Во многом благодаря тому, что социология, как наука была на многие годы фактически запрещена в СССР, и ее возрождение (начиная с 1960-х гг.) шло медленно и неравномерно (при этом социология как научная сфера трактовалась у Михневича весьма широко).

Здесь уместно отметить замечание полковника, к.в.н. К.А. Троценко о том, что после Свечина мало кто в отечественной военной науке обращает внимание то, что теории военной стратегии, вопросы войны должны быть связны с вопросами экономического, культурного и политико-идеологического характера. К.А. Троценко это объясняет тем, что такие «заглядывания» в «эти сферы лично не безопасны для каждого отдельно взятого автора», подтверждение чему он называет судьбу того же А.А. Свечина. Так что «в результате, отечественная военная наука попросту «топчется» исключительно на технических вопросам, что часто делает ее выводы неполноценными»[18].

Изучая военную историю в контексте политической истории войн с учетом экономических, демографических и физико-географических факторов, А.А. Свечин в значительной мере опирался на труды немецкого гражданского историка Ганса Дельбрюка (1848–1929), известного исследованием этих факторов. Не раз Свечин демонстрировал уважение к такому признанному в свое время немецкому историку, как Леопольд фон Ранке (1795–1886), который наставлял писать историю, опираясь на факты, занимаясь их поиском и накоплением[19]. Поиск и накопление фактов (и оценки их достоверности) это вроде бы простое, но на деле нередко весьма трудозатратное требование. За положительное восприятие таких сторон творчества Г. Дельбрюка и Л. фон Ранке Александра Андреевича не раз подвергали жестокой критике с идеологических позиций, ведь эти историки были совсем далеки от марксизма.

Полемика вокруг Г. Дельбрюка, книги которого вновь стали переиздаваться относительно недавно, возобновилась среди специалистов. Особенность этого автора как историка заклю­чалась в том, что он отошел от классической формулы работы своих собратьев по цеху – работы исключительно с источни­ками и литературой.

Занимаясь среди прочего историей Древнего мира, Дельбрюк обратил внимание на, мягко говоря, «ненадежность» сведений многих античных авторов, описывавших наиболее важные события военной истории того времени.

Дельбрюк предпринял собственные изыскания, использо­вав для этого нетрадиционный для подавляющего большин­ства историков способ. В частности, он посетил ряд мест, где происходили сражения Древнего мира, и самым вниматель­ным образом изучил конкретные географические условия этих сражений[20].

Известно, что Дельбрюк, гражданский ученый, снискал в Германии нелюбовь многих профессиональных военных авто­ров, которые считали изучение военной истории исключитель­но своей прерогативой и проводили свои исследования вне политического контекста войн. Для Свечина же не было важным, кто ведет исследовательскую работу по политико-военной и военно-стратегической проблематике: главным было ее качество, научность. Александр Андреевич, военный профессионал высочайшего уровня, был противником корпо­ративной замкнутости в изучении военной стратегии, не говоря уже об исследованиях политической истории войн.

Свечин продолжил и развил систему исследований Дель­брюка, направленную на демифологизацию многих событий военной истории. Яркий пример тому – анализ походов Алек­сандра Македонского и тех сражений, которые он дал.

Следуя примеру военно-исторических исследований К. фон Клаузевица, А. Свечин давал тонкие психологические оценки поведения многих военных руководителей разных стран. К. фон Клаузевиц писал об «искре личностных отношений», которые нередко оказывают большое влияние на принятие и исполнение решений в военной сфере, на ход военных действий

Чтобы «заглянуть в будущее» (этим будущим в первую очередь стала Вторая мировая война, для нас – Великая Отечественная война), А. Свечин проделал огромную военно-историческую работу с привлечением знаний в сфере политической истории. Его предвидения уникальны – он предвидел неустойчивость Версальской системы, созданной победителями в Первой мировой войне, судьбу Чехословакии, то что первой жертвой Германии в будущей войне будет Польша, ставку Германии на наступательную стратегию Франции – на оборонительную стратегию, значение стратегической обороны для СССР, тяжелый и затяжной характер будущей войны для нашей страны и др.

Свечин в конце 1920-х гг. предостерегал против дальнейшей концентрации промышленного производства в Ленинграде, который как он считал, может стать «Севастополем будущей войны».

Следует иметь в виду, что Свечин и некоторые другие отече­ственные военные профессионалы (в том числе А.А. Незнамов, А.И. Верховский), предлагали иной, чем тот, что был реализован, план подготовки к войне, которая стала для нас Великой Отечественной войной. Они ратовали за то, чтобы отдать предпочтение на первом этапе войны стратегической обороне, с тем чтобы потом перейти в контрнаступление, трансформирующееся в общее наступление. Такая стратегия соответствовала бы стратегии Петра Великого в 1707–1709 гг., которая увенчалась выдающейся победой под Полтавой, а также победоносной стратегии М.Б. Барклая-де-Толли и М.И. Кутузова в Отечественной войне 1812 г. Осуществление таких идей Свечина и других советских военных теоретиков того периода, несомненно, значительно уменьшило бы жертвы Советского Союза в страшных испытаниях Великой Отечественной войны. Без понимания альтернативы в политико-военной и военно-стратегической сферах, имевшейся у нашей страны и у других участников Второй мировой войны, невозможно раз­рабатывать различные «сценарии» будущих войн и вооружен­ных конфликтов, с которыми Россия может столкнуться в обо­зримом будущем, строить различные планы своих действий.

Единственным, кто превзошел А.А. Свечина в политико-военных предвидениях, был Фридрих Энгельс, который с исключительной прозорливостью за 28 лет до начала Первой мировой писал о характере этой войны и ее последствиях. Современные исследователи крайне редко (и неоправданно) обращаются к этим предвидениям Ф. Энгельса. А они весьма поучительны – прежде всего фундаментальной методологической основой, опять же с опорой на серьезное комплексное изучение политической и военной истории, включая вопросы военно-технической эволюции. В предвоенные годы наиболее обстоятельно прогнозы Ф. Энгельса были проанализированы в упомянутом труде В.А. Меликова «Стратегическое развертывание».

О предвидениях А. Свечина мне довелось писать еще в 1990 г. в соавторстве с генералом армии Владимиром Николаевичем Лобовым – весьма серьезным военным ученым и видным военачальником с богатейшим опытом военной службы, включая (кратковременное, к сожалению) пребывание на посту начальника Генштаба ВС СССР.

Свечин творил в доядерную эпоху. В его трудах мы не най­дем, например, предвидения появления ядерного оружия (как это было у писателя-фантаста Герберта Уэллса) – оружия, в силу своей сверхразрушительной мощи радикально изменив­шего то, что Свечин называл «стратегическим ландшафтом». Однако и в наше время ценнейшими остаются свечинское понимание движущих мотивов стран, народов, государствен­ных лидеров, генштабов в вопросах войны и мира, его анализ долговременных тенденций и закономерностей развития военного дела. В своих логических построениях Свечин, как уже говорилось, основывался на глубоком знании истории, военного дела, социологии и политологии; результаты многих его военно-теоретических изысканий значимы и в XXI в.

Одно из табу многих классических историков – это ис­пользование «сослагательного наклонения» при изучении различных исторических ситуаций (точек «бифуркации» по теории хаоса, разрабатываемой с 1980-х гг.). Свечин в военно-теоретитеских исследовательских целях смело идет на нарушение такого запрета, проявляя себя в этом вопросе последователем Клаузевица. Идеи Клаузевица об использовании сослагательного наклонения наиболее рельефно представлены в разделе «Критика» его труда «О войне». Здесь надо отметить, что по ряду сведений, именно стараниями Свечина в СССР во второй половине 1930-х было осуществлено несколько изданий книги Клаузевица «О войне»; при этом переводчиком этого труда (весьма непростого и с лингвистической точки зрения) ряд наших историков называют жену Свечина. Используя сослагательное наклонение при рассмотрении различных исторических событий, Свечин постоянно ищет возможный оптимум в принятии политико-военных и военно-стратегических решений. Вот один из при­меров. В «Стратегии» он рассуждает о необходимых, но не имевших места более целесообразных действиях союзников России по Антанте в 1915 г., когда «обозначился перенос центра тяжести германской активности на русский фронт». Све­чин полагает, что Великобритания и Франция были обязаны «во всей мере, допускаемой развитием событий на Балканском фронте», поддержать Сербию. Затем продолжает: «Развертыва­ние полумиллионной англо-французской армии на Дунае за­ставило бы Болгарию сохранить нейтралитет, подвинуло бы Румынию на выступление, прервало бы всякие сообщения Германии с Турцией, позволило бы итальянцам дебушировать через пограничные горы, разгрузило бы русский фронт, кото­рый смог бы удержаться в Польше, в сильной степени уско­рило бы развал Австро-Венгрии». В результате, как считает Свечин, «длительность мировой войны была бы сокращена, по крайней мере, на два года».

Taкoe изменение хода войны, я бы продолжил, могло по­зволить Российской империи избежать краха революции и жесточайшей Гражданской войны, стоивших нашей стране колоссальных людских потерь, материального, социального и морально-этического ущерба.

