Научные труды и Публикации

А.А. Кокошин о разгроме школы А.А. Свечина М.Н. Тухачевским и о его шельмовании Свечина

"25 апреля 1931 г. (в отсутствие Свечина, находившегося в заключении) состоялось открытое заседание пленума Секции по изучению проблем войны Ленинградского отделения Коммунистической академии при ЦИК СССР. Вся научная деятельность Свечина была не то что «подвергнута критике», как пишут некоторые авторы, а самым бесцеремонным образом ошельмована. Тон этому задал Тухачевский, который в 1928 г. был перемещен на пост командующего Ленинградским военным округом (ЛенВО) с поста начальника Шта­ба РККА. Нельзя не привести некоторые высказывания Тухачевского и тех, кого он собрал на это судилище над Свечиным. Эти высказывания передают дух времени, дух идейно-политической жизни нашей страны в тот период.

Тухачевский среди прочего обвинял Свечина в страшной крамоле – в отрицании роли политкомиссаров, политработников в РККА: «Свечин не мог и не хотел понять роли и значения комиссаров Красной армии, которые являлись проводниками политики Коммунистический партии и связующим звеном вооруженных рабочих и крестьян с командирами из бывших офицеров». Тухачевский именует Свечина «врагом советской власти»[1]. Он говорит: «Свечин не понимал роли комиссаров и смотрел на них как враг советской власти, поливая их работу острой злобой и клеветой. С презрением и враждебностью относится Свечин и к политработе»[2].

Сказал Михаил Николаевич и о том, что Свечин «умел жестоко издеваться над солдатами»[3] (отталкиваясь, видимо, от того, что писал сам Свечин в книге «Искусство вождения полка»).

Затем последовало обвинение фактически в измене Родине под видом «критики» взглядов Александра Андреевича на соотношение стратегической обороны и наступления: «Разумеется, Свечин писал свою “Стратегию” не для того, чтобы подготовлять победы Красной армии. Наоборот сущность “Стратегии” Свечина является пораженческой в применении к СССР, и об этом подробнее я коснусь дальше. Вся “Стратегия” Свечина является защитой капиталистического мира от наступления Красной армии. Это сквозит и в историческом взгляде на прошлое и в теоретических рецептах на будущее»[4].

Далее Тухачевский говорит: «В теоретических своих положениях Свечин всячески восстает против возможности наступления Красной армии против капиталистических стран. Сознательно или бессознательно он является агентом интервенции империализма, борясь против технического развития РККА и приучая нашу военную мысль к тому, что-де интервенции бояться нечего, “наступающий”, мол, и сам погибнет. Если Свечин и должен был, коверкая, применять марксистскую терминологию, должен был надевать на себя “костюм марксиста”, то это лишь только потому, что иначе проповедовать свои взгляды было бы совершенно невозможно. На самом же деле Свечин являлся у нас выразителем буржуазной мысли, являлся представителем буржуазных чаяний. Его “Стратегия”, в известной мере, являлась идеологическим выражением того капиталистического окружения, в котором мы жили и живем после окончания гражданской войны»[5].

Игнорирование роли первой пятилетки в техническом переоснащении Красной Армии – еще одна вина Александра Андреевича, по мнению высокопоставленного докладчика. По его словам, «Свечин пытался доказать… что выполнение нами пятилетнего плана якобы не дает еще материальной базы для насыщения техникой Красной армии». К этому Тухачевский добавил: «Но у него была и другая попытка, попытка замазать зависимость роста вооруженных сил и их боеспособности от экономического роста страны, от развития производительных сил. Он (Свечин. – А.К.) писал: “Мы считаем ошибкой и осуждаем попытки некоторых товарищей провести параллель, установить прямую пропорциональную зависимость между колоннами цифр, выражающими развитие тяжелой промышленности, внешней торговли, мощи железных дорог, с одной стороны, с системой вооруженных сил, оперативными замыслами и доктринами данного государства, – с другой”»[6].

Здесь нельзя не отметить, что Свечин оказался полностью прав. Огромные масштабы производства вооружений и военной техники на основе приоритетного развития тяжелой промышленности в СССР (во многом ради этого была разорена большая часть отечественного крестьянства) не привели в полной мере к адекватной трансформации наших вооруженных сил, к развитию современного военного дела в должных масштабах.

Для А.А. Свечина и многих других бывших генералов и старших офицеров (особенно генштабистов) царской армии М.Н. Тухачевский был «полузнайкой», не имевшим ни опыта командования в Первой мировой войне, не получившим систематических базовых военных и общенаучных знаний, которые давала, в частности, Академия Генерального штаба дореволюционной России. Он явно старался быть «большим католиком, чем сам Папа» в отношении к революции, к распространению коммунистических идей. Это видно из его публикаций и докладных записок, многие из которых только недавно вошли в научный оборот.

