Научные труды и Публикации

А.А. Кокошин о шансах для России избежать участия в Первой мировой войне

"Летом 1914 года уже крайне сложно было избежать войны, в том числе с учётом общественного мнения в России, сильных антиавстрийских и антигерманских настроений. Но шанс для этого всё-таки имелся, даже с учётом всех недостатков императора Николая II как главы государства.

К этому времени Россия оказалась слишком глубоко вовлечена в балканскую политику, имея особо тесные связи с Сербией. Сербские же националисты, которые сохраняли в том числе сильные позиции в генштабе Сербии, вели собственную игру, движимые идеей создания Великой Сербии. Эта идея в определённой мере была реализована после Первой мировой войны путём создания Королевства Югославия, но ценой крушения четырёх (!) империй, в том числе Российской империи.

Собственно сербское правительство после убийства эрцгерцога Фердинанда почти капитулировало перед ультимативными требованиями Вены. Но руководство Австро-Венгрии решило сокрушить Сербию, чего уж российская власть не могла допустить без огромного ущерба для своего авторитета как в международном сообществе, так и внутри страны.

Возможность остаться в стороне в случае такого острого конфликта между Австро-Венгрией и Сербией существовала бы у России, если бы задолго до лета 1914 года наша страна дистанцировалась от сложнейших хитросплетений политики на Балканах и имела бы иную систему внешнеполитических приоритетов, более соответствующую подлинным национальным интересам России.

Царское правительство в 1914 году посчитало, что полностью бросить Сербию на произвол судьбы Россия не может, потому что шестью годами ранее ему уже пришлось уступить требованиям Австро-Венгрии, поддержанной Германией, по Боснийскому вопросу, что расценивалось как "дипломатическая Цусима".

Англия и Франция тогда, решая свои вопросы с Германией, не поддержали Россию, и ей пришлось признать аннексию Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Эта ситуация должны была бы открыть глаза царскому правительству на ненадёжность союзников России по Антанте. Но, увы"...

" Возможно, что Россия, не будучи так тесно привязанной к политико-военным интересам Франции, могла бы сыграть роль арбитра в германо-французском конфликте, особенно если бы она взаимодействовала в этом деле с другими заинтересованными державами. Можно предположить, что такие действия России могли бы предотвратить Первую мировую войну, предотвратив в том числе новый разгром Франции. При этом Россия должна была бы опираться на реальную мощь своих вооружённых сил и иметь достаточно искусных дипломатов.

У нас в последние годы любят вспоминать высказывания императора Александра III о том, что-де "у России есть только два союзника - её армия и флот". На деле именно Александр III положил основы русско-французского военного союза, который в конечном итоге деформировал в пользу Франции политику России в то, что мы в современных условиях называем "политикой национальной безопасности". Недаром в центре Парижа благодарными французами был построен великолепный мост Александра III.

Император Николай II, поддерживая дружеские отношения со своим родственником кайзером Вильгельмом II, пошёл на весьма тесный союз России с республиканской Францией, который в определённой мере ставил нашу страну в зависимость от этого союзника. Ряд историков считают, что важную роль в этом сыграли крупные займы, предоставленные России французскими банками. Другие историки полагают, что этот факт не играл столь уж значительной роли.

Но так или иначе планы Генштаба русской армии были фактически субординированы относительно планов французского генштаба. И это оказалось важной причиной тяжёлого поражения русских армий Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии 2(15) сентября 1914 года.

И если бы Россия избрала в отношении Германии не наступательную, а оборонительную военную стратегию в духе идей Барклая-де-Толли, Кутузова, Клаузевица и Михневича, то у кайзеровской Германии в 1914 году, как и у Наполеона в 1812 году, никаких шансов на разгром России даже после поражения Франции (если бы не удалось предотвратить эту войну) не было бы.

Но в Российской империи к 1914 году, как и в Германии, во Франции и в Австро-Венгрии, доминировал и на стратегическом, и на тактическом уровне "культ наступления". Союз с Россией спас Францию от тяжёлого поражения, но этот союз в конечном итоге оказался губительным для Российской империи.”

См.: Андрей Кокошин: Заметки о Первой мировой. Все могло быть иначе // Красная звезда, 5, 6, 7 августа 2014 г.