Возвращение Свечина отечественному читателю в полном масштабе затянулось на долгие годы, несмотря на уси­лия отдельных энтузиастов, прежде всего из «Красной звезды» и «Военно-исторического журнала». Его работы, хотя он и был реабилитирован примерно в одно время с Тухачевским и по своему уровню явно превосходил бывшего поручика, в 1960-х гг. публиковались в весьма усеченном виде и упоминались редко. Повышенное внимание к Тухачевскому объясняется тем, что к моменту своей гибели он занимал значительно более высокий пост в иерархии Красной армии, нежели такие теоретики, как А.А. Свечин, А.Е. Снесарев, А.И. Верховский, Е.И. Мартынов, В.А. Меликов, Г.С. Иссерсон и др. Поэтому и «дело Тухачевского», и его имя еще были памятны многим «в то время, когда происходила реабилитация жертв политических репрессий. По образному выражению современного отечественного исследователя Е. Киселева, Тухачевский «был посмертно обласкан советским руководством», поэтому «пу­бликация работы Свечина, четко показывающая ошибки ново­явленного любимца партии, была просто невозможна». Этим Киселев объясняет тот факт, что были изданы не труды Свечи­на, а двухтомник избранных работ Тухачевского, значительно уступающих по своему научному уровню работам Свечина[21].

Как справедливо писал А.П. Хорев, реабилитация А.А. Све­чина, состоявшаяся в 1956 г., была актом «по преимуществу формально-бумажным», ибо «до реального восстановления не только имени, но и вклада в то дело, которому оклеветанный посвятил свою жизнь, – дистанция огромного размера». Один из наиболее вдумчивых исследователей творчества Свечина, Ю.Ф. Думби, обратил внимание на то, что идейно-научные противники Свечина были реабилитированы как бы «вчистую»[22]. И их уничтожающая в прямом смысле слова критика в адрес Свечина конца 1920-х – начала 1930-х гг., которую все же правильнее было бы называть не критикой, а более подходящим словом «шельмование», тем самым «молчаливо признавалась правильной, а его творческое наследие оставалось в тени».

В затянувшейся интеллектуальной реабилитации Свечина, возможно, сыграли свою роль и другие факторы, и прежде все­го, если можно так выразиться, высокая степень социологичности и историчности его публикаций. Их было трудно понять многим военачальникам 1960-х гг. (да и более поздних периодов) и многим работникам партийного аппарата, не обладавшим не­обходимыми базовыми знаниями в области общественных наук (которые начиная примерно с первой трети 1930-х гг. развивались под жесточайшим прессом партийно-идеологических установок). Более того, сам Свечин постоянно подчеркивал, что его тру­ды – это прежде всего основа для самостоятельной интеллекту­альной работы командного состава наших Вооруженных сил.

По сей день труды Свечина крайне важны для выявлена и осмысления долгосрочных и даже сверхдолгосрочных тен­денций в развитии военного дела во всех его аспектах – в стратегии, оперативном искусстве, тактике, разведке, тыловом обеспечении и др. Они являются образцом подлинного патриотизма, интеллектуальной честности, высочайшей научно-исследовательской культуры.

* * *

В год 80-летия выдающейся Победы нашей страны, наших Вооруженных сил в Великой Отечественной войне нельзя не обратиться к вопросу о вкладе А.А.Свечина в эту победу. Вопрос этот в ряде случаев непрост. Ибо мы можем только предполагать, как те или иные фундаментальные идеи Свечина были воплощены на практике в наших Вооруженных силах.

Несомненным является вклад Александра Андреевича в нашу Победу за счет подготовки кадров высшего командного состава РККА в результате его яркой преподавательской деятельности. Особенно здесь стоит отметить его работу в Военной академии Генштаба РККА во второй половине 1930-х гг., когда были подготовлены в стенах этой академии многие будущие прославленные советские полководцы. Особенно очень выделяется набор слушателей этой Академии 1936 г. так называемый «маршальский курс», среди выпускников которого были четыре маршала Советского Союза, пятеро генералами армии, еще несколько человек – генерал-полковниками.

Крупной заслугой А.А. Свечина является отработка в его книгах «Эволюция военного искусства» и «Стратегия» концепции «перманентной мобилизации» (с формированием все новых соединений Вооруженных сил с соответствующим оснащением) применительно к будущей войне, которая стала для нас Великой Отечественной войной. Перманентная мобилизация сыграла огромную роль, в обеспечении нашей выдающейся Победы, особенно в тяжелейших для нашей страны и Красной армии условиях 1941 и 1942 гг., когда Советский Союз дважды оказался на грани катастрофы. В экстренном порядке формировались многие сотни новых стрелковых дивизий, танковых бригад, которые в большинстве своем оперативно вводились в бой. Они были не полностью укомплектованы и недостаточно обучены, несли большие потери, но в конечном итоге сыграли огромную роль в том, что победа над опаснейшим врагом была одержана[23].

Как справедливо отмечает видный отечественный военный историк А.В. Исаев, в крайне ограниченные сроки (по особым штатам военного времени) «именно формирование новых соединений позволяло не только раз за разом восстанавливать фронт после «котлов», но и перейти в контрнаступление в ноябре 1941 г. под Тихвином и Ростовом, а в декабре 1941 г. – под Москвой»[24].

Исаев далее писал о том, что «Немцам пришлось столкнуться с тремя эшелонами «перманентной мобилизации». Соответственно «первый эшелон составили дивизии, формирование которых начали вскоре после начала войны; и некоторые из этих дивизий пошли в бой уже в конце июля 1941 г. За этим эшелоном следовали дивизии летнего формирования, направленные на фронт осенью 1941 г. (а также танковые бригады, создание которых началось в августе). Исаев обоснованно подчеркивает, что «большой жирный крест на «блицкриге» поставили соединения формирования осени 1941 г., которые образовали костяк войск, перешедших в контрнаступление под Москвой в декабре месяце»[25].

Из глубоко проработанных идей Свечина (особенно в его «Стратегии») имевших большое практическое значение в условиях Великой Отечественной войны можно было выделить формулу «интегрального полководца» для руководства всей вооруженной борьбой и формулу «перманентной мобилизации», для постоянного пополнения Вооруженных сил в ходе будущей войны, которая, по оценке Свечина, потребовала бы от Советского Союза огромного напряжения сил. Так же можно отметить и важность свечинской формулы «экономического Генерального штаба».

В годы Великой Отечественной войны формула «интегрального полководца» воплотилась в идею Ставки Верховного главнокомандования, во главе которой встал глава ВКП(б) и советского правительства (Совета народных комиссаров СССР) И.В. Сталин. (Отметим, что при этом Сталин занял и пост народного комиссара обороны СССР.) Ставка ВГК, опираясь на Генштаб как свой основной рабочий орган, стала на определенном этапе этой войны весьма эффективным «интегральным полководцем», обеспечив нашей стране самую выдающуюся победу в мировой истории. При этом Генштаб оставался неотъемлемой частью Наркомата обороны СССР, одним из его подразделений. Это превращение Ставки ВГК в эффективный орган стратегического руководства (управления) заняло довольно много времени. Как отмечал Маршал Советского Союза А.М. Василевский (1895–1977), важной вехой в овладении И.В. Сталиным современного военного искусства стала Сталинградская битва, однако «в полном мере владеть методами и формами руководства он стал лишь в ходе сражения на Курской дуге», т.е. на третий год Великой Отечественной войны. Сталин стал хорошо, по замечанию А.М. Василевского, разбираться не только в стратегии, но и в оперативном искусстве, в силу чего он «оказывал большое влияние на ход разработки операций»[26].

С июля 1941 г. по май 1942 г. начальником Генштаба РККА был Б.М.Шапошников, как уже отмечалось выше, высоко ценивших творчество А.А. Свечина, особенно его «Стратегию». С высокой степенью вероятности можно предположить, что Шапошников в решении вопросов стратегического управления (руководства) опирался на идеи Свечина, хотя и не мог на них ссылаться в силу того, что Свечин был репрессирован.

Большое прикладное значение имели размышления Свечина о роли и месте расположения Ставки, о том, как Ставка должна «иметь контакт» с «линией фронта» помимо «иерархической лестницы штабов».

Свечин подчеркивал в своей «Стратегии» – «Кто знает, тот командует». Он отмечал: «Кроме количественных, хронологических, геометрических данных, доставляемых последними, необходимо иметь еще ясное представление о том, что происходит в действительности при боевых столкновениях, какова их природа, каковы достоинства войск обеих сторон, их тактика и психика, о том, с каким коэффициентом надо учитывать поступающие сводки. Но этого сближения с фронтом можно скорее достичь рекогносцирующими сотрудниками, а не относительным выдвижением самой Ставки». Это можно считать исключительно ценным замечанием военного теоретика, отталкивающегося от опыта Первой мировой войны.

Известно, что в ходе Великой Отечественной войны Высшее советское командование регулярно направляло во фронтовое звено, а фактически и ниже представителей Ставки. Был также создан в оперативном управлении Генштаба РККА и корпус офицеров – представителей ГШ.

В работе Ставки ВГК особая роль принадлежит маршалам Советского Союза Г.К.Жукову и А.М.Василевскому. Последний, как известно был одним из упомянутых выпускников упомянутого выше «маршальского курса».

Блестяще в работе Ставки ВГК проявил себя такой крупнейший советский генштабист, как генерал армии А.И.Антонов, официально ставший начальником Генштаба лишь в 1945 г., но фактически бывший им определенное время и до этого. Он тоже учился на «маршальском курсе» в Военной Академии Генерального штаба РККА в то время, когда там преподавал Свечин.

