Научные труды и Публикации

Академик РАН А.А. Кокошин об актуальности Клаузевица в современных условиях

Оценивая Клаузевица, надо различать природу войны и характер войны. Первая во многом связана с природой человека, меняющейся в мировой истории очень медленно, если вообще меняющейся. Характер войны, естественно, со временем может существенно меняться (и меняется) под воздействием геополитических и особенно технологических изменений, о чем мы говорили выше. То, что писал Клаузевиц о характере войны для первой трети XIX века, устарело для последующих исторических периодов, задолго до нашего времени. Что касается природы войны, то здесь многое из наследия этого военного теоретика и историка остается и останется актуальным.

Я бы выделил прежде всего известное положение Клаузевица о том, что война есть продолжение политики другими, а именно насильственными средствами. Клаузевиц при этом отмечал, что первоначальные политические намерения, цели могут в ходе войны подвергаться «значительным изменениям» в зависимости от результатов военных действий.

А.А. Свечин и Б.М. Шапошников глубоко и аргументированно развили эти темы: они говорили о примате политики по отношению к военной стратегии, об особой важности постановки политических целей войны для стратегии, представили важное замечание об обратной связи между политикой и военной стратегией. Развитием этой бессмертной темы стал вопрос о взаимоотношениях в треугольнике политика – идеология – военная стратегия, чему я тоже уделял много внимания в нескольких своих исследованиях.

Полезны для современных условий и рассмотренные Клаузевицем требования к полководцу.

Во все времена неизменно важным остаются его размышления о значении морально-психологического фактора на войне, о феномене «трения войны» и о «тумане войны». «Трению войны» Клаузевиц посвятил специальный раздел в своей главной работе «О войне». Его мысли о «трении войны» и «тумане войны» необходимо учитывать при развитии систем и средств управления военными машинами, включая средства разведки, наблюдения, связи, при планировании и проведении боевых действий в любом масштабе – стратегическом, оперативном, тактическом. Клаузевиц писал, что «военная машина чрезвычайно проста», в силу чего кажется, что «ею легко управлять», но «ни одна из ее частей не сделана из целого куска», напротив, «все решительно составлено из отдельных индивидов, испытывающих трение по всем направлениям». Конечно, современные военные машины ведущих государств уже давно не так просты. Наоборот, они становятся все более сложными человеко-машинными системами, можно сказать, суперсистемами с многочисленными «интерфейсами». Но во главе каждого из компонентов военной машины остаются люди, те же отдельные индивиды, о которых писал Клаузевиц, со всеми их психологическими, умственными и физическими характеристиками.

Значительный интерес по-прежнему представляют размышления Клаузевица о методологии и методах военно-теоретических и военно-исторических исследований. Сам он неоднократно обращается к использованию «сослагательного наклонения» в анализе различных военно-исторических эпизодов. Оценивая жизненность идей и разработок Клаузевица, нельзя забывать о том, что базой его теоретических построений является глубокий историзм, а его теоретический труд «О войне» основывается на большом пласте военно-исторических исследований.

Наиболее значимой из собственно исторических работ Клаузевица является книга «1812 год». Это удачное сочетание научного труда со свидетельствами участника Отечественной войны, ведь Клаузевиц был в составе действующей русской армии. Именно в этом труде на конкретных примерах хода военных действий рельефно показано то самое «трение войны». Немало места уделено морально-психологическому фактору, особенно умению выдающегося русского полководца Михаила Илларионовича Кутузова поднять моральный дух наших войск. Клаузевиц показал, что Кутузов в этом отношении был выше Михаила Богдановича Барклая-де-Толли, тоже нашего выдающегося полководца, который сыграл огромную роль в спасении нашего Отечества в 1812 году, разработав замысел стратегической обороны и реализуя этот замысел вплоть до передачи командования Кутузову. В этой войне, как известно, Российская империя, наша армия во главе сначала с Барклаем, а затем с Кутузовым одержала экстраординарную победу над одним из самых сильных полководцев всех времен и народов – Наполеоном.

А. Кокошин. Бауманцам нравилось, что они – «училище», а не «институт». Заметки выпускника 1969 года об особом духе Московского высшего технического училища.

Прославленное Московское высшее техническое училище (МВТУ) им. Н.Э. Баумана – с 1989 года Московский государственный университет (МГТУ) им. Н.Э. Баумана. Как выпускника этого замечательного высшего учебного заведения меня радует, что после всех изменений в нашей стране в названии сохранилось имя Баумана, видного революционера, возглавлявшего московскую организацию большевиков, убитого в 1905 году недалеко от училища. Это было важное решение для сохранения традиций старейшего технического вуза страны. Имя Баумана присвоено нашему вузу в 1930 году. Оно было, разумеется, «спущено сверху», но нет свидетельств того, что оно вызывало отторжения у студентов или преподавателей. Мне, как и многим другим бауманцам, нравилось, что мы – «училище», а не «институт» – это нас как-то выделяло среди других вузов. Что ж, «университет» – тоже хорошо, но вот лично мне расхожее именование этого университета «бауманкой» все же как-то режет слух.

В МВТУ я поступил в 1963 году после окончания школы рабочей молодежи, получив и некоторый практический опыт работы токарем 3-го разряда механического цеха предприятия «Почтовый ящик 1303», которое много позднее стало называться Опытно-конструкторским бюро им. А.С. Яковлева. На поступлении именно в этот вуз настоял мой отец Афанасий Михайлович Кокошин, офицер-фронтовик, окончивший после войны родственную МВТУ Военно-воздушную инженерную академию им. Н.Е. Жуковского. А отец опирался на мнение своего близкого друга – замечательного русского и советского интеллигента, тоже участника Великой Отечественной войны Владислава Викторовича Шульгина, который уволился в запас из ВВС в звании полковника и преподавал в МВТУ, имея степень кандидата технических наук. Владислав Викторович был убежден, что «бауманское» дает превосходное инженерное образование, учит работать, является отличной школой воспитания гражданина, готового служить Родине и нужного ей. И он был абсолютно прав.

Исторические корни и кумиры

В системе отечественного высшего образования МВТУ занимало особое место, сопоставимое с местом «вуза № 1» – МГУ им. М.В. Ломоносова. Среди технических вузов оно было старейшим, имевшим вековую историю подготовки инженерных кадров. В 1868 году утвержден устав училища как высшей инженерной школы, и оно получило название – Императорское Московское техническое училище.