А.А. Кокошин о возможности превентивного удара Красной армии против нацистской Германии

"В последние годы в нашей литературе по военно-историческим проблемам активно обсуждается вопрос о превентивных (упреждающих) действиях Красной Армии в июне 1941 г. как о гипотетической альтернативе оборонительной стратегии, на которой настаивали А.А. Свечин, А.А. Незнамов, А.И. Верховский.

Не вызывает сомнений, что и с политико-военной и с морально-этической точек зрения превентивный удар Красной Армии был бы вполне оправдан^*; при определенных дипломатических усилиях такие действия могли бы получить поддержку Великобритании и США, особенно с учетом того, что к этому времени нацисты успели сделать, в частности, в отношении евреев.

Генерал армии М.А. Гареев писал: «Со всей определенностью можно сказать, что начиная первыми военные действия, войска Красной Армии не понесли бы столь больших потерь, особенно в авиации, действовали бы более организованно, чем это удалось в июне–июле 1941 г. И даже в случае неудачных наступательных операций и встречных сражений имели бы возможность в более благоприятных условиях переходить к обороне. Противник лишился бы возможностей для нанесения внезапных ошеломля­ющих ударов»55.

Оправдывая такие действия, Гареев обоснованно отмечал: «Война, которую готовил против Советской страны гер­манский фашизм, была необычной. Речь шла не о завоевании или удержании отдельных спорных территорий или колоний, как это было в Первую мировую войну, а о полном уничтожении Советского государства, массовом истреблении народов СССР. Такой войны на протяжении последних столетий история не знала»56.

Гареев считает, что «наиболее благоприятный момент для нанесения упреждаю­щего удара по германской армии был в мае–июне 1940 года, когда шли военные действия против Франции»57. Учитывая, что силы гитлеровской Германии были заняты почти исключительно в операциях против Франции и Великобритании, а на восточном направлении оказались незначительными, такой вариант представляется вполне допустимым при конструировании «альтернативной истории»^*. Но в тот момент партийно-государственное руководство и высшее военное командование СССР приходили в себя после очень тяжелых последствий советско-финской войны, в которой значительная часть участвовавших советских войск продемонстрировала низкую дееспособность на всех уровнях – от рядового бойца до командармов и наркома. Сталину пришлось заменить на посту главы военного ведомства предельно лояльного ему, но некомпетентного К.Е. Ворошилова на С.К. Тимошенко (еще одного выходца из Первой конной армии), а также сменить начальника Генерального штаба РККА (что было в принципе неоправданно) и стимулировать масштабные мероприятия по повышению боеспособности и Красной Армии и РККФ.

К тому же, не поняв стратегического замысла руководства нацистской Германии, не вскрыв «оперативную тайну» будущей войны, советское руководство не предполагало скоротечность разгрома Франции и ее союзников вермахтом. В Москве верили, что война на Западе будет довольно затяжной и истощающей обе стороны. Это, в свою очередь, привело к тому, что не была учтена возможность значительного наращивания военно-экономического потенциала «третьего рейха» за счет ресурсов Франции, Голландии, Бельгии после скоротечного поражения последних. Полученные после ошеломляющей по своей быстроте победы над Францией и ее союзниками людские и материальные ресурсы, определенная часть военной техники в 1941 г. и последующие годы масштабно были использованы гитлеровским руководством в войне против Советского Союза.

Позднее, в 1998 г., в год 120-летия со дня рождения А.А. Свечина, М.А. Гареев несколько по-иному говорил о том, как наиболее оптимальным образом стоило бы строить военно-стратегические планы в 1941 г.: «Конечно, одной обороной без наступления невозможно добиться разгрома противника. Именно наступательные операции во второй половине войны привели нас к победе. Но в 1941 году, когда надо было отразить фашистскую агрессию и развернуть для войны экономику и вооруженные силы, те способы борьбы и действий, которые предлагал Свечин, были более целесообразными. К ним и пришлось прибегнуть, но они не были должным образом подготовлены»58. Далее Гареев задается вопросом (и тут же сам дает ответ): «Извлекли ли мы из этого уроки? Практически никаких. В послевоенные годы оборона в стратегическом масштабе также не предусматривалась. В надежде, что при помощи ядерного оружия будут решены все стратегические задачи, отрицалась возможность и необходимость мобилизационного развертывания вооруженных сил»59.