И.С. Даниленко справедливо называет доклад М.Н. Тухачевского и все организованное им в 1931 г. мероприятие «позорным пятном на его биографии»[7]. Даниленко обоснованно пишет о том, что это был «акт умышленной измены делу профессиональной чести и достоинства, поскольку Тухачевский знал цену теоретическому таланту Свечина» (в частности, незадолго до этого поддержал его выдвижение на премию за научные публикации)[8]. Тем не менее, давая такого рода оценки Тухачевскому как человеку, учитывая все его недостатки как военного профессионала, нельзя не признавать за ним и многих достижений, особенно на посту заместителя наркомвоенмора по вооружению. К этому вопросу мы еще вернемся.

На судилище над Свечиным и его творчеством в Ленинграде К.И. Бочаров* обвинил Александра Андреевича в антимарксизме: «Когда диктатура пролетариата осуществилась на одной шестой земного шара, когда над старой Европой несся вихрь революции, когда марксизм торжествовал успехи во всех об­ластях человеческой деятельности и познания, когда после мировой войны и революции в ряде стран буржуазная наука и специально история вступили в глубокий кризис, проф. Свечин не обмолвился ни одним словом о марксизме, об историческом материализме как методе социальных наук, а объявил себя сторонником реакционнейшего легитимистского историографа Ранке»[9].

Другой участник этого заседания, организованного Тухачевским для того, чтобы в идейном плане разгромить на две головы стоявшего выше него Свечина, И. Слуцкин заявил: «Достаточно и приведенных моментов методологического аттестата, выданного Свечиным самому себе – формально логический “объективист”, эклектик, субъективист, эмпирик и метафизик»[10]. Этот же выступавший бьет тревогу и относительно обстоятельств распространения идей Свечина в РККА, призывая к установлению партийно-идеологического контроля над военно-научными исследованиями: «Перед нами система классово враждебных идей, базирующихся на ложной и враждебной нам методологии. Нет никакого сомнения в том, что объективно взгляды Свечина играют вреднейшую роль. Ho дело не только в Свечине. Тот факт, что эти взгляды могли широко распространяться, не встречая должного отпора, а иногда принимаясь чуть ли не за чистую монету марксизма, – сигнализирует крайне недостаточное внимание коммунистической мысли к военно-теоретическому фронту»[11].

В духе того времени относительно свечинской идеи о важной роли Генштаба высказался А. Седякин*. Отметив, что в проблеме стратегического руководства на первое место по значению Свечин выдвигает Генеральный штаб, он сказал: «Для Красной армии такая организация “обеспечения” единства цели и действия явно неприемлема и никчемна. Свечин “проглядел” нашу военную организацию ВКП(б), проглядел стройную и надежную в действии систему партийно-политического руководства армии»[12]. Таким образом, Седякин в числе факторов, обеспечивающих «надежность и мощь стратегического руководства», на первое место ставит партийно-политическую организацию в РККА и РККФ. Свечинской идее о профессиональном Генштабе он противопоставляет демагогическую формулу «многотысячного генерального штаба» в лице коммунистической партии, полагая, что в этом коллективе «товарищи с высшей военной, политической и технической подготовкой выполняют наиболее активную, ведущую роль, но отнюдь не являются какой-то особой кастой и никогда ею не будут, как бы этого ни желали Свечины». Седякин пытался доказать, что «сила нашего высшего военного командования и надежность и мощь стратегического руководства обусловливаются крепкой внутренней связью всех звеньев организма армии, обеспечиваемой партийно-политической организацией»[13]".

 

См.: Кокошин А.А. Выдающийся отечественный военный теоретик и военачальник Александр Андреевич Свечин. О его жизни, идеях, трудах и наследии для настоящего и будущего. М.: Издательство Московского университета, 2013. С. 90-94.


[1] Тухачевский М. О стратегических взглядах проф. Свечина // Против реакционных теорий на военно-научном фронте. Критика стратегических и военно-исторических взглядов проф. Свечина. Стенограмма открытого заседания пленума секции по изучению проблем войны Ленинградского отделения Коммунистической академии при ЦИК СССР. 25 апреля 1931 г. М.: Госвоениздат, 1931. С. 4.

[2] Там же.

[3] Там же. С. 5.

[4] Там же. С. 6.

[5] Там же. С. 7.

[6] Там же. С. 10.

[7] Даниленко И. Трагическая судьба героя и мыслителя. С. 16.

[8] Там же.

* Бочаров Константин Иванович (Бочваров Крум), бригадный комиссар, начальник кафедры военного искусства Военно-политической академии им. Н.Г. Толмачева. Расстрелян в 1936 г., реабилитирован в 1956 г.

[9] Бочаров К. Критика военно-исторических взглядов проф. Свечина // Там же. С. 19.

[10] Слуцкин И. Методология проф. Свечина // Там же. С. 51.

[11] Там же. С. 58.