Бережно хранилась в МВТУ память о Николае Егоровиче Жуковском (1847–1921), «отце русской авиации», создателе экспериментальной и теоретической аэродинамики, одном из столпов отечественной науки и техники. Он много и плодотворно трудился в нашем училище на самом передовом направлении технологии его времени – создании аэропланов. Именем Жуковского было названо в МВТУ Студенческое научно-техническое общество (СНТО), тоже одно из старейших и продвинутых в СССР.

Конечно, почитали мы выдающихся выпускников училища – авиаконструкторов А.Н. Туполева, П.О. Сухого, С.А. Лавочкина, В.М. Петлякова, которые внесли выдающийся вклад в победу нашей страны в Великой Отечественной войне.

В 1960-е годы большинство блестящих лидеров нашего оборонно-промышленного комплекса были особо засекречены. Имена их более или менее становились известными старшекурсникам, когда многие из них получали высокую форму допуска к секретным (в том числе к сов. секретным) материалам. Преподаватели могли в разговорах с нами упоминать «фирму Челомея», «фирму Пилюгина», имена Минца, Кисунько, Грушина, Янгеля, Расплетина и других выдающихся инженеров и конструкторов. Это усиливало предощущение студентов своей будущей причастности к большим делам советского ОПК.

Особым ореолом у нас было окружено имя Сергея Павловича Королева – величайшего из великих выпускников нашего МВТУ. Его имя рассекретили в январе 1966 года, сразу же после смерти Сергея Павловича на операционном столе. Он был, безусловно, гением ракетно-космической техники, не имевшим себе равных, выдающимся, экстраординарным организатором сверхсложной кооперации в своей области, тонко понимавшим закономерности технологического развития на многих направлениях. Многие мои друзья и знакомые, тесно связанные с ракетной техникой и космонавтикой, были убеждены в том, что если бы не его кончина, то мы могли бы опередить американцев в высадке человека на Луне.

Таково было, в частности, авторитетное мнение летчика-космонавта СССР, дважды Героя Советского Союза Алексея Архиповича Леонова (выбранного лично Королевым для первого выхода человека в открытый космос). С Леоновым я познакомился и подружился в 1980-е годы. Алексей Архипович, очень одаренный и вдумчивый человек, был известен среди космонавтов тем, что до тонкостей разбирался в ракетно-космической технике.

Житье от сессии до сессии

Руководство МВТУ, преподаватели постоянно говорили нам, что из нас готовят «инженеров широкого профиля» в духе Николая Егоровича Жуковского. Этот подход полномасштабно был применен к нам, студентам факультета «П» (приборостроения), специализировавшимся по кафедре «П-9» (радиоэлектроники).

В МВТУ на всех факультетах весьма серьезно преподавались физика, химия, математика; на нашей кафедре велась специальная математическая подготовка применительно к проблемам радиоэлектроники. Нам преподавали много предметов, которые давали неплохие знания в смежных областях – например, в электронно-вычислительной технике. Немало было классических общеинженерных дисциплин: теория машин и механизмов, теория автоматического регулирования, которые, казалось бы, были не очень нужны для специалистов в области радиоэлектроники.

В программе обучения были технические дисциплины, и впрямь не имеющие отношения к радиоэлектронике. Мы занимались, например, изучением кузнечно-прессового оборудования, обработкой металлов резанием, всех видов литья – в землю, в кокиль, литье по выплавляемым моделям, литье под давлением. Студенты нашей кафедры ворчали: «Зачем нам это учить и знать?» Преподаватели, кто постарше, отвечали: «Чем вы недовольны? Вот в наше время будущих инженеров-прибористов заставляли делать чертежи агрегатов паровоза – в порядке общеинженерной подготовки»…

Сегодня я лучше понимаю мудрость тех, кто формировал учебные программы МВТУ. Многие знания и практические навыки по широкому кругу инженерных дисциплин давали выпускникам основу для понимания того, как лучше организовать работу для решения сложных системных задач. Они помогали лучше знать динамику развития тех или иных технологий, их эволюцию во времени, без чего невозможно заглядывать в будущее при проектировании новой техники.

На первом-втором курсах студенты осваивали очень трудоемкие дисциплины – начертательную геометрию и сопротивление материалов. По этим предметам надо было выполнить большое число учебных работ. Освоение этих двух предметов в МВТУ было важным рубежом многих студентов, не преодолевших этот рубеж отчисляли.

Разумеется, огромное внимание в учебном процессе уделялось и специальным дисциплинам, необходимым для будущего конструктора радиоэлектронной техники. Если не ошибаюсь, на четвертом курсе нам читали курс поражавшего воображение тензорного анализа. Преподаватели нашей кафедры «П-9» осваивали тензорный анализ на мехмате МГУ, адаптировали его к нашим инженерным задачам и тут же преподавали нам. Помнится, успешно занималась этим доцент Нина Сергеевна Голубева.

При расчетах для курсовых работ мы пользовались и переведенной книгой французского математика Анже Анго «Математика для радиоинженеров». Эта книга до сих пор в моей библиотеке.

Учебники по радиоэлектронике в то время ее бурного развития быстро устаревали. А наши преподаватели были и сами активными разработчиками новейших средств радиоэлектроники, участвуя в комплексных НИР и ОКР оборонно-промышленного комплекса. Свежие по тем временам материалы (разумеется, незасекреченные) они включали в свои лекции. Так что пропускать лекции, наверстывая упущенное потом чтением учебников, было нельзя.

Исключительно интересными были занятия по теории и методологии построения сложных технических систем (к которым, безусловно, относились радиолокационные станции и в целом зенитно-ракетные комплексы).

Широко практиковались лабораторные работы, без выполнения которых не принимались зачеты. Это был эффективный метод закрепления знаний, полученных на лекциях, их практической проверки.

Серьезно велись в МВТУ занятия по военному делу. Возглавлял в то время нашу военную кафедру полковник Старинец, весьма требовательный и знающий военный. Он очень хорошо чувствовал специфику училища. Из нас готовили офицеров запаса Войск противовоздушной обороны страны. Строевой подготовки на военной кафедре практически не было. Но знания «электронной начинки» зенитно-ракетных комплексов, радиолокаторов давались весьма основательно. Все лекции можно было конспектировать только в специальных тетрадях с грифом «секретно», которые нам выдавали непосредственно перед лекцией, а сразу же после нее мы их сдавали. Готовиться к зачетам и экзаменам по этим тетрадям можно было в специальных помещениях. Одним из способов проверки знаний студентов при принятии зачетов было искусственное нарушение преподавателями тех или иных цепей в учебной радиолокационной станции. Надо было найти в короткий промежуток времени неисправность и устранить ее. Не найдешь – «незачет» и приходи еще раз.