М.А. Гареев справедливо отмечает: «На пути к успехам и конечной победе в Великой Отечественной войне советскую стратегию постигли тяжелые поражения 1941–1942 гг. Осмысление их уроков, поиск новых способов и форм стратегических дей­ствий были оплачены беспрецедентными жертвами»60.

Можно согласиться с суждением другого авторитетного автора – С.Н. Михалева о том, что «причины катастрофического разгрома первого стратегического эшелона советских Вооруженных Сил в начальном периоде вой­ны (22 июня – 9 июля 1941 г.) коренились как в просчетах политического руководства, так и в непростительных промахах высшего военного руководства, в том числе недооцен­ке опыта первых полутора лет войны в Ев­ропе»61. Михалев прав, когда пишет, что «к лету 1941 г. Красная Армия оказалась не готовой ни к решительному наступлению (в соответствии с принятой военной доктриной), ни к стратегической обороне – отражению вражес­кого вторжения». Поэтому первые кампании войны прошли в целом в условиях удержания противником стратегической инициативы. К осени 1942 г., несмотря на одержанный зимой 1941/42 г. частный стратегический успех в битве под Москвой, у СССР была по­теряна огромная территория – около 3 млн кв. км – более 40% Европейской части стра­ны. Михалев обоснованно считает, что в условиях потери ини­циативы советские войска вели военные действия фактически без единого стратегичес­кого плана, на основе указаний о жесткой обороне62.

В ходе Великой Отечественной войны СССР удалось добиться полного овладения стратегической инициативой только в результате сознательно избранной стратегической обороны к осени 1943 г. с замыслом, аналогичным свечинским идеям, – измотать противника в оборонительных сражениях с нанесением контрударов, с последующим переходом в контрнаступление. Стратегическая оборона была спланирована, прежде всего, по инициативе Г.К. Жукова, А.М. Василевского и К.К. Рокоссовского, трех наиболее значительных со­ветских полководцев Великой Отечественной войны, которым не сразу, но удалось убедить в необходимости такого замысла И.В. Сталина. Стратегический оборонительный план был соответственно транс­формирован в действия, в тщательную подготовку к обороне на главном направлении на оперативном и тактическом уровнях.

Результатом стала знаменитая Курская битва. После успешного осуществления гигантской оборонительной операции в ходе Курской битвы Красная Армия начала, как известно, контрнаступление. Оно переросло в серию стратегических наступательных операций РККА, прежде всего таких, как «Кутузов» и «Полководец Румянцев»63. Эти операции и привели нашу страну к выдающейся победе над одним из самых грозных и опасных противников в мировой истории. В этой битве потери Красной Армии снова были бóльшими, чем у вермахта; но соотношение наших потерь и потерь противника было значительно лучше, чем при битве под Москвой зимой 1941 – весной 1942 гг. или при Сталинградской битве в июле 1942 – феврале 1943 гг.64

По свидетельству Маршала Советского Союза А.М. Василевского, И.В. Сталин смог овладеть методами и формами «руководства вооруженной борьбой по-новому... лишь в ходе сражения на Курской дуге»65.  К тому времени прошло почти четыре года с начала Второй мировой войны в Европе, более двух лет с начала Великой Отечественной войны; наша страна понесла колоссальные потери в кровопролитнейших сражениях".

Кокошин А.А. Выдающийся отечественный военный теоретик и военачальник Александр Андреевич Свечин. О его жизни, идеях, трудах и наследии для настоящего и будущего. М.: Издательство Московского университета, 2013. С. 350-354.

А.А. Кокошин о важности заключения сепаратного мира Российской империи с Германией до февральской революции 1917 года

"Поражение России в Первой мировой войне привело к жесточайшей братоубийственной Гражданской войне, стоившей нам огромных жертв... Соответственно, можно утверждать, что возникновение этой войны, участие в ней России "до победного конца" было крайне невыгодно нашей стране.

В интересах России был бы выход из войны до Февральской революции 1917 года с заключением сепаратного мирного договора с Германией. И этого очень опасались и во Франции, и в Великобритании. И настроения в пользу этого, по ряду свидетельств, имелись.

В последние годы появились довольно достоверные сведения о том, что убийство Григория Распутина (17(30) декабря 1916 года), склонявшегося к такому миру с Германией, в Петрограде организовала английская разведка. Такой мирный договор был бы для России значительно менее тяжёлым, чем Брестский мирный договор 1918 года, который сам Ленин называл "похабным миром".