Применительно к свечинской идее «экономического Генерального штаба» можно отметить создание в СССР вскоре после начала Великой Отечественной войны такого органа, как Государственный Комитет обороны. Этот орган как руководимый И.В. Сталиным Государственный комитет обороны (ГКО), который сыграл огромную роль в организации всей жизни страны, включая экономику, ради достижения нашей победы. Такой орган отсутствовал в системе стратегического руководства (управления) Российской империи в период Первой мировой войны, что в немалой степени повлияло на тяжелое состояние промышленности, сельского хозяйства, финансов нашей страны в то время и ее действующей армии на обеспечение продовольствием, вооружениями, боеприпасами и др.

Академик А.А. Кокошин о вкладе А.А. Свечина в нашу Победу в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.

В год 80-летия выдающейся Победы нашей страны, наших Вооруженных сил в Великой Отечественной войне нельзя не обратиться к вопросу о вкладе в эту Победу А.А. Свечина – крупнейшего отечественного военного теоретика.

Несомненным является вклад Александра Андреевича в нашу Победу за счет подготовки кадров высшего командного состава РККА в результате его яркой преподавательской деятельности. Особенно здесь стоит отметить его работу в Военной академии Генштаба РККА во второй половине 1930-х гг., когда были подготовлены в стенах этой Академии многие будущие прославленные советские полководцы. Выделяется набор слушателей этой Академии 1936 года, так называемый «маршальский курс», в числе выпускников которого были четыре будущих Маршала Советского Союза, пятеро генералов армии, еще несколько человек – генерал-полковников, сыгравших огромную роль в нашей Победе.

Крупной заслугой А.А. Свечина является отработка в его фундаментальных трудах «Эволюция военного искусства» и «Стратегия» концепции «перманентной мобилизации» (с формированием все новых соединений Вооруженных сил с соответствующим оснащением) применительно к будущей войне, которая стала для нас Великой Отечественной войной. Перманентная мобилизация сыграла огромную роль, в обеспечении нашей Победы, особенно в тяжелейших для нашей страны и Красной армии условиях 1941 и 1942 гг. В экстренном порядке формировались сотни новых стрелковых дивизий, танковых бригад, которые в большинстве своем оперативно вводились в бой.

Как справедливо отмечает видный отечественный военный историк А.В. Исаев, в крайне ограниченные сроки (по особым штатам военного времени) «именно формирование новых соединений позволяло не только раз за разом восстанавливать фронт после «котлов», но и перейти в контрнаступление в ноябре 1941 г. под Тихвином и Ростовом, а в декабре 1941 г. – под Москвой»[1].

Исаев далее писал о том, что «Немцам пришлось столкнуться с тремя эшелонами «перманентной мобилизации». Соответственно «первый эшелон составили дивизии, формирование которых начали вскоре после начала войны; и некоторые из этих дивизий пошли в бой уже в конце июля 1941 г. За этим эшелоном следовали дивизии летнего формирования, направленные на фронт осенью 1941 г. (а также танковые бригады, создание которых началось в августе). Исаев обоснованно подчеркивает, что «большой жирный крест на «блицкриге» поставили соединения формирования осени 1941 г., которые образовали костяк войск, перешедших в контрнаступление под Москвой в декабре месяце»[2].

Из глубоко проработанных идей Свечина (особенно в его «Стратегии») имевших большое практическое значение в условиях Великой Отечественной войны можно было выделить формулу «интегрального полководца» для руководства всей вооруженной борьбой и формулу «перманентной мобилизации», для постоянного пополнения Вооруженных сил в ходе будущей войны, которая, по оценке Свечина, потребовала бы от Советского Союза огромного напряжения сил. Так же можно отметить и важность свечинской формулы «экономического Генерального штаба».

В годы Великой Отечественной войны формула «интегрального полководца» воплотилась в идею Ставки Верховного главнокомандования, во главе которой встал глава ВКП(б) и советского правительства (Совета народных комиссаров СССР) И.В. Сталин. (Отметим, что при этом Сталин занял и пост народного комиссара обороны СССР.) Ставка ВГК, опираясь на Генштаб как свой основной рабочий орган, стала на определенном этапе этой войны весьма эффективным «интегральным полководцем», обеспечив нашей стране самую выдающуюся победу в мировой истории. При этом Генштаб оставался неотъемлемой частью Наркомата обороны СССР, одним из его подразделений. Это превращение Ставки ВГК в эффективный орган стратегического руководства (управления) заняло довольно много времени. Как отмечал Маршал Советского Союза А.М. Василевский (1895–1977), важной вехой в овладении И.В. Сталиным современного военного искусства стала Сталинградская битва, однако «в полном мере владеть методами и формами руководства он стал лишь в ходе сражения на Курской дуге», т.е. на третий год Великой Отечественной войны. Сталин стал хорошо, по замечанию А.М. Василевского, разбираться не только в стратегии, но и в оперативном искусстве, в силу чего он «оказывал большое влияние на ход разработки операций»[3].

С июля 1941 г. по май 1942 г. начальником Генштаба РККА был Б.М. Шапошников, высоко ценивший творчество А.А. Свечина, особенно его «Стратегию». Со значительной степенью вероятности можно предположить, что Шапошников в решении вопросов стратегического управления (руководства) опирался на идеи Свечина, хотя и не мог на них ссылаться в силу того, что Свечин был репрессирован в 1938 г.

Большое прикладное значение имели тезисы Свечина о роли и месте расположения Ставки, о том, как Ставка должна «иметь контакт» с «линией фронта» помимо «иерархической лестницы штабов».

Свечин подчеркивал в своей «Стратегии» – «Кто знает, тот командует». Он отмечал: «Кроме количественных, хронологических, геометрических данных, доставляемых последними, необходимо иметь еще ясное представление о том, что происходит в действительности при боевых столкновениях, какова их природа, каковы достоинства войск обеих сторон, их тактика и психика, о том, с каким коэффициентом надо учитывать поступающие сводки. Но этого сближения с фронтом можно скорее достичь рекогносцирующими сотрудниками, а не относительным выдвижением самой Ставки». Это можно считать исключительно ценным замечанием военного теоретика, отталкивающегося от опыта Первой мировой войны.

Известно, что в ходе Великой Отечественной войны Высшее советское командование регулярно направляло во фронтовое звено, а фактически и ниже представителей Ставки. Был также создан в Оперативном управлении Генштаба РККА и корпус офицеров – представителей ГШ.

В работе Ставки ВГК особая роль принадлежит маршалам Советского Союза Г.К. Жукову и А.М. Василевскому. Последний, как известно был одним из упомянутых выпускников упомянутого «маршальского курса» Военной Академии Генерального штаба РККА.

Блестяще в работе Ставки ВГК проявил себя такой крупнейший советский генштабист, как генерал армии А.И. Антонов, официально ставший начальником Генштаба лишь в 1945 г., но фактически бывший им определенное время и до этого. Он тоже учился на «маршальском курсе» в Военной Академии Генерального штаба РККА в то время, когда там преподавал Свечин.

Применительно к свечинской идее «экономического Генерального штаба» можно отметить создание в СССР вскоре после начала Великой Отечественной войны такого органа, как Государственный Комитет обороны (ГКО). Этот орган как руководимый И.В. Сталиным сыграл огромную роль в организации всей жизни страны, включая экономику, ради достижения нашей победы. Такой орган отсутствовал в системе стратегического руководства (управления) Российской империи в период Первой мировой войны, что в немалой степени повлияло на тяжелое состояние промышленности, сельского хозяйства, финансов нашей страны в то время, и на обеспечение ее действующей армии продовольствием, вооружениями, боеприпасами и др.

Андрей КОКОШИН: действия России могли бы предотвратить Первую мировую войну

100 лет назад, 28 июля 1914 года с объявления Австро-Венгрией войны Сербии началась Первая мировая война. Уже 1 августа Германия объявила войну России, которая формально была вообще ни при чем. Даже Австро-Венгрия вступила с ней в состояние войны только 6 августа. К тому времени Германия рвалась к Парижу, по пути оккупировав Люксембург и напав на Бельгию. По сути, убийство эрцгерцога стало лишь поводом к войне, поскольку основные действия развернулись вдалеке от Сербии. Об истинных причинах начавшейся затем всемирной бойни в интервью ИТАР-ТАСС рассказал декан факультета мировой политики МГУ, экс-секретарь Совета безопасности России академик Андрей Кокошин.

- В чем вы видите основную причину войны? Не в том ли, как утверждают некоторые, что между французским и германским капиталом развернулась ожесточенная борьба за освоение финансового рынка России, который в ту эпоху мог считаться еще колониальным?

- Как это ни парадоксально выглядит, историки значительно лучше разобрались в причинах Второй мировой войны, нежели Первой… Хотя последняя представляет по крайней мере соизмеримый интерес, особенно в контексте тех макроизменений в системе мировой политики, которые происходят сейчас и будут происходить в ближайшие 20-25 лет.

В настоящее время просматривается целый ряд важных исторических аналогий между современным периодом развития системы мировой политики и тем, что было 100 лет назад.

В СССР длительное время причины возникновения войны рассматривались почти исключительно сквозь призму "экономического детерминизма". Одной из важнейших для объяснения причин войны считалась ленинская работа "Империализм как высшая стадия капитализма", которая была написана весной 1916 года в Цюрихе и опубликована в Петрограде в апреле 1917 года.

Ее, кстати, сам Ленин называл "популярным очерком". Статус фундаментального канонического труда эта работа приобрела уже после смерти Владимира Ильича. Но это был действительно внушавший уважение труд, в ходе подготовки которого Ленин проделал огромную работу, привлекая многочисленные источники и литературу на английском, французском и немецком языках.