По словам известной студенческой песни, «от сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год». Это было определенно не о бауманцах. Полуофициальным девизом нашего училища была расшифровка МВТУ как «мужество, воля, труд, упорство». Этот девиз студенчество училища принимало, однако острословы-юмористы придумывали и другие варианты, например «мощным войдешь, тощим уйдешь».

Режим учебного процесса в МВТУ действительно отличался жесткостью, исключительно высокими требованиями и к студентам, и к преподавателям. Это прививало высокую инженерную дисциплину, без которой невозможны создание и эксплуатация сколько-нибудь сложной техники. В то же время программа учебы ориентировала студента уже с третьего курса на творческую инженерную деятельность. Кто успевал в учебе, мог участвовать «на подхвате» в научно-исследовательских работах, проводимых кафедрами по заказу тех или иных предприятий ОПК, получая при этом немаловажную добавку к стипендии.

Стандартный набор

Что касается общественных дисциплин, то набор их был таким же, как и в других технических вузах: история КПСС, политэкономия капитализма и социализма, диалектический материализм (диамат) и исторический материализм (истмат), научный коммунизм. Единственная историческая дисциплина давала очень ограниченные исторические знания. Много усилий шло на заучивание решений съездов и пленумов партии. А некоторые важнейшие вопросы истории нашего Отечества давались очень бегло или вообще не освещались.

Между тем глубоко моих товарищей и меня волновали, к примеру, проблемы Великой Отечественной войны и особенно 1941 года. Мы активно читали военные мемуары, пытаясь в них найти ответы на свои вопросы. В большинстве случаев это было непросто, поскольку многие мемуары после их «редактирования» в политорганах Вооруженных сил оказывались почти бессодержательными, а содержательные – моментально становились дефицитом.

В 1969 году, уже перед нашим выпуском, были опубликованы мемуары Георгия Константиновича Жукова – «Воспоминания и размышления». Приобрести эту книгу было очень трудно – она раскупалась мгновенно. Помню, раздобыл я ее в закрытом киоске ЦК ВЛКСМ.

Очень необычным для, казалось бы, сугубо технического вуза делом (и весьма живым, динамичным) в области общественных наук была студенческая школа лектора-международника (ШЛМ). Ее вели на общественных началах несколько преподавателей кафедры научного коммунизма МВТУ. Возглавлял весь этот проект заведующий кафедрой, доцент Павел Николаевич Ни-Ли, блестящий лектор и замечательный педагог, бывший внештатным лектором МГК КПСС. Мне довелось на протяжении нескольких лет быть председателем совета ШЛМ.

В целом могу сказать, что и партком, и комитет комсомола МВТУ были весьма авторитетными органами. Там предпочитали заниматься конкретными делами. А дел было невпроворот – учебный процесс, работа студенческих строительных отрядов, Студенческого научно-технического общества (СНТО). В СНТО было немало интересных и масштабных проектов. Среди них была, например, разработка агрегатов для лунохода (проект «Селена»); или обеспечение нетрадиционными перспективными техническими средствами освоения незадолго перед этим открытых месторождений нефти и природного газа в Тюменской низменности.

К формальным скучным мероприятиям типа «Ленинского зачета» душа не лежала. Это была обязаловка для нас. Как, впрочем, и для всех комсомольских организаций СССР.

Наши наставники

В годы моей учебы ректором МВТУ был профессор, доктор технических наук Георгий Александрович Николаев (позднее избранный членом-корреспондентом, а затем и академиком Академии наук СССР). Он был настоящим «отцом студентам», вникал в студенческие нужды и проблемы, как говорили, нередко помогал нуждающимся ребятам из своей зарплаты. Мне с ним довелось познакомиться довольно близко на последних курсах МВТУ, когда я был заместителем секретаря 15-тысячной комсомольской организации нашего училища и входил в совет СНТО им. Н.Е. Жуковского.

Георгий Александрович был весьма твердым ректором в вопросах отчисления студентов за неуспеваемость. За высокий уровень отсева студентов из МВТУ его не раз критиковали на бюро Московского горкома КПСС (он был его членом) и на коллегии Министерства высшего образования СССР. Но Николаев был непреклонен: инженеры полудвоечники-полутроечники советской оборонной промышленности не нужны.

Нашу кафедру «П-9» возглавлял доктор технических наук, профессор Александр Михайлович Кугушев – легендарная фигура в отечественной радиоэлектронике, один из «отцов-основателей» советской радиолокации. В 1960-е годы он был уже награжден двумя орденами Ленина и орденом Трудового Красного Знамени. Под руководством Александра Михайловича на кафедре «П-9» среди прочего были разработаны теория и способы расчета волноводов со сложным феррито-диэлектрическим наполнением. Одним из результатов этих исследований стало создание не имевших в свое время аналогов в мире антенных систем с электронным сканированием в широком секторе углов, управляемых с использованием ЭВМ.

На кафедре работали крупные ученые и педагоги: М.В. Вамберский, И.Б. Федоров, Н.А. Бей, Б.А. Розанов… Выпускник МВТУ Игорь Борисович Федоров (1940–2023) станет ректором МГТУ, действительным членом Российской академии наук, моим хорошим другом. Его имя хорошо известно в научных и оборонно-промышленных кругах благодаря достижениям в области теории загоризонтной радиолокации и проектирования многопозиционных локационных станций. Он создатель развивающейся научной школы в области радиолокационных систем повышенной защищенности и информативности, работающих в условиях воздействия интенсивных помех и сложной геофизической обстановки.

Яркая фигура на нашей кафедре – доктор технических наук Вадим Валериевич Калмыков. Он мой руководитель по весьма интересной дипломной работе, и о нем я вспоминаю с особой благодарностью. В 1970–1980-е годы под его руководством разработаны теория и методы построения систем радиосвязи на базе сигналов со сложной структурой. Он был лидером в разработке спутниковой системы связи с принципиально новыми характеристиками.

По начертательной геометрии и сопротивлению материалов в МВТУ имелись школы мирового уровня, которые соответственно возглавляли профессора Христофор Артемьевич Арустамов и Всеволод Иванович Феодосьев. И Арустамов, и Феодосьев, можно сказать, «плоть от плоти» бауманцы. Оба окончили МВТУ и плодотворно, с блеском работали в нашем училище. Знаменитый «Сборник задач по начертательной геометрии с решением типовых задач» Арустамова, опубликованный в 1946 году, неоднократно переиздавался в 1950–1970-е годы. 10-е его издание (переработанное), как я прочитал на сайте Научно-технической библиотеки МГТУ, вышло в 2016 году.