* Седякин Александр Игнатьевич (1893–1938), советский военачальник, командарм 2-го ранга (1936). В 1930–1932 гг. – заместитель начальника Штаба РККА. Окончил Иркутское военное училище (1915). В Первую мировую войну 1914–1918 гг. – дивизионный инженер, штабс-капитан. В гражданскую войну – командир отдельной бригады РККА, помощник командующего 13-й армией, начальник штаба Южного фронта, командир 31-й и 15-й Сивашской стрелковых дивизий. Затем инспектор пехоты Петроградского военного округа; командир Южной группы 7-й армии при подавлении Кронштадтского антибольшевистского мятежа (1921). Командовал войсками Карельского района Петроградского военного округа, затем Приволжского военного округа. С конца 1927 г. – заместитель начальника Главного управления Красной Армии, инспектор пехоты и бронесил РККА. В 1931–1932 гг. – начальник и комиссар Военно-технической академии им. Ф.Э. Дзержинского. В 1933–1936 гг. – заместитель начальника Штаба РККА. С 1936 г. – начальник Управления ПВО РККА. С июля 1937 г. – командующий ПВО Бакинского района. Награжден двумя орденами Красного Знамени. Арестован 2 декабря 1937 г. Приговорен 29 июля 1938 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР к высшей мере наказания по обвинению в участии в военном заговоре. В тот же день расстрелян на полигоне НКВД близ совхоза «Коммунарка» в Московской области. Полностью реабилитирован Военной коллегией Верховного Суда СССР 4 августа 1956 г.

[12] Седякин А. Оперативные взгляды проф. Свечина // Там же. С. 60.

[13] Там же. С. 61.

 

О критических взглядах некоторых советских и американских военачальников на роль ядерного оружия в начале "ядерного века"

..."He обходилось в США в послевоенный период без весьма высокопоставленных «диссидентов» в вопросе о применении ядерного оружия в войне против СССР. В их числе была группа адмиралов ВМС США, вклю­чая контр-адмирала Ральфа Офстиса, который прини­мал участие в подготовке документов планирования вой­ны с применением атомного оружия, адмирала Эрли Берка*, одного из героев Второй мировой войны, а так­же начальника штаба ВМС (эквивалент главкома ВМФ Вооруженных сил СССР), и члена Комитета начальни­ков штабов адмирала Луиса Денфилда. Контр-адмирал Р. Офстис и адмирал Э. Верк выступили против «массо­вого уничтожения мужчин, женщин, детей» с использо­ванием атомных бомб. Адмирал Л. Денфилд заявил после Берлинского кризиса 1948 г., что «атомный блиц» был бы «неверным с моральной точки зрения» и «противоречил бы нашим фундаментальным идеям». Многие источни­ки указывают на то, что после публичного выступления адмирала Л. Денфилда он 27 октября 1949 г. был отправ­лен в отставку президентом Г. Трумэном, отличавшимся весьма агрессивным настроем в вопросах политической и военно-стратегической роли атомного оружия[1].

В то же время многие историки свидетельствуют, что Труммэн был категорически против применения атомно­го оружии в ходе Корейской войны, когда этот вопрос был поставлен американским командующим «силами ООН» на корейском театре военных действий генера­лом Дугласом Макартуром.

Как свидетельствует генерал армии М.А. Гареев, се­рьезные сомнения относительно реальной боевой при­менимости атомного оружия в тот период высказывали и советские профессиональные военные. Гареев пи­сал: «Следует сказать, что в Советской Армии появле­ние первых наставлений по ведению боевых действий в условиях применения ядерного оружия, наспех перепи­санных из американских наставлений, были встречены некоторыми военачальниками и многими офицерами со скрытым, а кое-где и открытым противодействием»[2].

Примечательно поведение в этом вопросе одного из самых известных советских военачальников (в 1940— 1941 гг. был наркомом обороны СССР) Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко, который «вообще приказал эти наставления никому не показывать». Он не считал, что «ядерное оружие можно применить, выражал уверенность в том, что его постигнет та же участь, что и химическое оружие во Второй мировой войне»[3].

Далее Гареев пишет о сугубо военных соображени­ях многих советских офицеров относительно ядерного оружия. По его словам, «больше всего офицеров, имев­ших боевой опыт, беспокоило то обстоятельство, что расчеты на возможность решения всех основных бое­вых задач с помощью ядерного оружия приведут к де­градации военного искусства. Этих офицеров тогда нещадно критиковали как консерваторов»15. С высоты своего, огромного военного (в том числе военно-науч­ного) опыта М.А. Гареев заключает: «Но у опытных лю­дей даже при недостаточно широкой образованности бывает какое-то особое чутье, которое в жизни нередко подтверждается».

Полемизируя с некоторыми авторами, М.А. Гареев пишет, что «некоторые военные теоретики до сих пор сокрушаются по поводу того, что военное искусство недостаточно учитывает влияние применения ядер­ного оружия на способы вооруженной борьбы». Он считает, что «нет никакого смысла приспосабливать во­енное искусство только к оружию, которое невозможно применить».