Но "Империализм как высшая стадия капитализма", увы, не охватывал всей совокупности факторов, которые действительно объясняли бы причину этой страшной войны. Ленин и его соратники с пренебрежением относились ко многим буржуазным историкам, исследователям, занимавшимся изучением механизмов принятия государственных решений. Таковых, кстати, было очень мало. Уровень развития политологии в тот период в целом был весьма невысоким…

Нет никаких сомнений, что огромную роль в том, что крупнейшие державы Европы интенсивно готовились к войне и готовы были в самых широких масштабах использовать военную силу, играли личные амбиции целого ряда монархов, других государственных руководителей, военачальников разных стран. Политология, безусловно, должна принимать во внимание такого рода факторы.

При этом "государственные мужи" и военачальники того времени не обладали должными знаниями общества, реальных закономерностей функционирования системы мировой политики. Многие из них на деле были довольно легкомысленными и безответственными людьми…

Борьба за рынки России действительно шла между французским и германским капиталом. Но она не была столь уж важна, чтобы в ходе этой борьбы вставал вопрос об общеевропейской войне.

- Как можно оценивать последствия и уроки Первой мировой войны?

- Это был страшный удар по европейской цивилизации, по христианской цивилизации. Самые негативные последствия война имела для этики и морали. В ходе этой войны было применено оружие массового поражения - химическое оружие.

Наиболее трагичными последствия мировой войны были для России. Соответственно, можно утверждать, что возникновение этой войны, участие в ней России было крайне невыгодно нашей стране.

Поражение России в Первой мировой войне привело к жесточайшей братоубийственной гражданской войне, стоившей нам огромных жертв…

В интересах России был бы выход из войны до Февральской революции 1917 года с заключением сепаратного мирного договора с Германией. И этого очень опасались и во Франции, и в Великобритании. И настроения в пользу этого, по ряду свидетельств, имелись. В последние годы появились довольно достоверные сведения о том, что убийство Распутина, склонявшегося к такому миру с Германией, в Петрограде организовала английская разведка. Такой мирный договор был бы значительно менее тяжелым, чем Брестский мирный договор 1918 года, который сам Ленин называл "похабным миром".

Результатом перенапряжения сил России в Первой мировой войне стал приход к власти леворадикальных социал-демократов (большевиков) во главе с В. И. Лениным, сначала мечтавших о "мировой социалистической революции", а позднее поставивших цель построения социализма в одной отдельно взятой стране. Попытка реализации этой цели привела к значительным жертвам - в силу известных сталинских репрессий. Но созданная в СССР промышленная база к 1941 году, мощные вооруженные силы сыграли решающую роль в победе антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне.

- Имела ли Россия шанс не ввязаться в войну, оставив, скажем, Сербию без поддержки? Или все равно была бы втянута в конфликт самим ходом событий или волею воюющих держав?

- Летом 1914 года это было сделать уже крайне сложно, в том числе с учетом общественного мнения в России. К этому времени Россия оказалась слишком глубоко вовлечена в балканскую политику, имея особо тесные связи с Сербией. Сербские же националисты вели собственную игру, движимые идеей создания Великой Сербии. Эта идея в определенной мере была реализована после Первой мировой войны путем создания королевства Югославия - но ценой крушения четырех империй, в том числе Российской империи.

Собственно, сербское правительство после убийства эрцгерцога Фердинанда почти капитулировало перед ультимативными требованиями Вены.

Вообще, поведение руководства Австро-Венгрии было наиболее иррациональным. Но оно решило сокрушить Сербию, чего уже российская власть не могла допустить без огромного ущерба для своего авторитета как в международном сообществе, так и внутри страны. Возможность остаться в стороне в случае такого острого конфликта между Австро-Венгрией и Сербией существовала бы у России, если бы задолго до лета 1914 года наша страна дистанцировалась бы от сложнейших хитросплетений политики на Балканах.

- Можно ли предполагать, что Германия, покорив Францию, затем соединенными силами оборотилась бы против нейтральной России, как это произошло во Второй мировой войне?

- Возможно, что Россия, не будучи так тесно привязанной к политико-военным интересам Франции, могла бы сыграть роль арбитра в германо-французском конфликте, особенно если бы она взаимодействовала в этом деле с другими заинтересованными державами. Можно предположить, что такие действия России могли бы предотвратить Первую мировую войну, предотвратив в том числе новый разгром Франции. При этом Россия должна была бы опираться на реальную мощь своих вооруженных сил и иметь достаточно искусных дипломатов…

У нас в последние годы любят вспоминать высказывания императора Александра III о том, что "у России есть только два союзника - ее армия и флот". На деле именно Александр III положил основы русско-французского военного союза, который в конечном итоге деформировал в пользу Франции политику России в то, что мы в современных условиях называем "политикой национальной безопасности". Недаром в центре Парижа благодарными французами был построен великолепный мост Александра III.

Император Николай II, поддерживая дружеские отношения со своим родственником кайзером Вильгельмом II, пошел на весьма тесный союз России с республиканской Францией, который в определенной мере ставил нашу страну в зависимость от этого союзника.

Планы Генштаба русской армии были фактически субординированы относительно планов французского генштаба. И это оказалось важной причиной тяжелого поражения двух кадровых русских армий Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии 2 (15) сентября 1914 года. И если бы Россия избрала в отношении Германии не наступательную, а оборонительную военную стратегию в духе идей Барклая-де-Толли, Кутузова, Клаузевица и Михневича, то у кайзеровской Германии в 1914 году, как и у Наполеона в 1812 году, никаких шансов на разгром России даже после поражения Франции (если бы не удалось предотвратить эту войну) не было бы. Но в Российской империи к 1914 году, как и в Германии, во Франции и в Австро-Венгрии, доминировал и на стратегическом, и на тактическом уровне "культ наступления", имевший во многом идеологические основания.

Во Второй мировой войне расчет гитлеровских генштабистов при подготовке "молниеносной войны", "блицкрига" против СССР во многом строился на том, что Советский Союз не будет придерживаться на начальном этапе войны оборонительно-наступательной стратегии, подобной той, которая была с успехом применена против войск Наполеона в 1812 году. Наличие такой стратегии у РККА в 1941 году наряду с достаточно широким спектром реальных военных и военно-промышленных возможностей СССР могло бы обеспечить стратегическое сдерживание такого опаснейшего противника, которым была нацистская Германия.

- Что можно считать самыми крупными ошибками в строительстве вооруженных сил Российской империи перед Первой мировой войной?

- По личному решению императора Николая II было начато строительство новейших линейных кораблей (дредноутов) и линейных крейсеров для Балтийского моря, которое уже в то время, по выражению Свечина, было "оперативными задворками Европы".

Это решение было принято без каких-либо консультаций с военным министром и Генштабом русской армии, не говоря уже о консультациях с деятелями Государственной думы, ведавшими военными вопросами. На основе докладов царю военно-морского министра и начальника Генерального морского штаба огромные ресурсы, затрачиваемые на линейные корабли Балтфлота, с гораздо большей пользой могли бы быть вложены в оснащение сухопутных войск Российской империи тяжелой полевой артиллерией, на развитие боеприпасной отрасли промышленности, на оборудование будущего театра военных действий, на развитие тех отраслей промышленности, которые могли бы обеспечить собственное массовое производство самолетов и автотранспорта, и т. п.

На эти ошибки указывали независимо друг от друга в 1920-е годы Александр Андреевич Свечин и Михаил Николаевич Тухачевский…

Что касается собственно военно-морского флота Российской империи, то значительно важнее было бы на первое место поставить усиление за счет первоочередного строительства несколько дредноутов не Балтфлота, а Черноморского флота. Последний в результате мог бы иметь господство на море со всеми оперативными, стратегическими и политико-военными последствиями. В том числе реальной становилась бы задача захвата Босфора и Дарданелл и поражения Османской империи в войне в ее первые полтора-два года.

Кстати, и крупнейшей стратегической ошибкой кайзеровской Германии было создание линейного "флота открытого моря", развязывание ею гонки морских вооружений с Британской империей… Это тоже отвлекло гигантские ресурсы от усиления сухопутных войск Германской империи и сделало Великобританию однозначным противником "второго рейха" в грядущей мировой войне.

Вспоминаю, что в свое время заместитель генерального инспектора бундесвера ФРГ генерал Герд Шмюкле назвал морского министра Германии фон Тирпица, главного идеолога и лоббиста развития линейного "флота открытого моря", одним из основных виновников поражения Германии в Первой мировой войне.

В годы непосредственно перед Великой Отечественной войной Сталин поставил задачу ускоренного строительства крупных артиллерийских кораблей, линкоров и линейных крейсеров для Красного Флота. При этом строительство авианосцев, явно превращающихся в главную ударную силу флотов, по сталинским планам развития РККФ не предусматривалось. На этот раз он даже не советовался с наркомом ВМФ Николаем Герасимовичем Кузнецовым и Главным морским штабом.

Реализация этих решений отвлекла большие людские и материальные ресурсы Советского Союза, которых остро не хватало для развития многих компонентов сухопутных войск и авиации РККА.

Известно, с каким острым дефицитом автотранспортных средств, средств связи, транспортных самолетов, средств ПВО и средств ПРО столкнулась наша армия в начале Великой Отечественной войны.