Феодосьев был известен как соратник Сергея Павловича Королева. Он осуществил немало расчетов, связанных с конструированием ракет. В том числе знаменитой королевской «семерки», которая и по сей день после серии модернизаций и модификаций активно используется для запуска космических аппаратов. В 1980-е годы Феодосьев стал Героем Социалистического Труда, членом-корреспондентом АН СССР.

Студент-бауманец

Бауманец мог быть из семьи инженеров, прочей интеллигенции, военных, рабочих. Немало студентов прошли службу по призыву в тех или иных технических войсках. Много было иногородних студентов. Положением родителей в обществе, в том числе материальным, и социальными корнями друг друга мы, как правило, не интересовались.

По гендерному признаку МВТУ являлось определенно «мужским» учебным заведением. Студенток было очень мало. В нашей группе из 37 человек – всего 3 девушки.

Стипендия у советского бауманца небольшая, как и в других вузах: 40 руб. – обычная и 50 руб. – повышенная. На нее можно было жить, но с большим напряжением. Выручали, конечно, родительская помощь, заработок в студенческих стройотрядах летом, различные подработки в самом МВТУ.

Большая учебная нагрузка воспринималась как «осознанная необходимость». В определенной мере она была даже предметом своего рода гордости бауманцев – здесь мы впереди многих технических и тем более гуманитарных вузов страны. Полагали и, думаю, обоснованно – если сдюжили в МВТУ, то сдюжим после его окончания.

Каждый бауманец, понятно, задумывался над тем, каким будет его место в обществе после так называемого распределения – обязательного трудоустройства выпускников вузов. Многие видели себя, и не зря, профессионально пригодными к работе в системе оборонно-промышленного комплекса, его НИИ и КБ. Интерес к ОПК, безусловно, подогревало и то обстоятельство, что там были неплохие зарплаты и возможность быстрее получить от предприятия квартиру. Поток выпускников, направлявшихся на работу в ОПК из МВТУ, был стабильно очень высоким.

Мне в качестве заместителя секретаря ВЛКСМ МВТУ не раз приходилось подписывать характеристики выпускников, которых рассматривали как кандидатов в слушатели Высшей школы КГБ. (Позднее я встречал нескольких из них в качестве весьма профессиональных контрразведчиков, обеспечивавших безопасность предприятий ОПК и институтов АН СССР, выполнявших исследования в интересах обороны и безопасности страны.)

Кто-то видел себя в науке. Некоторые – на комсомольской и партийной работе.

Как известно, бауманцы замечательно зарекомендовали себя в космонавтике. Здесь не могу не вспомнить хорошо знакомых мне по личному общению космонавтов – выпускников МВТУ, дважды Героев Советского Союза – Алексея Станиславовича Елисеева и Олега Григорьевича Макарова. Доктор технических наук А.С. Елисеев в 1986–1991 годах был ректором МВТУ. Алексей Станиславович на этом посту в нелегких экономических условиях сделал немало для развития нашего училища.

Мне бауманский дух, бауманская закалка, бауманская выучка помогали всегда. И особенно когда я был первым заместителем министра обороны, государственным военным инспектором – секретарем Совета обороны, а затем секретарем Совета безопасности РФ. Тогда приходилось вникать во многие дела технического оснащения наших Вооруженных сил и функционирования отечественного ОПК по весьма широкому кругу вопросов, обращаться к огромным объемам научно-технической информации.

На этом поприще мне довелось взаимодействовать со многими бауманцами. Бауманцы-оборонщики внесли весомый вклад в сохранение в тех тяжелейших условиях основ нашего оборонно-промышленного комплекса, в создание научно-технического задела, который был реализован при перевооружении нашей армии и флота в последующие периоды. 

Об авторе: Андрей Афанасьевич Кокошин – академик РАН, директор Института перспективных стратегических исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». 

Независимая газета 23.01.2024

https://www.ng.ru/nauka/2024-01-23/13_8929_notes.html

Академик РАН А.А. Кокошин о значении формул трактата Сунь Цзы для понимания современной китайской военной мысли

Знакомство с трактатом Сунь Цзы, проникновение в суть мысли этого выдающегося китайского мыслителя и полководца весьма полезно для пони мания современного китайского подхода к войне и военному искусству, и для понимания природы войны вообще. В этом отношении Сунь Цзы, как и Клаузевиц, остается одним из столпов военной мысли на все времена. Весьма поучительны и сочинения китайских комментаторов Сунь Цзы в различные исторические эпохи вплоть до новейшего времени.

Оценить влияние идей Сунь Цзы на военную мысль Китая в новейшее время мне довелось в 1990-е гг., когда я на практике занимался становлением российско-китайских отношений в военной и военно-технической сфере. За прошедшие с той поры годы я неоднократно бывал в КНР с различными миссиями, выступал в китайских профессиональных аудиториях по политико-военным вопросам, получая при этом важную обратную связь. На китайском языке в КНР опубликовали пять моих книг (в том числе в соавторстве с российскими военачальниками) по различным теоретическим вопросам политико-военного характера. Могу попутно отметить, что в целом у наших китайских друзей и коллег большой интерес к советской и российской военно-теоретической мысли.

«Знай себя и врага» – именно это положение трактата Сунь Цзы можно считать ключевым элементом его учения. При этом в Китае глубокое знание собственных реальных военных возможностей традиционно считается более сложной задачей, чем знание противника. На этот тезис Сунь Цзы в свое время обратил мое внимание генерал-полковник НОАК, тогда член Политбюро ЦК КПК и зампред Центрального военного совета КНР Цао Ганчуань. Он хорошо знает русский язык, учился в МВТУ и в Артиллерийской академии имени Дзержинского. Цао обратил мое внимание также на известную в Китае мысль древнего философа Лао Цзы, современника Сунь Цзы и Конфуция, который считал познание самого себя более высоким уровнем знания, чем познание других людей.

Цао Ганчуань, кстати, считается прямым потомком выдающегося китайского полководца II-III вв. н. э. Цао Цао, который был одним из важнейших комментаторов Сунь Цзы.

Следуя заветам Сунь Цзы, в Центральном военном совете, возглавляемом Генеральным секретарем ЦК КПК Си Цзиньпином, понимают, что современные военные машины исключительно сложны и требуются огромные системные усилия для понимания их сильных и слабых сторон высшим государственным руководством и военным командованием.

В размышлениях Сунь Цзы также обращает на себя внимание требование к тщательной отработке замысла войны и военных действий, что нашло свое отражение в современных теоретических и прикладных воззрениях в Китае.

Сунь Цзы едва ли не первый в мировой истории обратил внимание на такой важнейший вопрос как экономика войны, ее финансовая сторона (на что, к сожалению, нередко не обращают внимания во многих военно-научных трудах).