Результатом перенапряжения сил России в Первой мировой войне стал приход к власти леворадикальных социал-демократов (большевиков) во главе с В.И. Лениным, сначала мечтавших о мировой социалистической революции, а позднее поставивших цель построения социализма в одной отдельно взятой стране. Попытка реализации этой цели в предельно сжатые сроки привела к значительным жертвам, в том числе и в силу известных репрессий. Но созданная в СССР к 1941 году промышленная база, советские вооружённые силы, которые обрели после тяжелейших поражений опыт ведения современной войны и должную мощь, сыграли решающую роль в победе антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне. В этом огромная историческая заслуга нашего народа, нашей страны".

См.: Андрей Кокошин: Заметки о Первой мировой. Все могло быть иначе // Красная звезда, 5, 6, 7 августа 2014 г.

А.А. Кокошин о роли стратегической обороны в Отечественной войне 1812 года

Нельзя сводить вопрос о соотношении (противопоставлении) оборонительной и наступательной стратегии только к вопросу о том, какая война ожидала нашу страну по представлениям руководителей и аналитиков 1920-х гг. – классовая или национальная (по классификации, употреблявшейся Свечиным, о которой уже говорилось в предыдущих главах). Тема оборонительной или наступательной стратегии для России возникала и в другие исторические периоды, в частности в войне 1812 г., а еще ранее – в ходе Северной войны, когда было сокрушено могущество Швеции.

Уместно напомнить, насколько непопулярным в русском обществе было стратегическое отступление русской армии перед лицом вторгшейся «Великой армии» Наполеона во время Отечественной войны 1812 г. Всегда надо иметь в виду, что у подавляющей части общества и даже большей части «политического класса» такого рода идеи всегда непопулярны, малопонятны.

В ходе этого отступления в широком масштабе были развернуты партизанские действия, поражающие коммуникации агрессора*, французам  нанесен ряд ударов, но не решающих.

К таким ударам можно отнести столкновение авангар­дов 1-й Западной армии Барклая де Толли и наполеоновской армии под Витебском, ряд ударов 2-й Западной армии Багратиона у местечек Мир, Романовка и Салтановка, сражение под Смоленском. На петербургском и рижском направлениях корпус П.Х. Витгенштейна нанес поражение корпусу Удино у местечка Клястицы; за­тем он отбросил корпус Макдональда** от Риги. 3-я Западная армия А.П. Тормасова, прикрывавшая киевское направление, вела успешные действия против корпусов Ренье и Шварценберга, нанеся первому поражение у Кобрина.

Отстаивать идею стратегический обороны М.Б. Барклаю де Толли пришлось в обстановке ост­рой борьбы*. Этот план встречал возражения не только императора Александра I и его военных советников, но и подавляющего большинства генералов и офицеров русской армии, которые не смогли извлечь уроков даже из тяжелого поражения русско-австрийской армии под Аустерлицем в 1805 г., нанесенного Наполеоном. Ход событий убедительно продемонстрировал правоту М.Б. Барклая де Толли и М.И. Кутузова. Они адекватно оценивали суровые ре­альности военно-политической и стратегической обстанов­ки, руководствовались не эмоциями, а трезвым расчетом, приняли во внимание соотношение сил, боевые возможности русской и наполеоновской армий, динами­ку изменений этих возможностей по мере продвижения аг­рессора вглубь российской территории**.

Но не следует забывать, что стратегическое отступление русских армий означало не только утрату территории, оно сопровождалось многими бедами для населения в охваченных военными действиями губерниях.

План Барклая де Толли – один из немногих в мировой истории войн и военного искусства заранее задуманных и довольно детально проработанных планов. В нем закладывалось оставление значительной части территории Российской империи перед лицом грозного врага, превосходившего противостоявшие ему русские армии не столько числом, сколько уровнем тактического искусства и организации. Взять хотя бы созданный под Наполеона Генеральный штаб во главе с маршалом Л.А. Бертье^* или отработанную корпусную организацию, заимствованную Барклаем де Толли за несколько лет до войны 1812 г.

Зона нахождения войск противоборствующих сторон подверглась разорению, от которого страдали все слои общества.