Такого рода уроки актуальны во все времена при поиске оптимальных решений в строительстве вооруженных сил с учетом всегда имеющихся серьезных ограничений по финансовым ресурсам, по технологической базе, по людским ресурсам в науке, промышленности, в самих вооруженных силах.

При строительстве вооруженных сил Российской империи были допущены и другие немаловажные ошибки…

Если говорить о развитии сухопутных войск, то для царской армии была характерна чрезмерная численность конницы - более 300 тыс. сабель… В этой войне стратегическая конница не нашла своего применения, она оказалась крайне уязвимой перед лицом артиллерии и автоматического оружия. Но такая численность конницы тоже поглощала весьма значительные ресурсы. В большинстве случаев для нее была характерна и устаревшая тактика…

- Какие вообще уроки извлекла Россия из Первой мировой войны? Или никаких, поскольку сама была ликвидирована, а новое государство стерло память о войне? Значит ли это, что мы только сейчас возвращаемся к подведению итогов конфликта 100-летней давности?

- В межвоенный период уроков, к сожалению, было извлечено не так уж много. Даже с сугубо профессиональной военной точки зрения.

Опыт Первой мировой войны, в том числе боевых действий на Западном фронте, где в основном использовались все технические новинки, довольно плодотворно изучался в СССР вплоть до середины 1930-х годов военными специалистами из числа бывших царских офицеров, особенно из тех, кто входил в службу Генерального штаба Российской империи.

Эти люди хорошо знали иностранные языки, не раз бывали за границей. Но к концу 1930-х годов их почти не осталось в РККА и РККФ, большинство из них были репрессированы, а их труды стали считаться вредительскими… В РККА стали доминировать люди с командным опытом участия в гражданской войне и без каких-либо навыков самостоятельной теоретической и военно-исторической работы, не обладавшие должной общей и профессиональной военной культурой.

Но это был совсем другой опыт, практически не имевший ценности для Второй мировой войны. Да и он к середине 1930-х годов стал освещаться очень однобоко, с позиций пропагандистской брошюры Ворошилова "Сталин и Красная Армия".

Кстати, нельзя не вспомнить, что иностранных языков не знал ни Сталин, ни Молотов, ни другие высшие руководители СССР предвоенного периода - в отличие от Ленина и многих его ближайших соратников. Не владел иностранными языками после 1937-1938 годов и высший командный состав РККА - кроме Бориса Михайловича Шапошникова.

- А какие уроки извлекла Германия из Первой мировой войны? На уровне государственном, военном, национальном, психологическом?

- Разные слои населения и разные политические силы в Германии извлекли разные уроки. В послевоенной Германии шла острейшая политическая борьба. В конечном итоге победили, как известно, при поддержке правых сил крайне шовинистические и расистские национал-социалисты. Гитлеру в удивительно короткие сроки удалось мобилизовать нацию, подчинить ее воле нацистской верхушки…

Изначально для нацистов главным противником был Советский Союз. Именно на Востоке Гитлер видел для Германии "жизненное пространство", "Лебенсраум".

Если говорить о военных уроках, то здесь можно отметить следующее. В немецком послевоенном рейхсвере, возглавляемом генералом Гансом фон Сектом, гораздо лучше, чем в любой другой стране, изучали опыт войны. Отталкиваясь от него, немецкие генштабисты первыми вскрыли, пользуясь выражением Свечина, "оперативную тайну будущей войны".

За пределами Германии большинство военных теоретиков считали, что "план Шлиффена", предусматривавший скоротечный разгром Франции, в 1914 году провалился. А в Германии вполне обоснованно полагали, что он был искажен, порушен действиями Хельмута Мольтке-мл. и, соответственно, шлиффеновская идея "канн" в оперативно-стратегическом масштабе вполне может быть реализована в следующей войне. Что и было последовательно осуществлено вермахтом в 1939-м, 1940-м и 1941 годах.

К концу Первой мировой войны появился целый ряд средств, которые определили облик Второй мировой войны - истребительная, штурмовая и бомбардировочная авиация, танки, пистолет-пулеметы, использование автомобильного транспорта и пр. В массовом порядке была отработана тактика штурмовых групп. Все это в полной мере было учтено немецкими военными специалистами, теоретиками и практиками в большей мере, чем в других странах.

На основе тщательно изученного опыта войны в нацистской Германии была создана мощнейшая, тщательно продуманная военная машина, сокрушение которой стоило нам огромных жертв.

Мы должны помнить, что вермахт, не говоря уже о войсках СС, ожесточенно сопротивлялся союзникам (прежде всего Красной Армии) до самого последнего момента, когда положение для Германии было уже безнадежным.

Беседовал Александр Цыганов

https://www.ras.ru/news/shownews.aspx?id=d7426c25-6a71-48fd-b597-e2c340e436fd&print=1

А.А.Кокошин «Группировки американской буржуазии и внешнеполитический курс США» (статья 1981 г.)

В этой статье делается попытка проследить, как соотношение об­щеклановых и частных, групповых интересов различных секторов аме­риканской буржуазии воздействовало на изменение внешнеполитиче­ского курса правящего класса США в последние 12–15 лет. Автор далек от того, чтобы жестко детерминировать внешнюю политику лишь экономическими факторами, от того, чтобы прямо связывать экономические интересы буржуазии с внешней политикой такой стра­ны со сложной политической системой, как Соединенные Штаты Аме­рики. Особенно неоправданным было бы искать экономическое объяс­нение каждой конкретной, даже крупной политической акции амери­канского государства на международной арене. Однако избранный период позволяет, используя обобщенные показатели, выделить в пер­вую очередь именно экономические факторы, а затем оценить то, как они влияли на взгляды правящих кругов по международным отноше­ниям, как отражались во внешней политике США.

Анализ экономической и политической деятельности различных американских монополий, а также предприятий немонополистической буржуазии, различных предпринимательских ассоциаций, проведен­ный автором на базе ряда советских исследований и работ американ­ских ученых, позволяет выделить три основные группы компаний, различающиеся характером взаимодействия между их частными эко­номическими интересами и внешней политикой США.

Во-первых, это монополии, образующие ядро военно-промышлен­ного комплекса (в который также входит военная верхушка и опре­деленная часть политических деятелей, наиболее тесно связанных с интересами военного бизнеса).

Во-вторых, корпорации, производящие преимущественно невоен­ную продукцию, обладающие крупными заграничными капиталовло­жениями и ведущие в больших масштабах экспортно-импортные опера­ции.

В-третьих, компании, с одной стороны, мало связанные с военным производством, а с другой – ориентированные почти исключительно на внутренний рынок; сюда включаются все компании, не вошедшие в две вышеобозначенные группы.

При этом автор учитывает, что о внешнеполитической роли двух из трех рассматриваемых групп американского бизнеса (а именно мо­нополий военно-промышленного комплекса и транснациональных кор­пораций) имеется ряд глубоких работ советских исследователей. Внешнеполитическая же роль буржуазии третьей группы в последние годы вообще практически не освещалась в советской и зарубежной научной литературе.

Совместное, сравнительное рассмотрение соотношения внешне­политических интересов всех трех групп буржуазии в зависимости от меняющейся экономической, социальной, внутри- и международно- политической обстановки в наибольшей мере отвечает принципам системного подхода[1].

Каков же состав этих трех групп современного американского бизнеса, каково их место в структуре власти и как соотносятся их экономические интересы с внешнеполитическим курсом Соединенных Штатов?

Прежде всего необходимо отметить, что границы между этими группами компаний подчас очерчены не очень четко, происходит мно­жество взаимных пересечений и наложений. Особенно это характерно для первых двух групп американского бизнеса; многие из корпора­ций– получателей военных контрактов имеют также заграничные ин­вестиции и осуществляют значительные внешнеторговые операции; в свою очередь значительная часть транснациональных монополий во­влечена в производство военной техники (как по заказам министер­ства обороны, так и для иностранных государств).

Но ядро каждой из обозначенных выше групп американского бизнеса имеет все же свои специфические интересы, что и делает воз­можным, по мнению автора, проведение соответствующего анализа.

Корпорации, образующие ядро военно-промышленного комплек­са, – это в первую очередь компании, преимущественно ориентирован­ные на выпуск военной продукции, объем продаж которых по военным подрядам составляет до 90%. К ним относятся такие корпорации, как «Боинг», «Дженерал дайнэмикс», «Грумман», «Локхид», «Макдонелл- Дуглас», «Нортроп», «Рокуэлл интернэшнл», «Юнайтед текнолоджиз» и др. Они занимают видные места в списке 500 крупнейших монопо­лий США – от 32-го («Юнайтед текнолоджиз») до 185-го («Грум­ман»), однако, за небольшим исключением, не относятся к сверхги­гантам^[2]. В среднем у 100 крупнейших подрядчиков министерства обороны на военную продукцию приходится, по оценке профессора Колумбийского университета С. Мелмана, 40%, на гражданскую – 60% всей продукции[3]. Получаемые от Пентагона контракты служат для большинства компаний источником особо высоких прибылей: прибыли предпринимателей, занятых производством оружия, в среднем на 20– 30% превосходят прибыли, получаемые от продажи невоенной продук­ции[4].

Нельзя не отметить и того, что в военное производство в США во­влечено в разной степени большое число мелких и средних фирм, ко­торые, может быть, не оказывая непосредственного влияния на аме­риканскую военную политику, служат важным социально-экономиче­ским компонентом базы американского милитаризма. К выполнению государственных военных заказов привлекаются свыше 20 тыс. глав­ных подрядчиков и около 100 тыс. субподрядчиков[5].