Немаловажную роль в осознании угрозы возникно­вения ядерной войны (причем не спланированной за­ранее с четко определенными политическими целями, соотнесенными с ценой победы) сыграл советско-аме­риканский Карибский кризис 1962 г. («Кубинский ра­кетный кризис», как его именуют в США).

«Дрейф» в сторону от ставки на победу в войне с мас­сированным применением ядерного оружия и в СССР и в США был постепенным, проходил эволюционно.

 

См.: Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 43-45.


* Позднее именем адмирала Эрли Берка назовут ракетный эс­минец, который будет производиться большой серией. Этот тип эсминца находится на вооружении ВМС США и в совре­менных условиях.

[1] Каки М., AxelrodD. Op. cit. P. 56.

[2] Гареев М.А. Маршал Жуков. Величие и уникальность полководческого искусства. М.: Восточный университет, 1996. С. 269.

[3] Там же.

А.А. Кокошин о техносфере и революции в военном деле

"Новые технологии и системы вооружений появляются не только в результате политико-военных устано­вок соответствующих руководителей и заданий на раз­работку вооружений со стороны военных ведомств. Они во многих случаях являются продуктом развития соб­ственно науки и техники. С организационной точки зрения это означает, что предложения об использовании тех или иных технологий в военных целях, предложения о создании различных систем вооружений, специальной техники (мы имеем в виду не только сугубо военную со­ставляющую национальной безопасности) часто посту­пают военному ведомству, государственному руковод­ству от разработчиков техники, от ученых.

Развитие техносферы играет большую роль в соз­дании условий для революции в военном деле (РВД). В новой и новейшей истории имели место несколько революций в военном деле. Рассмотрение проблем РВД должно быть частью современной теории войны.

Революция в военном деле — это многоплановое, многомерное явление, охватывающее военную страте­гию, новые оперативные и тактические формы и спосо­бы ведения вооруженной борьбы, вопросы организации вооруженных сил, управления боевыми действиями, ка­чества личного состава и др. Но при этом едва ли не ве­дущую роль играют военно-технические факторы.

Структуру большинства революций в военном деле обычно составляют по меньшей мере пять компонентов: 1) новые технологии, средства вооруженной борьбы, си­стемы вооружений; 2) новации в организации вооруженных сил; 3) изменения в формах и способах применения военной 1 силы, в военном искусстве на всех трех его уровнях (стратегия, оперативное искусство, тактика); 4) усилия по обеспечению нового качества личного состава; 5) повыше­ние эффективности управления войсками, силами и сред­ствами.

Крупнейшей из революций в военном деле остает­ся РВД, связанная с появлением ядерного оружия, обла­дающего целым спектром поражающих факторов. К то­му же применение ядерного оружия может иметь важные вторичные и третичные последствия, в том числе ката­строфические для человеческой цивилизации.

В период послевоенной истории (1950—1960-е годы) в профессиональных военных кругах активно обсуждалась возможность победы в войнах с применением ядерного оружия. Под влиянием развития разнообразных ядерных боеприпасов и средств их доставки ведение боевых дей­ствий с применением ядерного оружия в тот период стало рассматриваться на всех уровнях военного искусства — стратегическом, оперативном и тактическом.

Инициатива в этом принадлежала Соединенным Штатам, обладавшим в 1945—1949 гг. монополией на атомное оружие".

"Возвращаясь к вопросу о революции в военном деле, следует подчеркнуть, что стимулирующее воздействие на развитие первого, существенного, компонента РВД оказала одна из важнейших характеристик ядерного оружия — его неизбирательность. Как уже отмечалось выше, для ядерного оружия характерен широкий спектр поража­ющих факторов. Десятилетиями после Второй мировой войны разработчики вооружений неоднократно пыта­лись это преодолеть. В данном направлении развивались (и развиваются) все виды ядерных боеприпасов и средств доставки — и тактических, и оперативно-тактических, и стратегических; основной тенденцией стало уменьшение мощности боезарядов и повышение их точности, в том числе ради поражения высокозащищенных объектов без какого-либо значительного «побочного эффекта».

Стремлением уйти от неизбирательности ядерного оружия в значительной мере можно объяснить появле­ние «нейтронных боеприпасов», а также создание раз­ных видов высокоточного оружия (ВТО) в неядерном снаряжении, включая дальнобойные средства.

Одна из основных тенденций в развитии техносфе­ры, военного дела и военного искусства — постоянное расширение спектра средств и способов вооруженной борьбы: от ядерных боеприпасов мегатонного класса до многообразных нелетальных средств поражения. При этом, разумеется, всем спектром средств вооруженной борьбы обладает ограниченное число государств.

О превращении определенных научных идей и тех­нологий в те или иные системы вооружений во мно­гих случаях речь шла несколько десятилетий назад, но «прорывы», как правило, откладывались на более позд­нее время. Один из примеров этого — создание управ­ляемых гиперзвуковых летательных аппаратов, подходы к разработке которых делались еще в 1970-е годы (воен­ные эксперты того времени заявляли, что искомое ору­жие потребует НИОКР в течение примерно 10 лет)[1].