Ф.А. Торопыгин в книге, посвященной столетию Отечественной войны 1812 г., писал: «Отступать и, отступая, вести за собой к неминуемой гибели увлекающегося преследованием Наполеона – таков был план осторожного и мудрого в своей осмотрительности Барклая-де-Толли»15. «Оцененный потомством, этот великий полководец не был понят своими современниками», – отмечал Торопыгин16.

Барклаю де Толли, которому царем было поручено общее командование войсками 1-й и 2-й Западных армий (при этом Александр I по неизвестным причинам не назначил Барклая официально главнокомандующим на театре, существенно усложнив для последнего задачу управления), пришлось совершать отступление в тяжелейшей морально-психологической обстановке постоянных интриг против него, даже обвинений в трусости и чуть ли не предательстве. Он с честью выдержал все это. Назначенный главнокомандующим соединенными армиями М.И. Кутузов продолжал следовать стратегии Барклая де Толли, но публично говорил о другом. В 1812 г. Барклай де Толли, оскорбленный наветами, тяжело переживая недоверие армии и общества, искал, по свидетельству современников, смерти на Бородинском поле. Командуя войсками центра и правого фланга российской армии, он лично возглавил несколько атак кавалерии, появлялся на самых опасных участках, тогда погибли два его адъютанта, под ним были убиты четыре лошади. Лишившись возможности самостоятельно командовать войсками из-за вмешательства в дела управления приближенных Кутузова К.Ф. Толя и П.П. Коновницына, 21 сентября (3 октября) 1812 г. Барклай де Толли по его личной просьбе уволен от должности под предлогом болезни.

Трагедию М.Б. Барклая де Толли лучше всех осознал Александр Сергеевич Пушкин с его глубочайшим умом и тонким чувством истории. Он посвятил Барклаю свое мало известное широкому читателю стихотворение «Полководец» (потом поэту пришлось оправдываться перед родственниками Кутузова, которые восприняли это стихотворение как попытку умаления роли Михаила Илларионовича как Спасителя Отечества*). Пушкин писал: «Неужели мы должны быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли потому, что Кутузов велик?» При этом Пушкин отмечал, что ранее он написал стихи, посвященные Кутузову, – «Перед гробницею святой»17. К чести императора Александра I вскоре он вернул Барклая де Толли на высшие командные должности, наградил высшими орденами, присвоил звание генерал-фельдмаршала (1814), титулы графа (1814) и князя (1815).

При изучении работ, посвященных российским стратегическим планам, составлявшимся в преддверии войны 1812 г., автору пока не удалось найти свидетельств того, что при их разработке исследовалась сколько-нибудь детально стратегия Петра I в Северной войне (в период после поражения от Карла XII под Нарвой в 1700 г.), которая увенчалась разгромом шведской армии под Полтавой в 1709 г. Хотя в одной из записок Барклая де Толли Полтава и упоминается, тем не менее, разрабатывая стратегию в грядущей войне с Наполеоном, Барклай де Толли и его соратники опирались на опыт более близких событий – неудач французской армии в войне в Испании.

В 1990-е гг. на значение планов Барклая в специальном исследовании обратил внимание отечественный историк А.Г. Тартаковский18.

О стратегическом плане Барклая де Толли в последние годы стали писать не только специалисты по Отечественной войне 1812 г. Значительное место ему уделяет в своем фундаментальном труде С.Н. Михалев19.

Сегодня многие историки сходятся во мнении, что свою концепцию М.Б. Барклай де Толли сформулировал еще в 1807 г., будучи командиром дивизии: «В случае вторжения его [Наполеона] в Россию следует искусным отступлением заставить неприятеля удалиться от операционного базиса, утомить его мелкими предприятиями и завлечь внутрь страны, а затем с сохраненными войсками и с помощью климата подготовить ему, хотя бы за Москвою, новую Полтаву»20.

В феврале 1810 г., спустя месяц после своего назначения военным министром, Барклай де Толли представил императору записку «О защите западных пределов России». Этот документ содержал предложения по стратегическому сосредоточению и развертыванию российской армии на случай войны с наполеоновской Францией.