Важным аспектом деятельности монополий военно-промышленно­го комплекса в последние годы следует считать резко возросший объем внешней торговли оружием. Для 10 главных подрядчиков Пен­тагона доля зарубежных продаж военной техники, запчастей, снаря­жения, услуг достигла в 1976 финансовом году 30,5% общего объема их продаж. Все более значительным источником сверхприбылей для этой категории монополий является использование ими соглашений о совместном производстве военной техники, а также лицензионных соглашений[6].

Оценивая место данной группы монополий в структуре политиче­ской и государственной власти США, следует подчеркнуть, что у нее сложились наиболее тесные связи со значительной частью государст­венного аппарата (в первую очередь, разумеется, с аппаратом мини­стерства обороны) и сравнительно устойчивой группой политических деятелей (сенаторов, конгрессменов, губернаторов отдельных штатов). Именно характер этих весьма разветвленных, прочных связей позволя­ет говорить о сочетании военных и частных корпораций, соответствую­щих подразделений госаппарата и группировок политических деятелей как о комплексе – военно-промышленном комплексе.

Наличие подобного образования в экономической и политической структуре США определяет в первую очередь то обстоятельство, что удельный вес военно-промышленных монополий в формировании аме­риканского внешнеполитического курса заметно превышает их удель­ный вес в экономике страны.

Транснациональные корпорации (ТНК) США – это прежде все­го элита элит американского бизнеса. Именно крупнейшие, самые мощные и динамичные промышленные компании и банки занимают одновременно лидирующее место в этой Категории частнопредприни­мательской деятельности. По оценке советского ученого В. В. Жарко­ва, список американских ТНК включает 115 компаний (имеющих, по его классификации, заграничные инвестиции и филиалы не менее чем в пяти зарубежных государствах), из которых в первые 100 промыш­ленных компаний США входят 52 корпорации; в первые 200–84, в третьей – пятой сотне–13, а за пределами «клуба 200» – лишь 18 компаний[7].

В списке ведущих транснациональных монополий, составленном журналом «Форбс», фигурируют 150 промышленных и торговых ком­паний и банков. В их числе вся американская предпринимательская «верхушка» – «Экссон», «Мобил», «Тексако», «Форд», «Дженерал мо­торе», ИБМ, «Ситикорп», «Дженерал электрик», «Бэнк оф Америка», «Дюпон де Немур» и др. Место этих корпораций в иерархии ТНК не всегда совпадает с их местом в иерархии 500 крупнейших компаний внутри страны: например, «Форд мотор» в списке ТНК стоит выше «Дженерал моторе», поскольку превосходит последнюю по объему за­граничных инвестиций и заграничных операций, хотя и уступает по об­щему объему капитала и продаж[8].

Значение транснациональных монополий в экономике США в по­следние 12–15 лет в целом возрастало, хотя этот процесс во многом носил противоречивый характер: отнюдь не все аспекты международ­ной экспансии американских корпораций Шли на пользу экономике страны с точки зрения обобщенных интересов правящего класса. С 1960 по 1978 г. прямые заграничные инвестиции американских мо­нополий возросли с 31,9 млрд. долл. до 168,0 млрд., причем если в 1960–1970 гг. среднегодовые темпы роста инвестиций составляли 9,5%, то в 1970–1978 гг. они составили 11,1%. Прибыль от прямых заграничных инвестиций выросла с 8,2 млрд. долл. в 1970 г. до 25,7 млрд. в 1978 г.[9] Темпы роста заграничных капиталовложений американских Монополий значительно превышали средние темпы роста внутренних инвестиций в самих Соединенных Штатах.

Особо быстрыми темпами, в частности, развивались заграничные операции американских банков. Число банков США, имеющих загра­ничные филиалы, возросло с 13 в 1965 г. до 137 в 1978 г. В тот же пе­риод количество самих филиалов увеличилось с 211 до 761, а активы зарубежных филиалов –с 9,1 млрд. долл. до 270 млрд. (!) Доля при­былей от зарубежных операций в общих прибылях 13 крупнейших бан­ков Соединенных Штатов возросла с 18,8% в 1970 г. до 49,6% в 1976 г., или на 164%[10].

С перечнем компаний, занимающих ведущее место по объему за­граничных капиталовложений, в значительной мере совпадает список фирм, осуществляющих львиную долю американских внешнеторговых операций; на корпорации, входящие в первые 200 крупнейших фирм США, приходится более 80% внешнеторгового оборота страны[11]. В отличие от западноевропейских стран и Японии средние, а тем бо­лее мелкие американские компании принимают незначительное уча­стие во внешней торговле. Так, из 252 тыс. компаний в обрабатываю­щей промышленности США во внешней торговле принимают участие лишь 30 тыс. фирм[12] из верхних эшелонов американского бизнеса.

Следует отметить, что в своем отношении к международным по­литическим и экономическим проблемам монополисты-руководители транснациональных корпораций неоднородны. Среди ТНК можно различать те компании, которые занимаются вывозом капитала и экспортно-импортными операциями уже на протяжении многих деся­тилетий, и те, для которых крупномасштабная международная дея­тельность–-дело сравнительно новое. Первые в целом являются бо­лее старыми, прочно закрепившимися в американской и мировой ка­питалистической структуре монополий («старые деньги»), вторые –в большинстве своем корпораций, занявшие высокое место в монополи­стической иерархии лишь после второй мировой войны («молодые деньги»). При этом первая группа –это преимущественно монополии со штаб-квартирами на северо-востоке страны (в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Чикаго), вторая –с центрами управления в южных и за­падных штатах (в Хьюстоне, Лос-Анджелесе, Атланте и др.)[13].

В первую очередь усилиями «старых денег» были созданы и уже функционируют на протяжений десятилетий «мозговые центры» фи­нансовой олигархии (нью-йоркский Совет по внешним сношениям, Институт Брукингса, исследовательские центры Гарварда, Принстона и других университетов). В последние годы эти центры разрабаты­вают более гибкие й изощрённые методы внешней политики США, чем центры, финансируемые монополиями военно-промышленного комплекса или «молодыми» ТНК.

Третья группа американского бизнеса – компании, оперирующие почти исключительно на внутреннем рынке, – наиболее пестра по сво­ему составу. Она же й наиболее многочисленна. Здесь и крупные промышленные корпораций, хотя и уступающие по своей мощи транс­национальным и ведущим военным Монополиям, тем не менее близ­кие к вершине монополистической Иерархии, и аморфные конгломера­ты, состоящие из промышленных компаний и предприятий сферы услуг, объединяемые лишь персоной владельца конгломерата. В эту группу входят и тысячи компаний средних размеров, миллионы фирм мелкого бизнеса (по некоторым оценкам, до 15 млн. фирм).

Нельзя не отметить, что у большинства предпринимателей этой группы, как у крупных, так й у мелких, сложилось весьма негативное отношение к крупнейшим монополистам, возглавляющим транснациональные корпорации. Свобода маневра транснациональных корпора­ций, прибыли, способность быстрее других приспосабливаться к меняю­щейся экономический конъюнктуре не могут не вызывать зависть у предпринимателей; ограниченных более тесными рамками националь­ного рынка (для подавляющего же большинства бизнесменов этой группы рынок ограничен даже не штатом, а отдельным графством, районом города, просто кварталом).

Как справедливо отмечает советский исследователь Ю. Субоцкий, мелкие предприятия – это питательная среда частнопредприниматель­ской деятельности, они служат Своеобразным «социальным амортиза­тором» между рабочим классом и финансовой олигархией. К тому же наличие огромного числа обособленных и распыленных производ­ственных ячеек затрудняет борьбу трудящихся за свои права, разви­тие профсоюзного движения, что вполне отвечает интересам господ­ствующего класса в целом[14]. Мелкие и средние предприниматели, играя в своей совокупности все еще значительную роль в экономике страны, занимают видное место в социальной базе политических ор­ганизаций. В частности, они составляют массовую основу правоконсервативных и праворадикальных движений[15].

* * *

Определяя специфические внешнеполитические интересы каждой из рассмотренных выше групп как производные от их места в эконо­мической и социально-политической структуре США, можно выде­лить, как представляется, следующие положения.

Первая группа монополий самым непосредственным образом за­интересована для обеспечения большого объема военных заказов и соответствующих прибылей в поддержании значительной степени международной напряженности, военно-политического противостоя­ния; сюда относится и наличие локальных и региональных вооружен­ных конфликтов, оправдывающих в глазах общественного мнения вы­сокий уровень налогообложения и военных расходов.

Вторая группа монополий свой главный внешнеполитический интерес видит в обеспечении «благоприятного инвестиционного климата», т. е. условий, при которых можно осуществлять наиболее вы­годным образом краткосрочные и долгосрочные заграничные капита­ловложения, приносящие максимальную прибыль. Этого транс­национальные монополии добиваются любыми путями, включая прямое и косвенное использование военной силы США, организацию совместно с ЦРУ и местной реакцией переворотов и т. п. Но при этом у них нет столь же ярко выраженной заинтересован­ности в постоянном поддержании международной напряженности, как у монополий, представляющих собой ядро военно-промышленно­го комплекса. Более того, затягивающиеся вооруженные конфликты в отдельных районах мира, потрясения, испытываемые в период обо­стрения международных кризисных ситуаций валютно-финансовой системой капитализма, часто чреваты весьма значительными потеря­ми для транснациональных монополий. Следует также отметить, что еще с середины 60-х годов все большее число транснациональных корпораций США стало проявлять значительный интерес к научно-техническому и торгово-экономическому сотрудничеству с СССР и дру­гими странами социалистического содружества.