Следует упомянуть возможность появления тех или иных «нетрадиционных» средств — так называемого оружия на новых физических принципах (с учетом того, что эти принципы известны в науке, как правило, уже 40—50 лет и более).

Вновь и вновь (уже на протяжении ряда десятилетий) встает вопрос об оружии направленной энергии (лазер­ном, радиочастотном и пучковом), о «рельсотронах» (электродинамических ускорителях массы — ЭДУМ), о «радиочастотном оружии» и др. Масштабное примене­ние такого оружия наряду с некоторыми другими «эк­зотическими средствами», как считают некоторые авто­ры, может привести к новой революции в военном деле. Также на протяжении многих десятилетий поднимает­ся вопрос о геофизическом и климатическом оружии[2].

В 1980-е годы была предпринята попытка сделать ядерное оружие, по словам президента США Р. Рейгана, «бессильным и устаревшим». Имеется в виду весьма масштабная программа НИОКР «Стратегическая обо­ронная инициатива» (СОИ). Планировался перехват, прежде всего на разгонном участке, межконтиненталь­ных баллистических ракет, баллистических ракет стра­тегических подводных лодок (в первую очередь за счет создания боевых космических станций — БКС) с ис­пользованием различных видов лазеров — рентгенов­ских лазеров, эксимерных лазеров, лазеров на свобод­ных электронах, химических лазеров и др. (наряду с ракетами-перехватчиками космического базирования).

Тогда речь шла об использовании лазеров с выход­ной мощностью в мегаватты и даже десятки мегаватт (для поражения стартующих ракет противника, облада­ющих повышенной стойкостью)[3].

Цели, которые ставились в рамках СОИ, как извест­но, не были достигнуты. Эта программа при преемни­ках Рейгана перестала существовать в том виде, как это задумывалось рейгановской администрацией. Работы в области ПРО в США продолжались в гораздо более ограниченном объеме. Тем не менее регулярно в США поднимается вопрос о возврате к идее создания косми­ческих эшелонов ПРО на новейшей научно-техниче­ской основе.

В СССР также велись НИОКР по созданию лазерного оружия космического базирования (проект 17019 «Скиф», головная организация по созданию лазерного комплекса — НПО «Астрофизика»). Но «Астрофизика» задерживала создание лазера мощностью в несколько мегаватт, который можно было бы вывести в космос. Решено было использовать созданную для «Скифа» установку с газодинамическим лазером (на углекислом газе) в 1 мВт, который был разработан для установки на самолетах Ил-76 другой советской организацией. Выводить в космос эти аппараты должны были ракеты «Протон-К» (на экспериментальном этапе), затем орбитальные корабли «Буран»[4].

В США уже на протяжении довольно длительного времени ведется разработка корабельных комплексов лазерного оружия для поражения малоразмерных воздушных це­лей и противоракетной обороны на дальности лишь 2—3 км (только при благоприятных погодных условиях) — не на тысячи километров, как говорилось о потенциальных ла­зерных системах для задач ПРО и для противоспутнико­вого оружия в 1980-е годы в США и в СССР. Это проекты «ЛаВС», «ТЛС», «Мад».

В рамках проекта «ЛаВС» используются, в частно­сти, шесть коммерческих лазеров (с активной средой в виде оптоволокна, активированного иттербием). Лучи этих шести лазеров сводятся методом некогерентно­го сложения в общей системе наведения и слежения. Мощность выходного излучения прототипа комплек­са «ЛаВС» составляет 33 кВт. Этот комплекс призван действовать совместно с давно имеющимся на воору­жении кораблей ВМС США 20-миллиметровым оруди­ем МК 15[5].

Для сухопутных войск создается мобильная демон­страционная установка «ХЕЛ-МД» для поражения с 10 кВт лазером. На следующем этапе должна быть до­стигнута мощность этого лазера в 50—60 кВт; предпо­лагается, что прототип «боевого образца» будет создан к 2022 г. (100 кВт). Для задач ПРО Минобороны США изу­чает возможность использования твердотельных и газо­вых лазеров (на парах щелочных металлов) мощностью в 200—300 кВт, устанавливаемых на высотных беспилот­ных аппаратах типа «Рипер». Первые лабораторные об­разцы такого рода лазеров имеют выходную мощность 34 кВт и 10 кВт. На базе подобного рода средств (с мощ­ностью в несколько десятков кВт) планируется создание средств высокоточного сопровождения баллистических ракет[6].

 

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 39-40, 61-62.


[1] Ануреев И.И., Бондаренко В.М., Возненко В.В. Научно-техниче­ский прогресс и революция в военном деле / под ред. проф., ген.-полк. Н.А. Ломова и др. М.: Воениздат, 1973. С. 47-50.