Начиналась записка с анализа политико-военной ситуации, сложившейся в Европе в результате успешного осуществления французской экспансии, завершившейся к 1810 г. очередным поражением Австрии и установлением династических уз между домом Габсбургов и «узурпатором», провозгласившим себя императором французов. Итогом этих событий военный министр считал внешнеполитическую изоляцию России, которой отныне противостояла вся мощь континенталь­ной Европы. Барклай де Толли писал: «Россия останется в одиночестве сопротивляться приготовлению скрытно против нее ополчению, может быть, всех сил твердой земли в Европе».

Оценивая будущий театр военных действий, автор записки приходил к выводу о непригодности его для обороны от неминуемого нашествия превосходящих вражеских сил как по условиям местности, так и из-за слабой подготовки в инженерном отношении и невозможности осуществления таковой в сжатые сроки21.

Огромную роль в выработке стратегических планов для русской армии в 1812  г. сыграла, как это убедительно показал в своей серьезной монографии В.М. Безотосный, российская военная разведка, по-новому институализированная Барклаем де Толли накануне Отечественной войны 1812 г. Ее деятельности и Барклай, и император Александр I уделяли большое внимание22. Следует отметить, что весьма значительную роль в стратегической военной разведке играл уже упоминавшийся А.И. Чернышев, весьма умный, образованный и по-светски обходительный человек. Успеху его деятельности в Париже в качестве военно-дипломатического агента в немалой степени способствовал статус доверенного лица российского императора Александра I (не говоря уже о военном министре). Соответствующим образом он воспринимался французским высшим светом23. Считалось возможным вести с ним беседу на самые серьезные политические и военно-стратегические темы, что было не принято по отношению к лицам, не имевшими доступа к высшей власти в России. (Впоследствии, при императоре Николае I, на протяжении многих лет Чернышев возглавлял военное министерство Российской империи; но в этой высокой должности он не проявил себя сколько-нибудь значимыми достижениями.)

«Модель Чернышева» вполне может считаться актуальной для решения задач стратегической (и военной, и политической) разведки и в современных условиях. На деле такая «модель» давно уже не в чести разведслужб разных стран мира, которые пошли по другому пути развития своей деятельности, особенно в годы «холодной войны».

В отличие от наполеоновской Франции в России в значительной мере удалось избежать ведомственной разобщенности в разведывательной деятельности за счет, прежде всего, институализации стратегической разведки в военном министерстве24.

С.Н. Михалев отмечает, что «подтверждением согласия Александра I с предложенным Барклаем-де-Толли в 1810 г. планом является также собственноручное письмо от 24 ноября 1812 г. Барклаю-де-Толли с объяснением мотивов отставки его и назначением на пост главнокомандующего русскими арми­ями М.И. Кутузова»25.

Михалев приводит следующий текст письма императора Александра I: «План кампании, который мы приняли… был, я думаю, единственный, который мог удас­тся против такого противника, каков На­полеон, и был подсказан опытностью». При этом император отмечал, что этот план «неизбежно должен был возбудить неодобрения и порицания в народе, который мало понимал военное искусство и по­мнил недавние победы, одержанные над неопасным противником и неумелыми генералами», что этот план «мог только устрашать…»26

Здесь нельзя не обратить внимание на этику взаимоотношений между императором, абсолютным монархом, и его подданным и подчиненным (причем Барклай де Толли не принадлежал к высшей знати). Много ли мы найдем в отечественной истории или в наши дни примеров такого рода обращений высшего государственного руководителя к своему генералу, отставленному командующему и военному министру, с такого рода объяснениями? Между тем подобная этика отношений между руководителями и подчиненными играет исключительно важную роль в реальном управлении, особенно в военном деле, в деле обеспечения национальной безопасности.

Предлагая свой план войны в январской записке 1810 г., Барклай за два с половиной года до начала войны не мог предвидеть всех подробностей обстановки на театре военных действий. События развернулись не в полном соответствии с его предложениями. Но центральная идея стратегии 1812 г., предопределившая характер действия русской армии, была заложена, как справедливо отмечает Михалев, «именно тогда, за два с половиной года до вторжения врага»27.

Надо иметь в виду, что до 1812 г. никто не предполагал действительных размеров сил, которые Наполеон бросит на Россию. Ранее возможная численность армии вторжения оценивалась до 250 тыс. человек. И практические действия Барклая де Толли как командующего 1-й Западной армией, а в дальнейшем фактического главнокомандующего на театре военных действий, развернулись в качественно новой обстановке по сравнению с тем, что просматривалось еще за несколько месяцев перед этим28.