Внешнеполитические интересы компаний третьей группы выраже­ны менее явно, чем у монополий военно-промышленного комплекса или у транснациональных корпораций. Соответственно их голос на протяжении большей части послевоенного периода был почти не слы­шен. Однако роль этой группы американского бизнеса проявляется довольно отчетливо в критические моменты для американской эконо­мической, социальной и политической системы, как она проявлялась на пороге 70-х годов в связи с агрессией США во Вьетнаме или на пороге 70-х – 80-х годов.

Объективно активизации деятельности «внутреннего» бизнеса в вопросах внешней политики способствует качественно возросшая за последние 12–15 лет вовлеченность американской экономики в целом (не только в лице ТНК) в международные экономические отношения.

В начале 70-х годов взаимоотношения между тремя группами американского бизнеса носили наиболее конфликтный характер. Ин­тересы большинства американской буржуазии вошли в противоречие с интересами относительно небольшой ее части, входящей в военно- промышленный комплекс. Сверхприбыли, извлекавшиеся в период всплеска военных расходов, пожиравших более 9% валового нацио­нального продукта страны и более 40% федерального бюджета, ча­стично образовывались за счет уменьшения прибылей компаний, не занятых непосредственно в военном бизнесе. Для многих американ­ских предпринимателей стало очевидным, что чрезмерные военные расходы служат одной из основных причин ухудшения экономической обстановки в США в целом. К примеру, председатель правления круп­нейшего в мире частного банка «Бэнк оф Америка» (с огромным объемом заграничных операций) Л. Лэндборг на слушании в сенат­ской комиссии по иностранным делам объявил, что непомерные воен­ные расходы – главный источник все более опасного инфляционного процесса[16].

Для большинства американских предпринимателей тогда стало ясным и то, что высокие военные расходы означают ослабление их конкурентных позиций по отношению к Западной Европе и Японии. Как подчеркивал в материалах специальных слушаний в подкомиссии Объединенной экономической комиссии конгресса бизнесмен Л. Томас из компании средних размеров «Вермонт-Америкен», «…станкостроительной промышленности Японии и Европы помогло то, что американские компании были не в состоянии одновременно удовлетворять наши потребности... Теперь японские и западногерманские станки и лучше, и дешевле. Это не предвещает ничего хорошего станкостроительной промышленности США»[17].

Подобное отношение к военно-промышленному комплексу было немаловажной причиной того, что на некоторое время его экономиче­ские, идеологические и политические позиции в США ослабли, пра­вительство Соединенных Штатов пошло на некоторое абсолютное и относительное ограничение военных расходов, проявило реализм в вопросах внешней политики, примкнуло к политике разрядки между Востоком и Западом, начало которой положила инициатива Советско­го Союза[18]. Так, в частности, ежегодные расходы министерства обо­роны по заказам военной техники и различных видов снаряжения для вооруженных сил. у частных компаний снизились с 23,9 млрд. долл. в 1969 г. до 15,2 млрд. в 1974 г. (в текущих ценах)[19].

Существенными для военных монополий оказались потенциаль­ные потери в результате заключения советско-американских догово­ренностей об ограничении стратегических вооружений. Один только Договор об ограничении противоракетной обороны обошелся этим мо­нополиям до 100 млрд. долл., которые они могли бы получить в тече­ние ряда лет, если бы в отсутствие этого договора американское пра­вительство приняло решение о развертывании «плотной» системы ПРО. Доля совокупных военных расходов в валовом национальном продукте США к середине 70-х годов снизилась примерно до 5–5,2, а в федеральном бюджете – до 21–22%[20], что затрагивало самые кровные интересы военно-промышленного комплекса и его монополи­стического ядра.

Однако основные позиции военно-промышленного комплекса в этот период остались нетронутыми, что позволило его лидерам подго­товить, а затем развернуть успешное контрнаступление за восстановле­ние своего положения в американском обществе.

Во второй половине 70-х годов начинается новый этап увеличения военных расходов как в абсолютном, так и в относительном выраже­нии. Так, военный бюджет администрации Дж. Картера на 1981 г. был представлен в сумме примерно 150 млрд. долл., сравнявшись тем са­мым (в пересчете на цены 1961 финансового года) с военным бюдже­том США накануне эскалации агрессии во Вьетнаме[21]. Обозначился и рост военных расходов как доли ВНП и всего федерального бюджета (к середине 80-х годов он может дойти примерно до 6,5% ВНП, а воз­можно, и несколько выше)[22]. Эта тенденция была усилена администра­цией Р. Рейгана, пятилетняя военная программа которой на 200 млрд. долл. превысила объявленные ранее планы администрации Дж. Кар­тера.

Успех контрнаступления военно-промышленного комплекса во многом был обусловлен изменившимся подходом к разрядке, к между­народным отношениям и внешней политике двух других групп амери­канских монополий.

Монополисты–лидеры американского транснационального бизне­са видели в политике разрядки либо временную и вынужденную меру, на которую Соединенные Штаты заставило пойти лишь такое экстра­ординарное событие, как их поражение во Вьетнаме, либо имели сугу­бо свое, упрощенное, недиалектическое представление о разрядке. Многие из этих монополистов и соответствующих государственных и политических деятелей связывали с разрядкой надежды на «перерож­дение» Советского Союза, на его отказ от идеологической борьбы, на раздел мира на сферы влияния между США и СССР. Именно под этим углом зрения многие монополисты данной группы смотрели в начале и середине 70-х годов на торгово-экономические и научно-технические связи с Советским Союзом, которые, конечно, представляли для кон­кретных компаний коммерческую ценность сами по себе.

Как известно, подобные необоснованные надежды были вскоре опрокинуты. Советский Союз отнюдь не отказался от идеологической борьбы, от активной поддержки национально-освободительного движе­ния. Более того, в условиях разрядки усилились процессы объективных социальных перемен, усилились позиции социалистического содружест­ва, национально-освободительного движения, а также развивающихся стран^[23].

Американские транснациональные предприниматели встретили в штыки требования развивающихся стран об установлении «нового международного экономического порядка», участившуюся национали­зацию имущества ТНК в различных районах мира. И хотя загранич­ные инвестиции американских монополий и масштабы их внешнеторго­вых операций в 70-е годы, как отмечалось выше, продолжали расти (по некоторым параметрам даже более быстрыми темпами, чем в предыду­щие периоды), в целом международная обстановка к началу 80-х годов интерпретировалась подавляющим большинством предпринимателей данной группы как неблагоприятная, требующая экстраординарных по­литических мер.

В частности, значительно ослабленными оказались позиции восьми ведущих транснациональных монополий (из которых пять американ­ских) в общем объеме добычи нефти в капиталистическом мире (с 80% в 1963 г. до 30% в 1975 г.). Сократилась их доля и в реализации неф­тепродуктов, хотя и в меньшей степени, чем в добыче нефти[24]. При­спосабливаясь к новым условиям, к требованиям развивающихся стран, транснациональные монополии пытаются сохранить свои пози­ции путем перемещения центра тяжести неоколониальной эксплуатации в «верхние этажи» производственного процесса и сферу реализации[25].

Событием, без преувеличения потрясшим транснациональные дело­вые круги в США, было свержение монархии в Иране в 1978 г. Неза­висимо от неоднозначности этого события для последующего развития Ирана^[26] можно констатировать, что по международным позициям аме­риканского империализма, в том числе по экономическим интересам американских ТНК, был нанесен сильный удар.

Новые власти Ирана отказались от ряда дорогостоящих шахских проектов, в которые уже были вложены капиталы ТНК (например, от многомиллиардного «Шахстан Пехлеви проджект» по реконструкции северной части Тегерана, где проживает элита иранского общества), от закупок самой современной военной техники на миллиарды долларов. Закрылись филиалы американских промышленных корпораций и бан­ков. На Иран перед свержением монархии приходилось до 2% амери­канского экспорта, причем многие поставки, особенно военной техники, осуществлялись по более высоким ценам, чем, скажем, американские поставки в Западную Европу[27]. Существенным было то, что закупки Ираном самой современной военной техники в США помогало закры­вать «нефтяной счет» – огромный дефицит торгового баланса, образую­щийся вследствие импорта нефти Соединенными Штатами. Сумма пре­тензий американских компаний в результате потерь их имущества, рас­торгнутых контрактов и т. п. составила более 8 млрд. долл. Даже если эту, безусловно завышенную сумму уменьшить вдвое, все равно потери монополий США выглядят весьма Внушительно. Учитывая характер все­го объема деятельности американского капитала в Иране, можно счи­тать, что здесь интересам монополий военно-промышленного комплекса и интересам транснациональных корпораций был нанесен удар пример­но в равной степени, что способствовало еще большему совпадению взглядов монополистов обеих групп на складывающуюся международ­ную обстановку.

Под воздействием целого комплекса международных и внутренних факторов (о некоторых из них речь пойдет дальше) к концу 70-х годов изменилось отношение многих ТНК к советско-американским торгово- экономическим и научно-техническим связям. Известную роль в этом, в частности, сыграло, как представляется, ускорившееся сближение на антисоветской основе США с КНР. Пекинские руководители пошли на беспрецедентные для КНР меры по привлечению ведущих американ­ских корпораций (равно как японских и западноевропейских ТНК). В июле 1979 г. в Китае был принят закон о смешанных компаниях, в соответствии с которым иностранному капиталу предоставлялась воз­можность образовывать смешанные общества в обрабатывающей и до­бывающей промышленности с правом на владение преобладающей (бо­лее 50%) частью акционерного капитала; кроме того, иностранным инве­сторам предоставлялись льготы в налогообложении и снабжении сырьем и материалами[28].