[2] Сухих К. Точка в войне // Военно-промышленный курьер. 2017. №47(711). С. 5.

[3] Белоус B.C. ПРО США: мечты и реальность. М.: Националь­ный институт прессы, 2001. С. 96—97.

[4] Лантратов К. «Звездные войны», которых не было. Январь 2005. С. 2—4. <http://www.buran.ru/other/skif-lan.pdf> (дата обращения — 24.07.2017).

[5] Фомкин Н. Разработка в США комплексов лазерного оружия // Зарубежное военное обозрение. 2017. № 4. С. 34—37.

[6] Там же.

А.А. Кокошин о дезинформации в военной сфере

"Дезинформация - это часть усилий по дезориентированию противника, призванная заставлять его совершать ошибки при принятии и реализации решений, - такие ошибки, которые создавали бы явные преимущества для дезинформирующей стороны. То есть дезинформа­ция призвана обеспечить снижение степени психологи­ческой устойчивости противника. Одна из важнейших задач дезинформации — обеспечение внезапности, ко­торая, в свою очередь, должна работать на опережение в действиях, на захват инициативы, на навязывание во­ли противнику.

Эти усилия являются едва ли не главными в деле по­вышения эффективности в применении вооруженных сил почти каждой страны.

Внезапность может носить тактический, оператив­ный и стратегический характер.

Война — «это путь обмана», писал Сунь-Цзы[1]. Так что напрасно М. ван Кревельд считает, что только в наши дни военачальник, который «будет объяснять свое поражение вероломством врага, просто навлечет на се­бя обвинение в глупости»[2]. Вспомним высказывание выдающегося русского полководца М.И. Кутузова в 1812 г. перед его отъездом из Санкт-Петербурга к отступающей перед французами русской армии. Он сказал, что надеется не победить Наполеона, а перехитрить его[3]. И действительно, стратегический об­ман главнокомандующего русской армии сыграл огром­ную роль в победе России в Отечественной войне 1812 г. над опаснейшим противником.

 

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 183-184.


[1] Сунь-Цзы. Трактат о военном искусстве // Конрад Н.И. Си­нология. М.: Ладомир, 1995. С. 27.

[2] Кревельд М. ван. Трансформация войны / пер. с англ. М.: Аль-пина Бизнес Букс, 2009. С. 203.

[3] Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. М.: Центрполиграф, 2002. С. 162.

А.А. Кокошин о "трении войны" и "тумане войны" К. фон Клаузевица

"Огромное значение для понимания войны как сфе­ры неопределенного и недостоверного имеет фено­мен введенного Клаузевицем понятия трение войны. Клаузевиц справедливо подчеркивал, что «трение —это единственное понятие, которое в общем отличает действительную войну от войны бумажной»[1]. Иными словами, на войне от задуманного до реализуемого на деле может быть огромная дистанция. Осознание наличия трения необходимо для понимания сущности вой­ны; одним из элементов трения является опасность, другим — физическое напряжение. А.А. Свечин, гово­ря о трении войны, писал, что оно «уменьшает все до­стижения, и человек оказывается далеко позади постав­ленной цели»[2]. Под влиянием трения войны боевые действия часто становятся малоуправляемым и даже неуправляемым процессом. Источником трения вой­ны являются, безусловно, психологическое напряже­ние, стрессы. Очевидно, что поведение человека, малых и больших групп людей в условиях стресса способству­ет повышению вероятности ошибки. Играют большую роль и различия в характерах людей, их темпераментах, в уровнях профессиональной подготовки, в культуре взаимоотношений и проч.

Совокупность источников трения войны обычно «оказывается больше их простой суммы, поскольку од­ни виды трения взаимодействуют с другими, что еще больше ухудшает результат»[3].

На преодоление трения войны направлены огром­ные силы на всех уровнях военного искусства — стра­тегии, оперативного искусства (оператики), такти­ки. В частности, это относится к совершенствованию средств контроля за выполнением принимаемых реше­ний, к совершенствованию разведки, обработки и ана­лиза получаемых данных о противнике и др. Все более важную роль при этом в современных условиях приоб­ретает использование методов анализа «больших дан­ных» применительно к многомерным политико-воен­ным проблемам и ситуациям.

Трение войны «всюду приходит в соприкосновение со случайностью и вызывает явления, которые заранее учесть невозможно, так как они по большей части случайны»12. Всегда существует опасность случайных инцидентов, рас­ширяющих масштабы конфликта. Особенно это опасно во взаимоотношениях между ядерными державами, в том числе и в мирное время (такие инциденты возникали, в частности, в ходе Карибского кризиса 1962 г., уроки кото­рого остаются актуальными и сегодня).