Китайские военные теоретики и военачальники ценят размышления этого мыслителя о роли военного управления. В противоборстве с противником особая важность успеха в качестве и в средствах управления обоснованно подчеркивается сегодня рядом серьезных отечественных и зарубежных военных специалистов. Надо постоянно помнить о том, что наша победа в Великой Отечественной войне была обеспечена тогда, когда мы достигли превосходства над вермахтом в управлении во всех звеньях.

Писал Сунь Цзы и об исключительно важном значении разведки и разведчиков и, как и у Клаузевица, у него присутствуют глубоко продуманные требования к тому, каким должен быть полководец. По мысли Сунь Цзы, полководцу требуется иметь пять качеств: он должен обладать умом, быть беспристрастным (или справедливым), гуманным, мужественным и строгим.

Человек, стремящийся познать эволюцию китайской военной мысли, должен обращаться к Сунь Цзы и к тем, кто творил в этом направлении после него. Трактат Сунь Цзы, как и работы других китайских военных теоретиков прошлого, полны образности. Их перевод требует высокопрофессиональных комментариев китаистов, а для читателя такие комментарии не менее познавательны, чем сам перевод трудов. Я бы прежде всего порекомендовал читать «Избранные труды. Синология», серьезнейшую работу выдающегося отечественного академика-востоковеда Николая Иосифовича Конрада. В ней содержится перевод и глубокое исследование трактата Сунь Цзы.

Надо вспомнить, что Сунь Цзы (как, впрочем, и Клаузевица) высоко ценил Мао Цзэдун. Мао зарекомендовал себя как самостоятельный военный мыслитель, разработавший, в частности, под влиянием Сунь Цзы теорию победоносной партизанской войны, на которую десятилетия спустя опирались в своей национально-освободительной борьбе движения во многих колониальных и зависимых странах. Военно-теоретическое наследие Мао не забывают и в современном Китае, но не воспринимают его догматически.

Формулы Мао, разумеется, нельзя прилагать напрямую к современной стратегии НОАК, но они очень важны как сгусток мысли для понимания одного из важнейших этапов развития политико-военной и военной стратегии КНР.

Специальный анализ трактата Сунь Цзы провел в свое время вьетнамский лидер Хо Ши Мин, который на его основе написал два собственных труда, имевших принципиально важный прикладной характер для вьетнамских патриотов. Большое внимание Хо Ши Мин уделял тезису Сунь Цзы о том, что «война – это путь обмана», на основе которого он сформулировал свои двенадцать пунктов, которые читаются как наставление по подготовке и проведению операций.

История показала, что вьетнамские патриоты строго следовали этим наставлениям и до сих пор считают, что именно благодаря теоретическим разработкам Хо Ши Мина, опирающимся на трактат Сунь Цзы, была обеспечена выдающаяся победа сначала над французами, а затем США и их южновьетнамскими марионетками. Могу отметить, что впечатляющую работу по переводу и анализу трудов работ самого Хо Ши Мина провел профессор Санкт-Петербургского государственного университета Владимир Николаевич Колотов.

К большому сожалению, Сунь Цзы и в целом китайской военной мысли у нас практически не уделяется внимание в профессиональных военных изданиях. А ведь роль наших взаимоотношений с этой великой страной и цивилизацией трудно переоценить, особенно в условиях того, как они складываются в последние годы, в том числе в военной сфере. Давно назрела потребность перевести и издать у нас работы важнейших современных китайских военных теоретиков и военных историков.

Стратегическая разведка и стратегические решения

О деятельности отечественной политической и военной разведок в последние 20–25 лет написано немало, в том числе с использованием архивных материалов — правда, как правило, весьма дозированным. Тем не менее, как показывают недавние труды бывшего заместителя начальника Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил РФ генерал-лейтенанта Вячеслава Викторовича Кондрашова, приращение знаний на этом направлении нашей исторической науки вполне возможно.

В данном случае хотелось бы остановиться на некоторых темах весьма насыщенной фактами и мыслями книги В. Кондрашова «Военные разведчики» [1].

В. Кондрашов довольно подробно, на основе немалого числа уникальных архивных материалов ГРУ ГШ ВС РФ показывает работу основных структур разведки наших Вооруженных сил в годы Великой Отечественной войны, оперативную деятельность ряда советских военных разведчиков. Причем делает он это со многими новыми, очень важными деталями и штрихами, ценными для углубленного понимания такого тончайшего инструмента стратегического управления, как разведка. Имеет первостепенное значение то обстоятельство, что Вячеслав Викторович является профессионалом высокого уровня, тонко разбирающимся в вопросах функционирования всех компонентов военной разведки — стратегического, оперативного, тактического.

Наряду с рядом других тем в книге В. Кондрашова особый интерес представляют освещение и анализ работы двух едва ли не самых мощных резидентур в мировой истории спецслужб — «Рамзай» и «Дора», — которые были важной частью глубинной агентурной разведки Наркомата обороны СССР.

Резидентуры «Рамзай» и «Дора» возглавляли соответственно немецкий коммунист Рихард Зорге, ставший в 1925 г. и членом ВКП(б), и венгерский коммунист Шандор Радо. Это были люди исключительных и разносторонних способностей в целом и в разведывательной работе в частности. Они были преданы идеям социализма, Советскому Союзу как первой в мире социалистической стране. Работа на глубокой идейной основе в значительной мере предопределяла их экстраординарные достижения.

Рихарду Зорге, Шандору Радо и их соратникам по резидентурам была свойственна глубокая вера в особую роль Советского Союза в борьбе против фашизма и японского милитаризма. Ради этой веры и своих идейных убеждений они шли на высочайший риск, готовы были пожертвовать своими жизнями (жертвовал как Р. Зорге и его сподвижник Хоцуми Одзаки, казненный в Японии в 1944 г.).

Такое отношение к СССР, идеям социализма в международном коммунистическом движении создавало уникальные возможности для советской политической и военной разведок, которые нередко опирались на весьма обширный кадровый потенциал Коминтерна. Глубинная агентурная разведка советского военного ведомства, блестяще проявившая себя накануне и в ходе Великой Отечественной войны, создавалась, начиная с середины 1920-х гг., во многом усилиями такого выдающегося руководителя как Ян Карлович Берзин (Кюзис) (1889–1938 гг.).