Именно Барклай де Толли, а не Кутузов был автором плана, которым руководствовалась русская армия в 1812 г.: завлечь врага вглубь страны, обес­кровить его и победить в хорошо подготовленном контрнаступлении. Роль Кутузова как ру­ководителя подготовки и осуществления контрнаступления, т.е. победителя Напо­леона, при этом отнюдь не умаляется.

         «Здесь зачинатель Барклай,

а здесь совершитель Кутузов», –

так определил их роли Пушкин.

Следует отметить, что на Александра I оказывали влияние и ряд других деятелей, считавших, что нужно избрать именно оборонительную стратегию в будущей войне с Наполеоном (на это, в частности, обратил внимание А.Е. Снесарев в своем труде о Клаузевице. Среди них были, по-видимому, Л. фон Вольцоген^* (план «частичного отхода» он представил в записке Александру I в 1810 г.) и принц Евгений Вюртембергский^**. Эту же идею отстаивали, как уже говорилось, видные прусские военные деятели Шарнхорст и Гнейзенау29. Снесарев делает весьма важное замечание: иностранным авторам такого рода планов «меньше всего было жаль потери русских областей и связанных с этим горя и страданий и легко было осуществлять на чужом горбу стратегические эксперименты»30.

Михалев в упоминавшемся труде проводит весьма полезное сопоставление стратегического плана Барклая де Толли с планом, предложенным непосредственно перед началом войны 1812 г. командующим 2-й Западной армии П.И. Багратионом, рвавшимся вести против Наполеона наступательную войну: «Предложенный Багратионом накануне войны план был основан на идее наступательной войны, более того – вой­ны превентивной, имеющей цель упредить вторжение армии Наполеона»31.

Следует напомнить, что генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион, имевший славу одного из любимых учеников и последователей А.В. Суворова, проявил себя блестящим тактиком и исключительно храбрым человеком, но малосведущим в вопросах стратегии32.

Примечательно, что Багратион, будучи профессиональным военным, мог себе позволить в таком важном документе, как его план, говорить о политико-дипломатических аспектах будущей войны, выходя за рамки сугубо военно-стратегических вопросов, и в этом он не был одернут, а тем более наказан. Для второй половины 1930-х гг. это уже не представлялось возможным. Как отмечалось ранее, даже вопросы военной стратегии оказались исключительно в руках высшего партийного руководства СССР, а фактически в руках Сталина, у которого не было ни сил, ни времени, ни вкуса заниматься этими вопросами – хотя бы в тех масштабах, в каких занимался ими Александр I, не говоря уже о Петре I и Екатерине II.

В записке Багратиона содержались оценка международной обстановки в Европе и предложение ряда мер дипломати­ческого порядка, целью которых было бы окончатель­ное выяснение отношений с Наполеоном, возможное установление союза с Австрией или, по крайней мере, обеспечение ее нейтралитета. Багратион, по-видимому, не знал, что Ав­стрия уже обязалась участвовать в войне на стороне Наполеона33.

П.И. Багратион не оставил без внимания в своей записке и вопросы морально-психологической подготовки к войне с Наполеоном. Он писал, что в будущей войне потребуется «усиление противу общего врага духа, в народе уже существующего, и для приготовления сего последнего к тем пожертвованиям, которые война сия необхо­димо потребует»34. Правда, он не говорил о том, что для этого нужно сделать в практическом плане.

Далее следовали соображения Багратиона по страте­гическому развертыванию армии: создание двух группировок войск – главной в райо­не Белостока и второй на границе с Восточ­ной Пруссией – и стратегического резерва численностью 50 тыс. человек (20% общего со­става армии). Предусматривались меры ма­териального обеспечения военных действий: создание запасов продовольствия и фуража «по крайней мере, на один год» и подготовка транспорта из расчета подачи к войскам ме­сячной нормы запасов.

План первоначальных операций, по Багратиону, состоял в продвижении главных сил русской армии вглубь Польши с ближайшей задачей занять Варшаву; вторая группировка (корпус) должна была двигаться через Восточную Пруссию к низовьям Вислы с выходом к Данцигу35.