Информационно-коммуникационные процессы на войне обладают повышенной степенью сложности. Клаузевиц (и целый ряд военных историков различных периодов) справедливо отмечал, что многие донесения, которые получает командование, противоречат друг дру­гу. Немало бывает и ложных донесений, а «основная их масса малодостоверна»; в силу ложности многих изве­стий «человеческая опасливость черпает из них матери­ал для новой лжи и неправды»[4]. Разумеется, в конкрет­ной войне степень достоверности донесений зависит от разведывательных возможностей той или иной сто­роны (в том числе в немалой степени от аналитических возможностей разведки и штабов в целом), от надежно­сти систем боевого и политического управления — как организационных, так и технических их компонентов. Зависит она, разумеется, и от профессионализма ко­мандного состава всех уровней.

Клаузевиц писал, что военная машина «в основе своей чрезвычайно проста», в силу чего кажется, что «ею легко управлять»; но «ни одна из ее частей не сделана из целого куска», напротив, «все решительно составлено из отдельных индивидов, испытывающих трение по всем направлениям»[5].

Современные военные машины основных госу­дарств уже давно отнюдь не просты; наоборот, они ста­новятся все более сложными человеко-машинными ор­ганизмами с многочисленными «интерфейсами». Эти машины требуют тщательной отработки на научной ос­нове вопросов управления ими. Но во главе каждого из компонентов военных машин остаются люди, те же «от­дельные индивиды», которых имел в виду Клаузевиц, со всеми их психологическими, умственными и физи­ческими особенностями. В силу этого «человеческий фактор» остается важнейшим в обеспечении эффективности военных машин — равно как и в управлении на политико-военном уровне.

К сожалению, понятие «трение войны» в послевоен­ные десятилетия практически исчезло из отечественных военно-научных трудов, хотя еще в конце 1930-х годов его можно было встретить даже в засекреченных в то время документах Наркомата обороны СССР, Генштаба РККА. Отсутствие учета фактора трения войны снижает цен­ность многих военно-научных разработок.

Не меньшее значение для понимания природы вой­ны как сферы неопределенного, недостоверного имеет введенное в оборот Клаузевицем понятие туман войны. Клаузевиц писал, что «война — область недостоверно­го; три четверти того, на чем строится действие на вой­не, лежит в тумане неизвестности»[6].

Можно предположить, что понятие «туман войны» Клаузевиц заимствовал у крупного французского пол­ководца XVIII в. Морица Саксонского (его, в частности, высоко ценил русский военный гений А.В. Суворов), который писал, что «война — это наука, насыщенная ту­манностями, не позволяющими двигаться уверенно»[7].

Клаузевиц отмечал, чтобы увидеть сквозь этот «ту­ман» то, что необходимо, чтобы «вскрыть истину, тре­буется прежде всего тонкий, гибкий, проницатель­ный ум»[8]. В современных условиях тонким, гибким и проницательным умом должны обладать прежде всего должностные лица соответствующих штабов, тех орга­нов, которые готовят варианты решений для команду­ющих и командиров разных уровней. Развивая эту тему, Клаузевиц писал: «Недостоверность известий и предпо­ложений — постоянное вмешательство случайности — приводит к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением вещей, чем он ожидал; это не может не отражаться на его плане или, по крайней мере, на тех представлениях об обста­новке, которые легли в основу этого плана»[9].

К теме недостоверности сведений, которыми пользу­ются при принятии решений на войне, Клаузевиц обра­щается не раз в своем главном труде, чтобы еще более от­тенить сложность ведения реальных боевых действий в условиях дефицита достоверных данных. Говоря о тумане войны, Клаузевиц употребляет и понятие полумрак.

Вот его слова: «Наконец, своеобразное затрудне­ние представляет недостоверность данных на войне; все действия ведутся до известной степени в полумраке; к тому же последний нередко, подобно туману или лунно­му освещению, создает иллюзию преувеличенного объ­ема и причудливых очертаний»[10].

Туман войны наряду с трением войны остаются весьма удачными метафорами для теоретического осмысления войны как специфического общественно-политического явления. Причем оба эти понятия обладают значитель­ной прикладной ценностью — не только для военачальников, но и для государственных руководителей, которые при принятии политических решений должны представ­лять себе всю степень сложности практической реализа­ции военной машиной, подчиненной государственному руководству, соответствующих политических установок.

Понятие «туман войны» вполне может быть отнесе­но как к оценке того, что происходит у противника (чем призвана заниматься, в частности, разведка), так и к то­му, что происходит в собственных вооруженных силах, особенно в тех их компонентах, которые непосредствен­но выполняют боевые задачи.

Особенно высокой степенью неопределенности (и недостоверности) может характеризоваться война с применением ядерного оружия. Это связано с выделе­нием огромных объемов энергии, с разнообразными по­ражающими факторами ядерных взрывов, с вторичны­ми и третичными последствиями применения ядерного оружия, с огромными людскими жертвами, с разруше­нием материальных основ современной цивилизации, как уже говорилось в этой работе. Высокой степенью неопределенности характеризуется возможность нане­сения «обезоруживающих» контрсиловых ударов, в том числе с массированным использованием высокоточного обычного оружия и средств ПРО, о чем в последние го­ды говорится в ряде публикаций американских авторов.