Резидентура «Рамзай»

В. Кондрашов еще раз убедительно показал, что Рихард Зорге — один из самых крупных разведчиков в мировой истории спецслужб. Он был блестящим аналитиком, ярким журналистом, человеком незаурядных организаторских способностей, смелости, энергии, инициативы, обаяния, что способствовало его огромным успехам в разведывательной работе. Рассказал В. Кондрашов и о крупных результатах деятельности резидентуры нашей военной разведки во главе с Р. Зорге в Китае в 1930–1933 гг., откуда его в 1933 г. перевели в Японию в качестве корреспондента нескольких немецких газет.

Япония, как и Китай, была страной исключительно сложной для ведения разведки — значительно более сложной, чем европейские страны и тем более США. А Р. Зорге, заметим, не был ни в коей мере японистом (как не был он и китаистом).

В. Кондрашов как профессионал обратил внимание на то, что Центр не ставил перед резидентурой «Рамзай» задачу по вскрытию планов Берлина в отношении СССР. Она работала сугубо на дальневосточном направлении, а Япония на протяжении нескольких лет считалась наиболее вероятным военным противником СССР. Но Р. Зорге в инициативном порядке добыл значительный объем информации по германскому направлению. В своих сообщениях он отмечал, что нападение нацистской Германии на СССР неизбежно, что возможное время нападения — вторая половина июня 1941 г. Он предоставлял сведения и о составе возможной группировки вермахта против СССР, которые, однако, были недостаточно точными и профессиональными.

Р. Зорге как исключительно осведомленный и обладающий аналитическим складом ума журналист смог поддерживать в предвоенные годы особые отношения с послом Германии в Токио и военным атташе вермахта. Руководитель группы «Рамзай» получил уникальный доступ к важнейшим закрытым документам посольства и атташата, в том числе поступавшим из Берлина. Он с огромным риском фотографировал их (малоформатной «лейкой») прямо в немецком посольстве, меняя пленки, которые проносил с собой. Как пишет В. Кондрашов, всего за время своей работы в Японии Р. Зорге провел около сотни (!) таких операций. Отснятые фотопленки регулярно отправлялись почтой через курьера в Москву. Шел поток важной, а подчас особо ценной документальной (выделено мною — А.К.) информации.

От ветеранов советской военной разведки мне доводилось слышать, что объем поступавшей от Р. Зорге информации был настолько велик, что её не успевали должным образом обрабатывать в центральном аппарате Разведуправления РККА, ослабленном в результате чисток и репрессий.

Представляется, что и германский посол, и военный атташе в Токио шли на грубейшие нарушения правил допуска к служебным материалам, попав под влияние Р. Зорге. Это влияние, как можно предположить, объяснялось среди прочего и тем, что от него они получали ценную аналитику внешней и военной политики Японии, которую им не давали другие источники в Токио.

В. Кондрашов в своей книге проанализировал ранее не бывшие достоянием публики документы из архива ГРУ, ярко освещающие исключительно высокий уровень информированности резидентуры «Рамзай» о настроениях и планах высшего руководства Японии. Он отмечает, что на связи у Р. Зорге и его помощников Хоцуми Одзаки и Ётоку Мияги находились более 20 источников-информаторов из числа местных политиков, военных и журналистов, передававших сведения об обстановке в Японии и вокруг нее. И это, как пишет Кондрашов, «хорошо знали в Центре, откуда неоднократно направляли резиденту срочные запросы, зная, что Р. Зорге может добыть любые закрытые данные».

Исключительно важная роль принадлежала, конечно, ближайшему соратнику Р. Зорге японскому коммунисту Хоцуми Одзаки, который был советником премьер-министра Японии принца Каноэ. Х. Одзаки сумел скрыть свое членство в Коммунистической партии Японии, как и Р. Зорге смог скрыть свое членство в КПГ. Он передал в резидентуру «Рамзай», наряду с другими документами, план действий японского правительства на ближайшие годы, содержащий сведения особой важности. Из него следовало, что, несмотря на заключение Антикоминтерновского пакта в 1936 г., Япония не собирается предпринимать активные действия против СССР, а главным направлением ее военной экспансии является Китай. Очевидно, этот план должен был представлять исключительную ценность для советского руководства в принятии политических и военно-стратегических решений.

Еще один пример выдающейся работы Х. Одзаки, описанный в книге «Военные разведчики»: он добыл копию секретного документа генерального штаба Японии, который содержал полный перечень и районы дислокации всех японских пехотных дивизий не только на Японских островах, но и в Китае, и в марионеточном государстве Маньчжоу-Го, примыкавшем к советским границам. Япония, совершив агрессию против Китая в 1936 г., увязла в нем. Там находилась значительная часть японских сухопутных сил и авиации, которые могли бы быть использованы для нападения на СССР, если бы они не были нацелены на Китай.

Источники резидентуры «Рамзай» в японских высших политических и военных кругах, как пишет В. Кондрашов, в предвоенные месяцы 1940 и в 1941 гг. не отмечали каких-либо признаков подготовки Японии к нападению на СССР. Х. Одзаки удалось узнать правительственную позицию по этому вопросу: даже в случае начала германо-советской войны Токио будет выжидать и соблюдать нейтралитет в течение достаточно длительного времени. Если немцы будут остановлены под Москвой, то Япония не выступит против СССР; переброска войск в Маньчжурию не отмечается; после 15 сентября Советский Союз может абсолютно не опасаться наступления Японии на Дальний Восток. Далее В. Кондрашов пишет о том, что в начале октября Х. Одзаки узнал, что Япония в случае непринятия до середины месяца Вашингтоном ее условий начнет войну на юге.

Одновременно резидентура Р. Зорге информировала Москву о начавшейся на юге подготовке японцев к агрессивным действиям, которые будут включать «операцию ВМФ в южных морях». Эти прогнозные сведения Одзаки-Зорге полностью подтвердились.

Остается не совсем ясным, как данные резидентуры «Рамзай» учитывались руководством Советского Союза, но можно предположить, что они могли играть роль в подписании 13 апреля 1941 г. в Москве Советско-японского договора о взаимном нейтралитете, который тогда был исключительно важен для нашей страны (чтобы избежать войны на два фронта).

Достижения группы «Рамзай» на японском направлении были крупными и редкими для мировой истории спецслужб. Как отмечают отечественные историки советских спецслужб, ни политической, ни военной разведкам нашей страны не удалось получить накануне Великой Отечественной войны аналогичного рода документы по планам и намерениям нацистской Германии.

У В. Кондрашова, видимо (и к сожалению), не оказалось архивных материалов, указывающих на то, как информация Р. Зорге по Японии повлияла на принятие соответствующих решений Ставки верховного главнокомандования после начала Великой Отечественной войны. По имеющимся в исторических публикациях оценкам, в значительных масштабах войска с Дальнего Востока стали перебрасываться на Запад, только когда в октябре–ноябре 1941 г. возникла угроза потери Москвы. Переброска же значительного числа хорошо укомплектованных и оснащенных соединений с дальневосточного направления на советско-германский фронт — конкретно для действий под Москвой — как указывают отечественные военные историки, в немалой мере способствовала поражению группы армий «Центр» вермахта и успешному контрнаступлению Красной армии на этом важном участке фронта.