Для политического обеспечения ведения войны Багратионом предлагались «территориальные уступки Австрии за ее ней­тралитет; поддержка антинаполеоновских выступлений в Польше; установление оккупационного режима (“полицейского и казен­ного правления”) в Пруссии»36.

Багратионом «в предвидении крайнего напря­жения предстоящей войны предусматрива­лись организация пополнения действующей армии вновь призванными рекрутами и чрез­вычайные меры в области мобилизации финансов»37.

Суть предлагавшегося Петром Ивановичем плана войны с Наполеоном сводилась к следующему: «выиграть время, “сделать первые удары” и вести войну наступательную, а не оборонительную, вторжением в Герцогство Варшавское и Восточную Пруссию удалить театр войны от пределов империи»38.

Император Александр I не взял на вооружение проект Багратиона и тем самым еще раз поддержал ранее представленный план Бар­клая де Толли. Он принял верное решение по стратегическому управлению − не руководить лично и непосредственно действующей арми­ей. В результате император предоставил Барклаю де Толли, остававшемуся военным мини­стром, фактическое главнокомандование^* (таким образом возложив на него неблагодарную роль ответственного за непопулярное в войсках и российском обществе отступление). Получив полномочия, Барклай де Толли занялся выполне­нием своего глубоко прочувствованного и глубоко продуманного замысла39.

С.Н. Михалев пишет: «Финал войны 1812 г. – гибель Великой Армии и торжество России – был подготов­лен стратегией, разработанной и воплощенной в действие Барклаем де Толли. Но автор замысла не был увенчан лаврами победителя Наполеона в этой войне, более того, подвергся незаслуженному осуждению как современ­ников, так и потомков»40.

Михалев опровергает длительное время доминировавшее в отечественной науке суждение Сталина о Барклае де Толли. Он пишет, что Сталин, по достоинству оценив заслуги Кутузова, который «загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления», унизил Барклая де Толли, посчитав его «двумя головами» ниже его преемника41. Сталин при этом проигнорировал мнение «классика» марксизма-ленинизма Ф. Энгельса, который писал о Барклае де Толли: «Он был, бесспорно, лучший генерал Александра, непритязательный, настойчивый, решительный и полный здравого смысла»42.

Михалев оправданно говорит о том, что «мы должны по достоинству воздать должное Барклаю де Толли как великому стратегу, автору един­ственно реального плана, обеспечившего победу России в войне 1812 г.»43.

Современные отечественные историки нашли и документальное подтверждение тому, что при Бородино М.Б. Барклай де Толли принял критически важное решение о переброске двух корпусов (сначала К.Ф. Багговута, а позднее и А.И. Остермана-Толстого) на левый фланг на помощь истекающим кровью полкам, входившим во 2-ю армию во главе с П.И. Багратионом.

Такое решение стало возможным в силу того, что М.И. Кутузов мудро децентрализовал систему принятия решений в этом сражении – в отличие от Наполеона. В свои 67 лет Кутузов осознавал, что у него просто не хватит сил на централизованное управление сражением таких масштабов и такой интенсивности. К тому же у него не было и своего Л.А. Бертье с его отлаженной, многократно проверенной машиной в виде штабного механизма. Багратион в тактическом отношении, по-видимому, по крайней мере  не уступал Кутузову. То же можно сказать и о Барклае де Толли.

При Бородино русская армия придерживалась оборонительной тактики; тем самым обеспечивалось единство и стратегии, и тактики. В этом еще раз проявилась мудрость Кутузова, не избравшего наступательного варианта действий в этом сражении, что потребовало бы от него самого и от его штаба такого уровня управления, который они не могли бы обеспечить.

Напомним, что аналогичной была и тактика русской армии во главе с Петром I при Полтаве. Она была избрана, несмотря на то что численность русских войск в этом сражении значительно превосходила численность шведов, у которых к тому же после поражения корпуса А.Л. Левенгаупта под Лесной было мало пороха и артиллерии.

Размышления о стратегии М.Б. Барклая де Толли, о его личном мужестве и уме имеют далеко не сугубо академическое значение. Его пример – урок современным отечественным политикам и военачальникам.

Кокошин А.А. Выдающийся отечественный военный теоретик и военачальник Александр Андреевич Свечин. О его жизни, идеях, трудах и наследии для настоящего и будущего. М.: Издательство Московского университета, 2013. С. 334-345.