В конце 70-х годов в большом бизнесе США царила эйфория отно­сительно перспектив его деятельности на китайском рынке, подогревав­шаяся, разумеется, из Пекина. В КНР устремились почти те же аме­риканские компании, которые ранее рвались заключать контракты с советскими организациями. В начале 80-х эйфория сменилась отрезвле­нием и разочарованием, однако к этому времени уже оказались за­давленными и многие ростки советско-американских экономических от­ношений. И даже для тех американских предпринимателей, которые не поддались на посулы Пекина и не пытались переориентироваться на Китай, политические условия, созданные внутри США противниками разрядки, не позволили приступить к реализации или развитию подго­товленных ранее крупномасштабных проектов взаимовыгодного эконо­мического сотрудничества с Советским Союзом.

В итоге оказалось, что советско-американская торговля и научно- техническое сотрудничество, успешно начавшие развиваться в начале 70-х годов, не получили своего логического развития, не достигли та­ких масштабов, чтобы стать существенным конструктивным фактором в подходе американских ТНК к центральным проблемам современных международных отношений. Так что в целом под воздействием совокуп­ности перечисленный обстоятельств в конце 70-х–начале 80-х годов многие лидеры американского транснационального бизнеса снова ста­ли склоняться в сторону доминирующей роли военной силы в инстру­ментарии внешней политики Соединенных Штатов. Под сомнение была поставлена идея о возможности совмещения в отношениях с СССР экономического сотрудничества и идеологического соперничества. В этой сфере стала представляться неверной столь еще популярная несколькими годами ранее ставка на экономические, идеологические и политико-дипломатические методы в противоборстве с социалистиче­ским содружеством и национально-освободительным движением. Отсю­да поддержка большинством монополистов данной группы и обслужи­вающих их интересы политических деятелей мероприятий по новому наращиванию военной машины США, по возврату к политике более активного использования военной силы в международных отношениях, словом, тех мероприятий, которые в первую очередь стимулируются и проводятся в жизнь военно-промышленным комплексом.

Американская буржуазия, относящаяся к третьей категории, в 70-е – начале 80-х годов наиболее остро почувствовала ухудшение экономического положения в США, что вызывает в этой среде пани­ческие настроения. Одновременно для этой группы наиболее сложно усваиваемым оказался факт качественно возросшей зависимости Соединенных Штатов от внешнего мира: за последние 10–12 лет вдвое выросла доля внешней торговли в экономике США, скачкообразно уве­личивались не только американские капиталовложения за рубежом, но и иностранные инвестиции в США, резко возросла потребность в импортном сырье и т. п.

Наиболее остро «внутренний» бизнес реагировал, в частности, на вторжение на американские рынки товаров из Японии, Тайваня, Юж­ной Кореи, Гонконга, Сингапура, западноевропейских стран, вытесняю­щих в первую очередь продукцию мелких и средних фирм, для кото­рых– поскольку они не имеют выхода на международные рынки – это часто оборачивается катастрофой. Подобным же образом многие ком­пании данной категории относятся и к бурному росту в последние годы иностранных капиталовложений в США (происходит все более широ­комасштабное внедрение японских и западноевропейских капиталов в банковскую систему, интенсивная скупка земель и недвижимости араб­скими шейхами и бизнесменами из нефтедобывающих стран и т. п.). Эти явления, в значительной мере естественные в глазах транснацио­нальных монополистов, особенно владельцев «старых денег» с Северо- Востока, уже на протяжении нескольких поколений осуществляющих выгодное взаимодействие с западноевропейскими банками, совсем по- иному оценивается «внутренним» американским бизнесом. Десятки ты­сяч мелких местных банкиров где-нибудь в глубинке Соединенных Штатов, огражденные до известных пределов от прямого поглощения американскими гигантами банковского дела специальным законодательством, запрещающим им пересекать границы штатов, оказываются беспомощными перед лицом иностранных «Барклайз бэнк», «Токио бэнк», «Креди Лионэ» и др., на которых это законодательство не распространяется.

Особую роль в формировании внешнеполитических взглядов этой категории буржуазии сыграли два энергетических кризиса (1973– 1974 и 1979 гг.), скачкообразный рост цен на импортную нефть при со­храняющейся значительной зависимости США от импорта нефти (в 70-е годы произошел более чем 20-кратный рост в текущих ценах стоимости импорта нефти, который составил к началу 80-х годов более 60 млрд. долл.)[29].

Если транснациональные монополии в условиях многократного по­вышения цен на нефть и создания ее дефицита на мировых рынках по­лучили наряду со странами – членами ОПЕК дополнительные огром­ные прибыли, то большинство американских компаний, оперирующих на внутреннем рынке, от этого только пострадало. (По оценке Брукингского института, совокупные потери американской экономики от резко­го повышения цен на импортную нефть уже к середине 70-х годов со­ставили более 100 млрд. долл.).

Энергетический кризис в США, действия стран–экспортеров неф­ти – весьма важные факторы обострения националистических настрое­ний в массе американской крупной, а также мелкой и средней буржуа­зии. Причем под воздействием органов массовой информации многие американские предприниматели уверовали в то, что главным виновни­ком – если не прямым, то косвенным – столь «неуважительного» от­ношения ОПЕК к Соединенным - Штатам и их союзникам является-де Советский Союз. Это аргументируют тем, что состояние стратегическо­го паритета между СССР и США не позволяет Соединенным Штатам применять против «распоясавшихся» нефтедобывающих стран военную силу.

Значительную лепту в стимулирование подобных взглядов внесли не только монополии военно-промышленного комплекса, но и нефтя­ные транснациональные корпорации, стремившиеся отвлечь обществен­ное внимание от своей неблаговидной роли в кризисных энергетических ситуациях. Перекладывая вину за обострение энергетической пробле­мы США на страны ОПЕК и стоящий-де за их спиной Советский Союз, американские нефтяные компании не только сумели почти полностью изъять из повестки дня в общественной дискуссии по энергетическим вопросам идею о национализации главных компонентов энергетической промышленности, но и добились большего: а именно такого обществен­но-политического климата в правящем классе в целом, в условиях ко­торого администрацией Р. Рейгана были предложены меры по ослаб­лению регулирующей роли государства в энергетической сфере, введен­ные ранее администрацией Дж. Картера.

К всплеску шовинизма в многочисленной среде немонополистиче­ской буржуазии привел захват иранскими студентами заложников в посольстве США в Тегеране в ноябре 1979 г. Чувство ущемленного на­ционального самолюбия, национального унижения охватило в этот пе­риод десятки миллионов американцев не только из буржуазии, но и из других слоев американского общества. Американский обыватель не пытался разобраться в неприглядной для США предыстории вопроса; все свое негодование он обрушил на голову нового иранского режима, а также в значительной мере и на Москву, которая-де, по уверениям ряда органов массовой информации, «подстрекала иранцев» к подоб­ным акциям. Захват иранцами заложников как бы катализировал все отмеченные выше тенденции в настроениях и взглядах различных групп американской буржуазии, сведя в значительной мере на нет сдерживающий, конструктивный компонент «вьетнамского синдрома», чего и добивались правые, милитаристские силы.

Соответствующим образом были обыграны американской пропа­гандой и события в Афганистане 1979 г. Помощь Советского Союза ДРА интерпретировалась большинством буржуазных органов массо­вой информации как шаг, будто бы направленный на выход к Персид­скому заливу в целях установления контроля над главными запасами нефти «свободного мира», что, разумеется, не имеет ничего общего с интернационалистской акцией СССР.

* * *

Сказанное выше помогает лучше понять истоки и причины пово­рота вправо внешней политики администрации Дж. Картера и еще большую милитаризацию внешнеполитического курса США, проводи­мую администрацией Р. Рейгана. У различных групп американской буржуазии за последние два-три года наблюдается большее совпаде­ние интересов и взглядов на международные отношения, чем это было в предшествующий период. И это совпадение взглядов имеет явно пра­вый, милитаристский характер.

Некоторые американские политические деятели и ученые говорят о восстановлении «консенсуса» (общности взглядов) правящей элиты в духе «холодной войны» относительно целей, средств и методов внеш­ней политики Соединенных Штатов, того «консенсуса», который потер­пел эрозию в результате поражения США во Вьетнаме и страха перед угрозой уничтожения в мировой ядерной войне. Подобная параллель с периодом «холодной войны» на первый взгляд небезосновательна, однако в целом она не может служить единственно точной оценкой современного положения дел. На международной арене и внутри стра­ны существуют ныне иные объективные реальности. Не прошел бес­следно для многих американцев и позитивный опыт тех давних лет, когда советско-американские отношения развивались во многом кон­структивно. Наиболее дальновидные представители правящей элиты США (солидаризируясь в этом со многими западноевропейскими поли­тическими деятелями), несмотря на свое разочарование многими эле­ментами разрядки в том виде, как она развивалась в 70-е годы, не ви­дят принципиально иного пути для избежания прямой конфронтации с Советским Союзом.

Журнал: «США: экономика, политика, идеология», № 10, 1981. С. 3–14.

---