Мое знакомство с несколькими десятками ранее рассекреченных донесений резидентуры «Рамзай» в июне–октябре 1941 г. показывает, что они отражали всю динамику настроений японских политиков и военных относительно сроков и условий выступления Японии против Советского Союза после нападения него Германии 22 июня 1941 г. Такие колебания в государственных структурах или в настроениях конкретных лиц, участвовавших в принятии решений, характерны для многих кризисных ситуаций. В политическом анализе это надо всегда принимать во внимание и аналитикам разведки, и дипломатам, и экспертам академического мира.

Если же говорить о влиянии той или иной информации, в том числе разведывательной, на принятие политико-военных и военно-стратегических решений, то этот вопрос нуждается в специальном системном рассмотрении в общем политическом контексте соответствующего исторического периода. Здесь, как представляется, еще много неясного, различных, подчас полярных интерпретаций.

В отечественной исторической науке воздействие результатов разведывательной деятельности на принятие политических и военно-стратегических решений остается пока мало исследованным. Этот вопрос представляет несомненный интерес для истории спецслужб. Но он чрезвычайно важен и для анализа опыта того, как функционируют системы стратегического управления (руководства) в области обороны и безопасности. Этот вопрос имеет большое и научное, и прикладное, практическое значение.

7 ноября 1941 г., как известно, Япония напала на США, уничтожив внезапным ударом значительную часть американского Тихоокеанского флота в Перл-Харборе. Одновременно она развернула масштабные действия в Юго-Восточной Азии, что привело, в частности, к падению Сингапура, принадлежавшего в то время Великобритании.

Нападение Японии на США, развертывание ею боевых действий против Великобритании подтвердили высочайшую ценность информации группы «Рамзай». К этому времени, увы, она уже была разгромлена японской контрразведкой, а сам Р. Зорге, Х. Одзаки, Ё. Мияги и другие участники резидентуры оказались в тюрьме.

В. Кондрашов пишет о том, что долгое время после провала в конце 1941 г. резидентуры «Рамзай» в Центре не знали, что же произошло с Р. Зорге. Поступали данные о том, что он был застрелен при задержании, по другой информации, его якобы казнили уже в 1942 г.

Возможно, этим можно объяснить то, почему советской стороной не были предприняты попытки обменять Р. Зорге на арестованных в СССР японских разведчиков. Думаю, такое объяснение звучит более убедительно, чем то, которое предлагается в книге П.А. Судоплатова. Он считал, что Р. Зорге не пытались обменять, потому что в Центре были недовольны его поведением в ходе следствия в Токио [1]. В 1964 г., через 20 лет после казни Рихарда Зорге, ему было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Резидентура «Дора»

Резидентура советской военной разведки «Дора» базировалась в нейтральной Швейцарии и работала под прикрытием известного в Европе картографического агентства «Геопресс» с середины 1930-х гг. по 1943 г., когда швейцарской полиции, действовавшей по требованию немцев, удалось обнаружить две радиоквартиры группы «Дора» и арестовать нескольких ее членов. Сам Шандор Радо, как и большинство членов резидентуры и информаторов, благодаря своим быстрым и профессиональным действиям остались на свободе. После войны он прибыл в Москву, где был задержан и обвинен военной контрразведкой «Смерш» в том, что среди переданных его резидентурой донесений было выявлено несколько дезинформационных. Ш. Радо, как пишет В. Кондрашов, пытался объяснить это тем, что у него не было времени и сил в жестких условиях работы резидентуры и исключительных требований Центра к оперативности фильтровать всю информацию, поступавшую к нему. Фильтровать информацию должны были аналитические подразделения Центра, сопоставляя с другими источниками, разведданными и собственной аналитикой. Но в этом, по-видимому, было немало проблем. Ш. Радо находился в заключении до 1954 г., был освобожден, вернулся в Венгрию, занялся научной деятельностью в области географии. В 1972 г. его наградили орденом Отечественной войны I степени.

В книге В. Кондрашова показано, с какой результативностью, с каким напряжением работала в Европе резидентура, возглавляемая Ш. Радо. В начале 1943 г. она состояла из 77 (!) человек. Агентурные группы находились в Женеве, Берне, Цюрихе и ряде других городов Швейцарии. Добывали информацию на территории Германии 17 источников, в Австрии — три, во Франции — пять, в Италии — два.

Работа резидентуры «Дора» и самого Ш. Радо, обрабатывавшего оперативную информацию, была исключительно интенсивна. Так, например, с января до середины 1943 г., как пишет В. Кондрашов, из этой резидентуры в Центр поступило 750 (!) информационных телеграмм. Все три ее агентурные радиостанции работали с огромной нагрузкой, подчас находясь в эфире по несколько часов. К сожалению, к этому времени в Германии были достигнуты значительные результаты в развитии радиопеленгаторных устройств. По словам В. Кондрашова, такими современными радиопеленгаторами нацистская контрразведка снабдила швейцарскую полицию.

Рассказывая о деятельности резидентуры «Дора», В. Кондрашов выделил роль уникальной информации, которую предоставлял ей источник под псевдонимом «Люци», до сих пор являющийся неразгаданной фигурой. Люци, имевший сильнейший позиции в весьма информированных военных кругах нацистской Германии, работал на швейцарскую разведку, но Ш. Радо, как отмечает В. Кондрашов, обеспечил такой подход к нему, что тот согласился работать и на советскую разведку.

По словам В. Кондрашова, Люци «поставил только одно условие: он не будет сообщать личные данные на своих информаторов на территории Германии и о путях доставки ему добытых им сведений». И с этим Центр вынужден был согласиться, хотя это условие не соответствовало существовавшим в то время правилам агентурной деятельности советской разведки. В переписке резидента с Центром назывались только условные имена источников Люци: Вертер (офицер в генеральном штабе вермахта), Тедди (офицер в штабе Верховного командования вооруженных сил), Ольга (офицер на пункте связи Верховного командования вооруженных сил), Анна (группа источников в министерстве иностранных дел) и т.п.