Рассеиванию тумана войны в немалой степени спо­собствует заблаговременное изучение и противника и самого себя. Здесь уместно вспомнить соответствующие тезисы трактата Сунь-Цзы. Знай себя и врага: именно это положение трактата Сунь-Цзы выделено в «Новой Энциклопедии Британика» как главный элемент его учения[11]. Можно отметить, что требование рациональ­­но, как можно более трезво оценивать свои силы и си­лы противника весьма рельефно присутствует в трактате «Краткое изложение военного дела» римского военного теоретика конца IV — начала V вв. Вегеция (на что обра­тил внимание А.А. Свечин)[12].

Глубокое знание и себя и своего противника — вро­де простое и даже элементарное условие. Однако на де­ле его выполнение сопряжено с большими трудностями; требуются значительные, а подчас и огромные усилия для принятия разведывательных, интеллектуальных, оп­тимальных организационно-управленческих решений, в том числе меры по контролю за исполнением принятых решений. Реализация этих задач требует определенных психологических установок и волевого начала.

В крупных государствах имеются «военные маши­ны» (а это во многом крупные бюрократии), в которых изучением противника занимается один сегмент бюро­кратии, а за знание «самого себя», собственных воору­женных сил отвечают другие ее сегменты. При этом во­просами возможностей государства применительно к проблемам войны и мира (особенно вопросами военно­экономических возможностей, устойчивости политиче­ской системы, элитного и массового общественного со­знания и др.) в значительной мере занимаются органы вне военного ведомства.

Развивая идеи Сунь-Цзы, Мао Цзэдун писал: «Есть люди, которые способны хорошо познавать себя и не­способны познавать противника; другие способны по­знавать противника, но неспособны познавать себя. Ни те, ни другие не способны справиться с изучением и практическим применением законов ведения войны»[13].

Мысли Сунь-Цзы и Мао повторяет уже упоминав­шийся современный израильский военный теоретик М. ван Кревельд: «Первичное условие достижения успе­ха состоит в способности угадывать мысли противника и угадывать свои собственные»[14].

Точное знание себя и своего противника предпола­гает трезвое, четкое понимание сильных и слабых мест и в своих вооруженных силах, и в вооруженных силах противника, в его экономической и научно-техниче­ской базе, в возможностях политико-дипломатическо­го и информационно-пропагандистского обеспечения применения военной силы и др. Знание «самого себя» в стратегическом управлении не менее важно, чем знание противника, а иногда и более важно. В силу психологи­ческих особенностей подавляющему большинству лю­дей легче трезво оценивать других, чем самих себя. Это свойственно и многим крупным личностям — полити­кам, военачальникам.

Древний китайский философ Лао-Цзы (по оценкам мно­гих специалистов, современник Сунь-Цзы и Конфуция) от­мечал познание самого себя как более высокий уровень знания по сравнению с познанием других людей: «Знающий людей благоразумен. Знающий себя просвещен. Побеждающий лю­дей силен. Побеждающий самого себя могущественен»[15].

 

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 39-40, 61-62.


[1] Клаузевиц К. О войне. Пер. с нем. Т. I. М.: Воениздат, 1937. С. 104.

[2] Цит. по: Кокошин А.А. Выдающийся российский военный тео­ретик и военачальник Александр Андреевич Свечин. О его жизни, идеях, трудах и наследии для настоящего и будущего. М.: Изд-во Московского университета, 2013. С. 364.

[3] Люттвак Э. Стратегия. Логика войны и мира / пер. с англ. М.: УДП, 2012. С. 27.

[4] Клаузевиц К. Указ. соч. Т. I. С. 102-103.

[5] Там же. С. 103-105.

[6] Там же. С. 783.

[7] Мориц Саксонский. Теория военного искусства. М.: ЗАО Центр полиграф, 2009. С. 26.

[8] Клаузевиц К. Указ. соч. Т. I. С. 78-79.

[9] Там же. С. 79.

[10] Там же. С. 130.

[11] Sun Tsu // The New Encyclopedia Britannica. Macropaedia. Ready Reference. Encyclopedia Britannica Inc. Vol. 11. Chicago; L., etc., 2003. Р. 389.

[12] См.: Свечин А.А. Эволюция военного искусства. М.: Академи­ческий проект; Жуковский: Кучково поле, 2002. С. 84.

[13] Мао Цзэ-дун. Избранные произведения: в 4 т. / пер. с кит. М.: Изд-во иностранной литературы, 1953. Т. 2. С. 325.

[14] Кревельд М. ван. Указ. соч. С. 183.

[15] Лао-Цзы. Дао Дэ Цзин // Древнекитайская философия. Со­брание текстов: в 2 т. Т. 1 / ред. колл. В.Г. Буров, Р.В. Вяткин, М.А. Титаренко. М.: Мысль, 1978. С. 25.

Еще статьи...

Подкатегории