В. Кондрашов отмечает, что со второй половины 1942 г. информационные телеграммы из Швейцарии «стали носить уникальный в мировой практике спецслужб характер». Это утверждение он подкрепляет новыми данными архива советской военной разведки. Из этой нейтральной страны, находящейся на расстоянии более 3 тыс. км от советско-германского фронта, поступали сведения не только военно-стратегического, но и оперативно-тактического характера с указанием районов дислокации, номеров дивизий и армейских корпусов вермахта (курсив мой — А.К.). Из Москвы поступали исключительно конкретные запросы, например, «где находятся оборонительные позиции на участках Сталинград-Клецкая и Сталинград-Калач? Их характеристика», «выясните, где теперь 11-я и 18-я танковые дивизии, раньше находившиеся на Брянском фронте» и т.п. «На все запросы из резидентуры поступали детальные ответы», — пишет В. Кондрашов. В своей книге он указывает на то, что Ш. Радо удалось получить некоторые дополнительные сведения об источниках Люци. Среди них стоит особенно выделить генерала Г. Томаса — начальника такого исключительно важного органа, как Управление военной промышленности и вооружений Верховного командования вермахта, имевшего доступ к военным и военно-экономическим секретам Третьего Рейха высшей категории. По ряду данных, Г. Томас после неудавшегося заговора немецких генералов и дипломатов против А. Гитлера в 1944 г. был арестован, заключен в тюрьму и концлагерь, но не казнен, как многие другие участники заговора. Можно предположить, что в ходе следствия соответствующими нацистскими органами работа Г. Томаса на советскую и швейцарскую разведку не была вскрыта.

Генерал Кондрашов отмечает, что «Разведывательное управление Генштаба Красной армии очень высоко оценивало итоги работы швейцарской нелегальной резидентуры в 1942 г.», что в подготовленной в Разведуправлении Генерального штаба Красной армии оценке среди прочего отмечалось: «Группа Доры располагает широкой сетью и солидными возможностями. Она поставляет обширный материал по следующим вопросам: планы и намерения военно-политического руководства Германии и командования ее вооруженных сил, резервы армии, переброска войск по странам Европы и на Восточный фронт, возможности Германии по производству танков, самолетов, артиллерии, сведения о возможности развязывания химической войны против Советского Союза».

В оценке Центром деятельности резидентуры «Дора» также говорилось о том, что на основе ряда материалов этой резидентуры «были составлены специальные сообщения для высших правительственных и военных органов СССР». К числу таких ценных сведений были отнесены «сообщения о стратегическом плане германского командования на лето 1942 г.»; «анализ причин задержки немецкого наступления на Восточном фронте»; «ряд сообщений о планах германского командования в отношении ведения химической войны, о новых немецких отравляющих веществах и способах их применения, об опытах использования внутриатомной энергии урана для производства атомных бомб».

Увы, важнейшие данные о планах А. Гитлера и его военного командования на летнюю кампанию 1942 г., добытые резидентурой «Дора», не были приняты во внимание Ставкой Верховного главнокомандования. Как вспоминал маршал Советского Союза А.М. Василевский, «обоснованные данные нашей разведки о подготовке главного удара на юге не были учтены. На юго-западном направлении было выделено сил меньше, чем на западном» [2]. В результате ошибок в стратегических решениях, стратегическом планировании действий РККА наша страна в этот момент Великой Отечественной войны столкнулась снова, как и в 1941 г., с серьезнейшей угрозой. Противник, оправившись после весьма серьезного поражения под Москвой, дошел тогда, как известно, до Северного Кавказа и Волги, но затем последовала Сталинградская битва, увенчавшаяся крупнейшим стратегическим успехом Советского Союза.

Огромным достижением резидентуры «Дора» была информация о подготовке вермахтом наступления летом 1943 г. в районе Курска. Эта информация стратегической агентурной разведки поступала наряду с ценнейшими данными от фронтовой и войсковой разведок Красной армии. Заблаговременно были вскрыты многие характеристики немецкой группировки в этом районе, получены весьма исчерпывающие данные о новейших немецких вооружениях. На этот раз информация резидентуры «Доры», подтверждаемая другими источниками, в отличие от весны-лета 1942 г. сыграла очень важную роль в планировании действий Красной армии, в создании исключительно мощной системы активной обороны. Эта оборона была эшелонирована на большую глубину, в высокой степени обеспечена всем спектром необходимых сил и средств, включая значительные резервы, которые были предназначены для нанесения мощных контрударов по противнику. Такую оборону невозможно было создать по всему гигантскому советско-германскому фронту. Так что весьма точное определение основных направлений удара немецких войск имело огромное значение для обеспечения победы в Курской битве.

Сведения советской военной разведки наложились на собственные представления о наиболее вероятных действиях вермахта против Красной армии летом 1943 г., которые сложились к этому времени у таких крупнейших наших военачальников, как Г. Жуков, А. Василевский. А. Антонов. Первым двум удалось убедить И. Сталина в необходимости на первом этапе этого гигантского сражения использовать хорошо подготовленную и тщательно оборудованную оборону, а не наносить упреждающий удар, как это было сделано в 1942 г. В дальнейшем в Ставке ВГК предполагали на этом направлении начать контрнаступление, переходящее в общее наступление. В результате полного успеха этого замысла стратегическая инициатива окончательно и бесповоротно перешла в руки Красной армии.

Как отмечал А. Василевский, именно в период Курской битвы И. Сталин как Верховный главнокомандующий стал «в полной мере владеть методами и формами руководства вооруженной борьбой по-новому, разбираться не только в стратегии, но и в оперативном искусстве» [2].

Нет никаких сомнений в том, что советская военная разведка внесла очень весомый вклад в достижение одной из самых выдающихся побед в мировой истории — в победу в Великой Отечественной войне и, соответственно, во Второй мировой войне. По доступу к высшим секретам государств – объектов разведывательной деятельности резидентуры «Рамзай» и «Дора» превосходили, по-видимому, любые другие резидентуры иностранных государств в период Второй мировой войны — как в вопросе содержательности информации, так и соответствия ее потребностям принятия решений высшим государственным руководством и военным командованием. Таких оперативных позиций и результатов в эти годы не было ни у Англии, ни у Франции, ни у нацистской Германии, ни тем более у США, где стратегическая разведка только-только зарождалась.

Крупные достижения в тот период были и у советской политической разведки, которые внесли свой вклад в принятие стратегических решений советским руководством в обеспечение выдающейся победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Но это отдельная большая тема.

1. Кондрашов В.В. Военные разведчики. М.: «Стратегические приоритеты». 2019 г.

2. Судоплатов П. Разведка и Кремль. ТОО «Гея», М.: 1997 г., с. 167-168.

3. Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1973. С. 184-185.

19 февраля 2024

https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/strategicheskaya-razvedka-i-strategicheskie-resheniya/